Высокие статистические технологии

Джон Кеннет Гэлбрейт - Экономист, определивший свою эпоху

Джон Кеннет Гэлбрейт - американский экономист, один из виднейших теоретиков XX века, работал в администрациях нескольких президентов США, преподавал в Калифорнийском университете, Гарварде, Принстоне, президент Американской экономической ассоциации (1972 г.), лауреат премий Фрэнка Сейдмана (1975), Веблена-Коммонса (1976), В. Леонтьева (2000), иностранный член АН СССР (1988)
Текст: Джеймс Гэлбрейт
Руководитель кафедры Ллойда М. Бентсена-младшего Школы по связям с общественностью им. Линдона Б. Джонсона Техасского университета в Остине
Мой отец (Джон Гэлбрейт - Ред.) получил всемирную известность благодаря пяти книгам, опубликованным в период между 1952 и 1967 годами: «Американский капитализм», «Великий крах 1929 года», «Общество изобилия», и – после почти десятилетнего перерыва – «Новое индустриальное общество». За эти пятнадцать лет у него выходили и другие книги, в том числе техническое эссе о ценовом контроле («Теория контроля цен»), сборник эссе («Либеральный час»), дневник («Дневник посла»), мемуары («Шотландец») и два произведения в сатирическом жанре («Измерение МакЛэндресса» и «Триумф»). Кроме того, на эти годы пришелся основной период участия моего отца в политической деятельности (включая двухлетнюю дипломатическую службу в Индии): от Совета демократической политики в 1950-х годах до «Нового рубежа» и разработки программ «Война с бедностью» и «Великое общество». Кульминацией стало его руководство движениями «Американцы за демократические действия», «Переговоры немедленно!» и широким движением против войны во Вьетнаме, что в конечном итоге вылилось в президентскую кампанию Юджина Маккарти. Горькое окончание наступило в 1968 году, отмеченном убийствами, жесткими действиями полиции во время Демократической национальной конвенции в Чикаго в августе и избранием Ричарда М. Никсона на пост президента в ноябре. Так началась странная гибель американского либерализма и углубление реакции, продолжавшееся все оставшиеся 38 лет его жизни.
Пролог ко второму (1956 г.) изданию «Американского капитализма» снабжен оговоркой – о том, что его работа «может показаться неактуальной на фоне радиоактивных обломков, которые останутся после войны, пусть и победоносной». Он не был сторонником «внезапного, массового и очень горячего вымирания» - и мысль о существовании этой возможности никогда не покидала его разум. Она будет повторена в послесловии к его последней книге «Экономика невинного обмана» в 2004 году, когда ему исполнится 94 года.
Тем не менее, «Американский капитализм» − это книга об экономическом успехе. О великом успехе американской промышленной системы в годы после Второй мировой войны, которые были годами экспансивного процветания и устойчивых плодов социальных и политических нововведений Нового курса, включая социальное страхование, права трудящихся, минимальную заработную плату, значительное присутствие государства на переднем крае промышленных исследований, а также государственные инвестиции, особенно в сферу высшего образования и транспортную систему. Насладиться иронией автора и испытать особое удовольствие от чтения можно было из-за дискомфорта, который из-за этого успеха испытывали лидеры бизнеса и консервативные экономические круги: первые из-за их укоренившегося негативного отношения к социализму и кейнсианству – или любому другому неподконтрольному им общественному строю. Последние же из-за того, что американскую систему никак нельзя было перепутать или примирить с выдуманным ими идеалом конкурентного равновесия или самодостаточного свободного рынка. Антитрестовское движение тоже не поспевало за событиями и обстоятельствами, его подход был явно абсурден при экономике, обусловленной быстрым развитием новых методов, технологий, продуктов и источников энергии. Практическим ответом была противоборствующая сила – «система сдержек и противовесов» в экономической сфере – и путь между утопизмом свободного рынка, с одной стороны, и проблематичной мономанией государственного социализма – с другой. В книге отразился дух времени. Если мне не изменяет память, продано было около четверти миллиона экземпляров.
Книга «Великий крах 1929 года» была написана за одно лето, проведенное в Дартмутской библиотеке в 1955 году, и благодаря ей в интеллектуальном гобелене Гэлбрейта добавились новые стежки... Эти стежки будут вновь и вновь появляться в более поздних работах, таких как «Деньги: откуда они приходят и куда уходят», «Эпоха неопределенности» и «Краткая история финансовой эйфории». В них описывались крайне неустойчивые институты и комические глупости из мира денег и кредита, восприимчивость к искусному обману со стороны рынков капитала, помпезное самолюбование раздувшихся от чувства собственного величия господ, вершащих судьбы мира из своих кабинетов на Парк-авеню и Уолл-стрит. В «Великом крахе» вечная история подана через призму одного эпизода (воспоминания о котором были еще живы в 1955 году), в значительной степени обойденного вниманием газет того времени. Это снова послужило стимулом для экономистов, которым финансовые события никогда не представлялись следствием более глубоких «реальных» явлений, а только лишь их отражением.
До сих пор переиздание самой продаваемой из книг моего отца, «Великого краха», никогда не прекращалось за исключением нескольких месяцев в начале 1987 года; оно было быстро возобновлено, когда 19 октября того же года фондовый рынок упал на треть. Я помню, как звонил отцу тем вечером; дозвониться было нелегко, но когда мне это удалось, его слова были обнадеживающими: «Не волнуйся. Я уже три недели как ушел в кэш» ( Затем последовала пауза и уже другим тоном: «Но, к сожалению, твоя мать решила по-другому. Ей очень нелегко расстаться с акциями «Дженерал электрик», которые ее семья купила за доллар у Эдисона). В 2003 году я познакомился с Фиделем Кастро; он встретил меня словами: «Великий крах! Моя любимая книга! Я держу экземпляр на столике возле кровати». Только в 2009 году было продано более 50 000 экземпляров этой книги.
Мы приходим сейчас к «Обществу изобилия» − книге, частично посвященной и мне, − к работе моего отца, которая наиболее четко отмечает его место в истории экономической мысли и в литературе середины XX века. Именно здесь впервые появляется фраза «расхожая мудрость»; здесь определяются понятия «пересмотренная последовательность» и «проблема социального равновесия»; здесь мы читаем о «частном великолепии и публичном убожестве». Как полвека спустя сказала Амартия Сен на церемонии прощания с моим отцом, «как будто читаешь Шекспира: сплошные цитаты!» Но сила и значимость книги заключались в ее лобовой атаке на ядро неоклассической экономики и в выработке обширной прогрессивной повестки дня на предстоящие десятилетия. Ведь не случайно (я узнал об этом годы спустя, когда читал мемориальную лекцию в честь защитников гражданских прав Клиффорда и Вирджинии Дюрр в Монтгомери, штат Алабама) у преподобного Мартина Лютера Кинга-младшего было с собой две книги, когда он сочинял «Письмо из бирмингемской тюрьмы»: одна из них - Библия, а другая – «Общество изобилия». И не случайно десять лет спустя три греческих профессора экономики, брошенные в тюрьму фашистской хунтой, выбрали эту книгу – без сомнения, среди многих других – для того, чтобы сделать для нее новый переплет с использованием спичечной соломки и шеллака. Сегодня этот надписанный экземпляр хранится у меня в библиотеке.
«Общество изобилия» неоспоримо является наиболее доступной и наиболее читаемой из когда-либо написанных книг по общей критике неоклассической экономики. Можно сказать, что и наиболее глубокой. Потому что «Общество изобилия» сводится к основному положению о том, что экономика связана с дефицитом и, следовательно, с фундаментальными предположениями о максимизации полезности в потреблении и о максимизации прибыли при ведении бизнеса. В отличие от теорий несовершенной конкуренции Джоан Робинсон и Эдварда Чемберлина, введенных в научный оборот в 1930-х годах, «Общество изобилия» - не просто отход от древней дихотомии между чистой конкуренцией и чистой монополией. Книга не признает «идеальную конкуренцию» подходящей или идеальной целью; поэтому, задача политики состоит не в том, чтобы пытаться приблизить этот предполагаемый идеал. Следовательно, антитрестовское законодательство, инструмент, излюбленный приверженцами «идеальной конкуренции», в целом неактуально. И в отличие от того, что сказано в «Общей теории» Кейнса, книги, написанной для экономистов и в значительной степени неверно ими прочитанной, не существует мира полной занятости, в котором конкурентный рынок играл бы самостоятельную роль, даже в особом случае. Таким образом, в «Обществе изобилия» нет простора для «неоклассического синтеза», практическим следствием которого на протяжении десятилетий было разделение преподавания на «макро» и «микро» − отдельные несвязанные области, отделенные друг от друга благословенным забвением рождественских каникул. Кроме того, Гэлбрейт, в отличие от Шумпетера, описывал мир таким, какой он есть - задача, от которой и Шумпетер не увильнул – не для того лишь, чтоб принять его как лучший из возможных миров. В «Обществе изобилия» автор не избегает и не уклоняется от постановки и решения проблем.
Отправной пункт Гэлбрейта – это, несомненно, Веблен и его характеристика экономического человека, данная в 1898 году: «Гедонистическая концепция уподобляет человека быстродействующей машине для исчисления ощущений наслаждения и страдания, которая вибрирует как некая однородная глобула стремления к счастью и приходит в движение под воздействием стимулов, оставаясь при этом неизменной. У него нет ни прошлого, ни будущего. Он представлен изолированным субъектом, находящимся в устойчивом равновесии, которое нарушается лишь под ударами внешних сил, перемещающих его то в одном, то в другом направлении. Удерживающий равновесие в пространстве стихии, он симметрично вращается вокруг собственной духовной оси до тех пор, пока не окажется во власти параллелограмма сил и не последует в направлении результирующей. Когда сила толчка исчерпывается, он приходит в состояние покоя, в прежнее состояние глобулы желания».
Этот гипотетический человек, товарно-одержимый, асоциальный, одномерный, ненасытный, «рациональный» (но «рациональность» эта такова, что любой компетентный психолог квалифицирует ее как безумие) образует фундамент неоклассических представлений, на нем строится неоклассическая теория ценности и, следовательно, теория рынков и цен. Это чистейшее выражение символа веры, не подкрепленное ни одной естественной наукой, псевдо-физика частиц, наделенных Волей, напоминающее, как говорит Веблен в том же эссе, о том, «как Природа возненавидела Вакуум». Как говорил Кейнс, это не только бессмыслица, это и выглядит как бессмыслица с точки зрения любого обычного неинформированного человека, решившего изучить данный вопрос со свежими силами и открытым сознанием. У неоклассического экономиста, как сформулировал Гэлбрейт, «потребности возникают из личности потребителя». Вся экономическая политика, в свою очередь, ориентирована на максимальное увеличение производства, и это оправдано неотложностью этих первоначальных, ненасытных потребностей. Гэлбрейт писал: «Если бы человек, вставая по утрам, попадал под власть демонов, которые внушали бы ему страсть то к шелковым рубашкам, то к посуде, то к горшкам, то к соковыжималкам, то были бы все основания рукоплескать попыткам достать эти товары, какими бы странными они ни были, дабы погасить огонь желания». Но такие основания отсутствуют, если производство «лишь заполняет ту пустоту, которую само и создает». В этом случае «у человека может возникнуть вопрос, в чем же состоит решение: в увеличении количества товаров или уменьшении количества демонов».
Своей «кровной заинтересованностью в объеме производства» корпоративный капитализм напоминает государственный социализм, но теперь проясняется их главное отличие друг от друга. Государственный социализм сам определял и обычно удовлетворял основные потребности – в еде, одежде, жилье – по шаблонам, установленным планировщиками, которых (в принципе) заботила эффективность производства. Они не были особенно сведущи в управлении рабочей силой, распределении товаров и не были заинтересованы в обновлении дизайна продукции. Искусство, архитектура, музыка и кино не были подчинены миру коммерции. Корпоративный капитализм признал первостепенную необходимость формирования потребностей и создания продуктов, на основе которых можно было бы формировать потребности, инициирования импульса подражания и создания относительно узкой, целенаправленной и эффективной производственной системы – той самой корпорации, которая, будучи по необходимости крупной и интегрированной, не сталкивалась бы с циклопической задачей организации производства в национальном масштабе и уравновешивания одной потребности другими.
Успешная корпорация должна всего лишь расти теми же темпами, что и все остальные. Сверхуспешная корпорация может расти быстрее, но лишь в течение ограниченного времени. При наличии в какой-то мере децентрализованных подразделений, сосредоточенных на конкретных промышленных сегментах и координирующих рост общего фактического спроса, проблема создания и удовлетворения навязанных потребностей решается весьма уверенно. Но при этом обнажается пустота всей социальной системы, которая усугубляет, а не устраняет неравенство и иерархию и является глубоко антидемократической, хищнической и даже тоталитарной, направляя острие репрессий против тех, кто выступает за какую-то другую систему. Генри Форд говорил, что «модель T» может быть любого цвета, если этот цвет черный; американская демократия терпит любую общественную систему, если та является капитализмом. Но это система, которая процветает только при дешевизне ресурсов, допустимости неравенства и пренебрежении экологическими издержками.
«Общество изобилия» взывает к критическому духу 1960-х, окончательно сводя на нет предпринятые в 20-м веке попытки представить корпоративный капитализм как систему «свободных рынков» и «суверенных потребителей». В книге раскрывается смехотворность универсальной микроэкономики, и делается это без использования марксистской полемики, классового анализа или диалектического материализма. Отец всегда относился к Марксу с уважением, но без почтения; он пишет, например, что если бы «Маркс был совершенно не прав, он бы не был влиятельным». Я полагаю, что такое отношение могло сыграть роль в том, что «Общество изобилия» было опубликовано на русском языке лишь в этом году; другие работы Гэлбрейта были опубликованы в СССР и довольно широко читались. В Соединенных Штатах ведущее радикальное экономическое течение состояло в основном из марксистов, которые поддерживали методологический диалог с неоклассиками и своим академическим выживанием были обязаны потребности последних в наличии антагонистов. Эти радикалы были склонны с осторожностью, но и с почтением, держаться в стороне от Гэлбрейта. В конце концов, он был сторонником Нового курса, либералом и кейнсианцем, советником и другом Кеннеди и Джонсона, а также интеллектуальной угрозой для них, не меньшей, чем для неоклассиков. Несмотря на то, что в академических спорах о решениях по найму специалистов в сфере экономики он был на стороне радикалов, те никогда не настаивали на создании в академической экономике постоянной ниши для учеников Гэлбрейта, и такой ниши не существует и никогда не существовало.
Мой отец писал, что «Общество изобилия» - это окно, а «Новое индустриальное общество» - дом. Черновик «Нового индустриального общества» был написан в конце 1950-х годов, он хранился в банковском сейфе в годы президентства Кеннеди, которые мы провели в Индии. Книга была подготовлена к публикации в 1967 году в разгар «Великого общества», «Войны с бедностью» и войны во Вьетнаме – возможно, это был год наивысшего подъема американских корпораций, военной гордыни, послевоенного процветания и социального прогресса. Это был момент, когда «американский образ жизни» имел наивысшую репутацию в мире, в качестве образца для подражания и в качестве угрозы. Жан-Жак Сербан-Шрибер из «Le Défi Américain» так выразил эту амбивалентность: у янки превосходная корпоративная форма, которая подомнет под себя Европу.
Для экономики выход «Нового индустриального общества» стал определяющим моментом. Книга выразила настоятельную необходимость поставить организацию над рынками, поскольку именно организация и только организация – безжалостная, эффективная, крупномасштабная – может обеспечить разделение задач, необходимое для глубокого применения технологии, длительные сроки разработки продукта, управление целевым спросом для гарантирования и обновления продаж, и управление совокупным спросом для координирования инвестиций и планов утилизации. В целом, организация дает полный контроль над системой планирования, над корпоративными планетами, вокруг которых вращаются кольца малого и среднего бизнеса. Тем, кто продолжал настаивать на том, что последние являются идеалом, мой отец отвечал с ироничным презрением: «Человеку, который отправляется изучать здания на Манхэттене, исходя из предположения, что все они одинаковы, будет трудно перейти от сохранившихся особняков к небоскребам. Он поставит себя в еще более трудное положение, если вообразит, что все здания должны быть похожими на особняки с несущими стенами, а все остальное – за рамками нормы».
Книга «Новое индустриальное общество» описывала американскую экономику – с ее властными структурами, смягчающими и противоборствующими силами, а также правительством и военно-промышленным комплексом – в том виде, в каком она существовала. В конечном итоге, не с отрицательным знаком; не как у Барана и Суизи или у Боулза с Гинтисом. В представлении Гэлбрейта система имела преимущества и недостатки, изъяны и проблемы, но среди имеющихся альтернатив не было утопии, достигаемой при низких социальных издержках. У Гэлбрейта, как у неизменно практичного человека, реализм при анализе проблемы предварял ее реалистичное решение. Он никогда не верил, что наступит день, когда все проблемы будут решены, когда (как писал Ирвин Фишер в 1929 году) цены на акции достигнут перманентно высокого уровня или когда (как писал Роберт Лукас в начале 2000-х годов) исчезнет экономическая проблема рецессии и риск депрессии. Достаточно было работать над построением Хорошего – даже не обязательно «Великого» − общества; словосочетание «Хорошее общество» станет заглавием более поздней книги. Для достижения этой цели можно было бы предпринять любые практические шаги. В том числе и те, в области которых практический человек имел практический опыт работы, т.е. стабилизирующее регулирование цен и заработной платы.
Как я уже упоминал ранее, успех китайских преобразований можно в значительной мере отнести на счет галбрейтовского понимания макроэкономической – в частности, инфляционной и, шире, создающей или разрушающей доверие – роли специфических цен, прежде всего тех, которые, в отличие от общих ценовых индексов, видны обычному потребителю. Среди этих цен, цены на рис, хлеб и растительное масло являются ключевыми в Китае; в Соединенных Штатах это цены на бензин и процентная ставка. Они обычно корректируются путем повышения, и лишь изредка – путем снижения, и такое снижение, как правило, является предвестником депрессии, поскольку последствия в первую очередь ощущаются производителями, чьи издержки не будут возмещены. Рост цен, когда он достаточно быстрый, чтобы быть заметным, провоцирует скупку товаров, спекуляцию, создание излишних запасов и другие разрушительные и антиобщественные действия. Рост цен также затрудняет продажу государственных долговых обязательств, особенно долгосрочных. Все это было очевидно для китайцев. В американской экономике, где механизм ценообразования оставлен свободному рынку, а темп инфляции отдан на милость центрального банка, это было отнюдь не очевидно. Или можно сказать, что этот вопрос был намеренно завуалирован, как это повторится в России в 1992 году, когда американские экономисты и экономика импортировались оптом. Для моего отца необходимость стабилизации специфических цен была второй натурой. И когда 15 августа 1971 года президент Ричард Никсон ввел контроль над ценами, отцу позвонили из «Вашингтон пост» и попросили прокомментировать. Он ответил: «Я чувствую себя уличной девкой, которой только что сказали, что ее профессия не только законна, но и является высшей формой муниципальной службы».
Нелегко по прошествии 50 лет воссоздать или переоценить влияние «Нового индустриального общества» на американскую политическую культуру и исходящую от нее угрозу сложившейся экономической науке. В то время это была большая книга самого широко читаемого экономиста после Маркса, находящегося на пике академического престижа в самой могущественной на тот момент стране. В альтернативной вселенной профессию экономиста можно было бы попросту упразднить и, следуя наставлениям Гэлбрейта, создать новую экономику, подходящую для мира крупных организаций. Возможно, экономическая наука могла бы ответить на его вызов инновациями в духе Шумпетера, приняв реальность крупных институтов и признав их проблемы, но отвергая при этом средства для их решения – это был бы фашистский ответный выпад. Или она могла бы с новой силой отстаивать устоявшиеся убеждения и отрицать наличие существенной разницы между небоскребами и особняками.
Был избран последний курс. Он сопровождался колоссальной претензией на статус науки, углубленной приверженностью к непроницаемой алгебре и предпринятой вслед за этим попыткой вычеркнуть Гэлбрейта из экономической профессии. При этом академическая экономика ушла в загадочную страну неясных формальных моделей, догматических правил и интеллектуальной бессвязности, за которыми скрывались лоббисты и богатые заказчики. Пришли и ушли монетаризм, экономика предложения, а затем и рациональные ожидания. В конце концов научная дисциплина окуклилась и в значительной степени перестала взаимодействовать с внешним миром, оставив в публичной сфере лишь представителей второго уровня для реализации раз и навсегда сформулированных догматических правил.

https://zen.yandex.ru/media/freeconomy/ ... 00aac4ff90