Любовь сквозь огонь
Автор: Виктор КОЖЕМЯКО.
Более ста писем получила на войне радистка Нина Релина от танкиста Михаила, с которым так никогда и не увиделась
В нынешнем году ей, Нине Валериановне Релиной, исполнилось 93. А Родину защищать в 1941-м она пошла девятнадцатилетней — добровольно, с третьего курса Свердловского горного института. Жизнь позади большая и очень интересная, но, пожалуй, самым драгоценным достоянием за все годы стали для неё эти 125 писем солдата, друга, любимого. С ним она даже не встретилась ни разу (как говорится, не судьба), однако особое чувство к нему сохранила и после его гибели.
Кто-нибудь скажет: разве может быть такое? Но, значит, может, коли есть.
Меняя места работы, переезжая, она пуще всего берегла пожелтевшие листки, в строчках которых словно отпечаталось время и продолжал жить образ прекрасного человека из поколения победителей. Думалось иногда, что память о нём важна не только для неё, и давно хотела заветные письма опубликовать — вместе со своими дневниковыми записями военных лет, которые, к счастью, тоже сохранились.
Удалось мечту осуществить перед 70-летием Великой Победы, когда в дальневосточном Благовещенске, где она живёт уже много лет, став почётным гражданином этого города, вышла её необыкновенная книга, которую Нина Валериановна назвала «Молодость военная моя».
Как он начался, «роман в письмах»
В книге — сплав дневниковых заметок и последующих воспоминаний о годах войны, куда органически вошли и эти письма, составившие такую волнующую часть её жизни.
Как началось? Вместе с ней в 87-м отдельном полку связи войск ПВО служила Лёля Шемчук, «красивая голубоглазая сибирячка». Часто рядом дежурили, передавая и принимая воинские радиограммы. Так вот, однажды, перед Новым годом, Лёля вдруг и обратилась к ней:
— А напиши ты письмо нашему Мише.
Оказывается, Лёлина сестра Мария замужем за Петром Балаганским, а Миша — его брат. Он, как и Пётр, сейчас на фронте. «И ведь до войны, — сказала Нине подруга, — даже с девчонкой подружиться не успел, а ты сможешь написать ему хорошее письмо. Солдату, да ещё перед Новым годом, будет приятно».
«А почему бы и нет? — подумала я. — Некоторые из наших девчат переписываются с фронтовиками, имеют заочных друзей. Может, и мы сможем стать друзьями с этим неизвестным Мишей».
Тут же, на дежурстве, пользуясь короткими перерывами в связи, написала Нина дружеское письмо Михаилу Балаганскому. «Не строя, конечно, никаких планов», — поясняет она.
Да и нереально было бы всерьёз строить какие-то планы в тех условиях. Правда, как стало известно после войны, подобная переписка иногда имела и серьёзный, причём вполне счастливый результат. Сложились прочные семейные пары, продолжившие род фронтовиков. Но тогда до конца войны надо ведь было ещё дожить, а встречали они только год 1943-й…
Однако Нина с нетерпением ждала ответа на своё письмо. И он пришёл. Приведу его почти полностью.
Первое письмо Михаила
«Ниночка, здравствуй! С приветом Михаил!
Нина, большое спасибо за письмо, спасибо за поздравление с Новым годом. Тебя также. Ты по существу ничего не знаешь обо мне, поэтому часть тебе расскажет обо мне Лёля, а остальное расскажу я сам. Пока в письмах.
Биографии у меня ещё нет. Перед войной ушёл в армию. А дальнейшая биография — это биография всего моего поколения, и твоя тоже.
Мой путь войны, Нина, очень длинный, интересный и в то же время не легкий. Всего описать не сможешь.
Нина, откровенно говоря, я тронут письмом. Как приятно читать письмо девушки во время артиллерийской канонады. Верно, читать мне его пришлось не сразу, несколькими часами позже. Обстоятельства боя не позволяли. Но при первой возможности я прочёл...
Да, Нина, тяжело вспоминать прошедшее, которое, возможно, уже никогда не вернётся, а если и вернётся, то не всем суждено встретить своих друзей, подруг и т.д.
Но ничего, раз на нашу долю выпала великая миссия — защищать Родину и разгромить всеми ненавистного врага, то мы её выполним с честью.
Ну, Ниночка, пару слов о себе. Я тоже сибиряк, из провинции Новосибирской области, да ты об этом уже знаешь. В армии служил на западе, где и застала меня война. Ну, Нина, я ещё достаточно молод, сейчас мне всего 21 год. Конечно, за войну возмужал и стал серьёзнее. Вспомни слова: «И люди как стальные стали, и крепче стали сделались сердца». Опять же, Ниночка, не пойми, что уж суров и не подойти, нет, боец может быть суров и непримирим в бою к противнику, но он также может быть ласков и нежен, как ребёнок.
Вот сегодня, перед тем, как получить твоё письмо, противник совершил налёт, осколком бомбы порвало фуфайку, а потом был обстрел, и поэтому мне не пришлось сразу прочитать твоё письмо.
Вот такая наша фронтовая жизнь. Откровенно говоря, Нина, соскучился. Ведь полтора года, из них полгода работы в глубоком тылу у противника. Хочется, Нина, иметь друга, с которым бы можно было поделиться всем. Ниночка, так будь же ты таким моим первым и, возможно, последним другом в эти дни войны, суровой и беспощадной.
Нина, ты прости меня. Я не могу писать красиво и не люблю пышных фраз, я пишу то, что диктует моя мысль.
Ну, дорогая, я на этом кончаю, а то уже в ручке чернила кончаются. Завтра Новый год. Но что он, когда сидишь в землянке.
31.12.42. 24.00. Новый год я уже встретил».
Она признаётся, что письмо Михаила понравилось: «И простотой, и откровенностью. У меня такое впечатление, как будто я его давно знаю, но потеряла с ним связь, и вот снова нашла…»
Думает и о том, как жестоко пекло войны, которое всё сжигает на своём пути: «Может сжечь и эту нашу только начавшуюся дружбу. Страшно. А он обыденно пишет, что был налёт и осколком порвало фуфайку».
«Беспокойно и страшно за этого незнакомого мне человека, — заключала тогда Нина запись в своём дневнике. — И в то же время как-то светло, что он есть, он написал мне хорошее письмо. И я, конечно, буду ему писать».
Письмо второе и далее
Ощущение света и тепла от писем друг друга — у них обоих. Сразу же возникшее чувство, что они друг другу нужны, необходимы, что иначе было бы намного хуже. Вот как начал он второе своё письмо:
«Мне в холодной землянке тепло
От твоей негасимой любви».
Нина, ведь правдивы эти слова, они взяты из жизни. Вчера, дорогая, я получил твоё письмо, за которое благодарю от всей души. Нина, ты не можешь представить мою радость. Верно, я с ответом запаздываю на один день, но полагаю, что не обидишься: знаешь, дорогая, нет времени. Да, ну что я могу написать о себе? Продолжаю честно выполнять долг перед Родиной. Пока что жив и здоров. Все воодушевлены успехами Красной Армии на фронте.
Да, Ниночка, твоё письмо я перечитывал несколько раз, оно растрогало меня. Его я получил вечером и ночью весь ушёл в воспоминания. Много было хорошего, что никогда не забудется. Ну а сейчас, конечно, иногда просто грустно становится.
Но ничего, Нина, я доволен, что получаю от тебя письма, читая их, забываю про всё окружающее.
Да, Ниночка, нас судьба столкнула неожиданно, но, мне кажется, мы сразу поняли друг друга. Так давай будем друзьями.
Нина, тебе не понятно, почему я упомянул о последней дружбе. Так вот, дорогая, война без жертв не бывает, а гарантировать я не могу.
Конечно, хотелось бы пожить немного спокойно, отдохнуть. Не против посмотреть кино, а особенно театр. Но — увы. Знаешь, Нина, последний раз я в театре был год тому назад, в Липецке. Да, наверное, отстал от жизни. Верно ведь, Нина? Сейчас особенно много появляется новых вещей.
Но ничего, раз на нашу долю выпала миссия защитить Родину, то мы её выполним с честью. И это уже доказано на фактах.
Знаешь, Нина, а природа сейчас хороша по-прежнему, и кажется, что ещё лучше, щедрее дарит свои прелести человеку, но воспринять их он в этих условиях не может. Какие замечательные бывают вечера, лунные ночи! Ведь в такие вечера только мечтать, любить. Да, Нина, и я люблю, вот в эти ночи и вечера именно люблю, но любовь и чувства, которые за время войны не погасли, излить некому, нет рядом со мной любимого человека. Ты, конечно, Ниночка, меня понимаешь? Только правильно должна понять.
Нинок, я не могу говорить косвенными словами, загляни мне в сердце через это письмо, и если ты найдёшь в нём и увидишь мою искренность, то прими мои чувства и ласку. Тебе дарю я её. Я буду знать, когда получу от тебя ответ.
Ну, милок, прости, но писать я кончаю. Становится темно, очень спешу. Пишу, конечно, небрежно, но, как говорят, обстоятельства заслуживают снисхождения, пишу на колене и трофейной немецкой ручкой. Знаешь, просто не хочется кончать письмо, мне кажется, что я разговариваю с тобой.
Ниночка, большое спасибо за фото. От всего сердца благодарю. Ну что ж, дорогая, пока прощай. Жду ответа.
«Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтоб услышала ты,
Как тоскует мой голос живой».
Михаил. 23 января 1943 г.»
Личное в письмах перемежается с общим. Нина давно пишет стихи и, поздравляя Михаила с Новым, 1943 годом, послала ему такие строки:
Пусть многократно залпы из орудий
Мир о победах наших возвестят!
Пусть в этот год вздохнут свободной
грудью
Орёл и Ржев, Ростов и Сталинград!
Да, Геббельс врёт для собственной
утехи,
Но наша армия громит их и сейчас,
И каждый день всё новые успехи
Приносит радио «В последний час».
И будет час, и день святой настанет,
И этот день победным будет днём,
Когда последний враг в могилу канет,
А Красной Армии мы славу пропоём.
Декабрь, 1942 год.
А он, отвечая, рассказывает в пределах возможного о своей гвардейской части. Без похвальбы, но со сдержанной гордостью. Рассказывает вместе с подробностями военного быта:
«Нина, твоё письмо я получил в момент, когда готовился идти выполнять задачу. Читал же я его просто на ходу. Представляешь, шёл и читал. Но должен сказать, что получился курьёз. Я положил письмо в карман, а мне пришлось побывать в снегу. Возвратясь, ночью, я решил его, как и прежние, перечитать ещё раз. Но снег набился во все складки и попал в карман, письмо размокло, и мне с великим трудом пришлось его перечитывать. Только, дорогая, не подумай, что я пренебрежительно отношусь к твоим письмам. Наоборот, я их с большой радостью и наслаждением перечитываю по нескольку раз.
Ну, Нинок, пару слов о себе. Живу, как и прежде, особых изменений нет. Исполняю свой долг, как подобает гвардейцам. Часть, где я нахожусь, имеет славные традиции. Мы воевали под Орлом, под Тулой, под Москвой, под Воронежем, освобождали Волоколамск и много-много других мест. Мы первые удостоились чести получить звание гвардейцев. И по-прежнему продолжаем громить всеми ненавистного врага.
Нина, своим письмом ты напомнила мне многое. Ведь я тоже человек из леса, люблю сибирскую природу. Какие там леса! А реки... Эх, дорогая, неужели мне не придётся вдохнуть полной грудью ещё раз свежего воздуха в сосновом бору…
Дорогая, что я могу сказать на твои слова? Только одно, что отвечаю взаимностью. От тебя я ничего не намерен скрывать. Я делюсь с тобой своими впечатлениями и хочу, дорогая, чтобы ты мне верила так, как я тебе.
Нинок, твой образ вселился мне в душу, он взволновал мои чувства, а в груди сделал глубокую борозду, которая не зарастёт никогда. С тобой в мыслях я всюду, и это меня радует в минуты грусти.
Ну вот, дорогая, прости, что кончаю письмо. Пишу, а у меня сами закрываются глаза. Уже 4.00. Ниночка, пиши мне чаще свои милые письма…
30 января 1943 г.»
Про радости и утраты
В это время приближается победный финал Сталинградской битвы, и вскоре Нина Релина уже сможет сообщить другу радостную весть: за образцовое выполнение приказов командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками (а конкретнее — за обеспечение связи со Сталинградом!) она в числе пяти радистов полка награждена медалью «За боевые заслуги». И готовится вступить кандидатом в члены ВКП(б).
А Михаил уже принят в партию коммунистов. На передовой. Об этом узнает она из письма, где будет он объясняться по поводу неприсланной фотографии:
«Нина, поздравляю от всей души с правительственной наградой и принятием тебя в ВКП(б), вернее — в кандидаты.
Нина, ты не веришь, что у меня нет фотокарточки, но это так. За всю войну я фотографировался только два раза: один раз случайно в Туле, а второй — на передовой, на документы. А фотографий не осталось ни одной. Нина, при первой возможности обязательно сфотографируюсь и вышлю. А письма твои я жду с таким же нетерпением, а возможно, и больше. Это зависит от обстановки. Ведь твои письма — моё утешение.
Нинка, в отношении моего автопортрета должен сказать, что ты немного ошиблась. Я просто обыкновенный, только вот ребята говорят, что голос очень грубый и взгляд суровый. Но ведь это на войне. Сейчас вот уже стал чёрный, как цыган. Я очень быстро загораю. Ты понимаешь, я сейчас сам желаю, но не знаю, как сфотографироваться. А то два раза фотографировался, и всё получалось как-то наспех. Когда фотографировался в Туле, то карточки доделывал сам, некогда было ждать, и я их прилепил к стеклу на машине. А тут, на передовой, меня только приняли в партию — и сразу на документ. Понимаешь, всё по-военному, на ходу…»
Потом придёт от Миши открытка, которая шла целых двадцать дней. Открытка из Яновки Орловской области. «Конечно, мы знали тогда, — прокомментирует Нина позднее, — что скоро названия Орёл, Орловский выступ, Курская дуга зазвучат на весь мир. Шла подготовка к Курской битве, и Первая гвардейская танковая армия под командованием генерала Катукова, в которой был Мишка, уже двигалась туда, где вскоре разразится грандиозное танковое сражение».
Но он, естественно, по соображениям военной цензуры не сможет описать ход этого сражения в письме. Оговорится только совсем кратко:
«Между прочим, Нина, 18 июля я потерял хорошего товарища и просто на своих глазах. Был рядом с ним, буквально несколько минут назад мы разговаривали и смеялись. Он был твой земляк-уралец. Тяжело, но ничего не поделаешь».
А затем добавит к этому:
«Дорогая, прошу, не беспокойся особенно обо мне, а если что, так ведь я напишу или товарищи напишут. Но я верю, я надеюсь на твои чувства, на твою любовь ко мне, в которой я сейчас уверен, понимаешь, дорогая, на всю теплоту твоего сердца, которое, я чувствую, разделила пополам, и одна половина отдана мне».
Вот так вместе с дружбой приходит любовь
Датировано то письмо 1 августа 1943 года. Она же, ещё не получив его, 7 августа записывает в дневнике: «От Мишки ничего нет. Сердце болит. Что с ним? Ведь он там, в боях. Неужели его уже нет? Страшно подумать».
Кажется, всеми своими силами стараются они оберечь друг друга. Этой упорной, неотступной мыслью в защиту своей любви.
Да, сперва Михаил писал о дружбе, но само собой возникло и другое, ещё более ответственное и обязывающее: любовь. Он со временем без капли сомнений и колебаний пишет об этом:
«Да, Нина, я действительно полюбил, и, если ты не убеждена, то я не знаю, что можно ещё сказать и как объяснить. Но всё-таки ты должна понять, и я буду жалеть, и не знаю, что будет потом, если я не найду взаимного понимания…
Эх, Нинка, Нинка! Как хочется встретиться, вот тогда мы поговорили бы обо всём. Но сейчас я рад твоим письмам. Вот сейчас сижу, пишу и поминутно читаю то одно, то другое, и мысли совсем другие… Нина, ещё раз поздравляю с наступающим праздником 1 Мая!»
Приведу и ещё выдержки из его писем:
«Да, Нина, о встрече я тоже мечтаю без малого каждый день. Я не могу предугадать, будет она или нет. Но если будет возможность, я сделаю всё, чтобы встретить тебя как положено. Конечно, Нина, лучше встретиться в Сибири. Ты понимаешь, я побывал во многих местах на западе, и всё-таки мне кажется, что лучше Сибири нет. Какие леса, реки, озёра, какая замечательная природа. И люди… Но, дорогая, пока это всё только мечты. Для их осуществления надо пройти ещё тяжёлый, длинный путь, перенести много лишений. Но всё равно я постараюсь пережить всё во имя будущего…
4 марта 1943 г.»
«Сегодня получил от тебя сразу девять писем! Зря я обижался, дорогая, на тебя. Вот сейчас сел отвечать, да ещё под звуки вальса. Понимаешь, принесли гармошку и начали играть. Нина, сегодня я счастлив не знаю как. В голове всё перепуталось. Но я постараюсь подробно ответить на каждое твоё письмо, когда будет время. Дело в том, что с часу на час мы должны всей стальной лавиной обрушиться на врага. Пусть наша победа, в которой будет хоть частичка и моего труда, будет ответом на твои письма, на твою любовь…
8 мая 1943 г.»
«Нина, ты спрашиваешь, какой бы я хотел иметь свою подругу. На этот вопрос я отвечу не задумываясь и очень коротко: такой, какая ты есть. Ведь, милая, когда-то я уже тебе писал, что всё, чего мне не хватало, я сейчас нахожу в тебе и в твоих письмах… Но почему ты перестала писать мне свои стихи? Я очень о них скучаю. Вот, например, сейчас я перечитал все твои стихи, которые ты мне присылала…
1 декабря 1943 г.»
«Да, Новый год, Нина, я справлял странно, вернее, встречал, а не справлял. В первые часы Нового года мне пришлось лежать под машиной. Понимаешь, ехали ночью, и машину перевернуло взрывом бомбы, ну вот — даже чуть не задавило. И пришлось лежать под машиной, пока не перевернули её и меня не вытащили. Ну а всё же пока ничего. Прости, что так плохо и неряшливо пишу, знаешь, чувствуется немного усталость и нервозность…
Можно уже писать: январь 1944 г.»
«Нинка, я просто восхищён твоими стихами! Твоё стихотворение «Салют Ленинграда» мне очень понравилось. А знаешь, стихотворение «Мечты», которое ты прислала мне раньше, мне нравится ещё и тем, что ритм его схож с есенинским. Между прочим, Нина, я очень люблю Есенина. Читать я его начал с самого детства, ещё на школьной скамье…
1 марта 1944 г.»
Сила их духа и чистота сердец
Вот говорят о внутреннем мире человека. И каков же он у советского бойца на войне? Письма Михаила и дневник Нины дают возможность в этот мир заглянуть.
А в нём Горький и Маяковский, Пушкин и Есенин, Шолохов и Константин Симонов, Войнич и Сервантес, Ванда Василевская и Елена Кононенко, знаменитый очеркист «Правды»… В этом духовном и душевном мире советские фильмы, которые удаётся им посмотреть («Пархоменко», «Машенька», «Как закалялась сталь», «Неуловимый Ян»…), и, конечно, песни.
Из письма Михаила от 31 июля 1943 года: «Да, дорогая, мы действительно выстояли и сдержали бешеный натиск противника, бои были исключительно жестокие. Но ведь не зря в нашей песне поётся: «Броня прочна, а сердце крепче стали, неукротим и меток пулемёт». Это, Нина, наша песня, так она и называется «Наша песня». Вернее сказать, это наш гимн, нашей танкистской гвардии. Наша она ещё потому, что и слова, и музыка наши, сочиняли и писали музыку сами наши танкисты. И сейчас при всех торжествах мы её исполняем как гимн».
Из письма от 24 июля 1943 года: «Вчера был концерт. Давали фронтовые артисты. Между прочим, концерт замечательный. Всё делается на ходу. И даже сцена — на ходу. Понимаешь, свели четыре машины с раскрытыми бортами, вот и, пожалуйста, сцена. И люди-исполнители здесь же, не в кино, и чувствуешь, что отдают всё, а это самое важное».
Кто сказал, что надо бросить
Песню на войне?
После боя сердце просит
Музыки вдвойне…
О песнях много и в его письмах, и в её дневнике. Огромен их вклад в нашу Победу, мы знаем. И то, что лучшие стихи Нины Релиной уже во время войны становились песнями, радует Михаила. Ведь Нина выступает на каждом самодеятельном концерте в своей части: читает стихи, рассказы, полюбившиеся очерки из газет — и обязательно поёт.
Не обошлась без песен и её короткая отпускная поездка в родной город Реж Свердловской области. Вот характерный эпизод, происшедший на обратном пути в поезде:
«Я пошла в другую часть вагона, разговорилась с ребятами военными из Запорожья. Заговорили о песнях, они — любители. Попросили меня спеть какую-то песню Я спела. Потом врач, едущая с ними, спросила: «А вы знаете «Колыбельную» Моцарта?» Я знала и по их просьбе спела. А потом то с одной, то с другой сторон стали поступать просьбы что-то спеть. Все собрались вокруг меня… Замолкли и, устроившись на нижних и верхних полках, то с грустью, то с улыбкой слушали… А мне было как-то особенно легко. А песен ведь я знаю сотни. Ребята подпевали… Прочитала им своё стихотворение «Жду тебя». Слушали очень внимательно…»
Известно, что наша Советская Победа означала не только военное, но и моральное, духовное превосходство над врагом. Сила духа и чистота сердец большинства наших воинов, в числе которых были Михаил Балаганский и Нина Релина, для жестокого и по-военному мощного врага оказались непобедимыми.
«Иду с твоей чистой любовью»
А это письмо Михаила от 8 января 1945 года, сто двадцать пятое по счёту, стало последним. Правда, будет ещё совсем коротенькая открытка, датированная 28 января, которая до Нины дойдёт только в марте, но почему-то в строчках того письма послышались ей прощальные ноты: «Как будто он предчувствует беду…» Или это уже потом она так восприняла, когда беда случилась?
«Здравствуй, милая Нина! С приветом Михаил!
Нина, только что получил два твоих письма и спешу ответить. Нина, пишу перед боем. Утром выступаем. Писать много некогда, уже оделся и всё остальное. Подогреваются машины. Только смотрел твоё фото. Нина, Нина, немного подробнее напиши, где ты едешь и куда. Место. Эх! Нинка, как бы хотелось перед боем поговорить с тобой и больше того — поцеловать. Ну что ж, придётся довольствоваться тем, что пишу письмо. Ну, впрочем, буду жив, ещё поговорим.
Только прошу, чаще пиши. Очевидно, события обгонят моё письмо. Настроение бодрое, здоровье хорошее. Немножко волнуюсь. Не потому, что боюсь или что, а скорее бы в атаку. Часы ожидания мучительны. Идём вглубь Германии.
Ну, дорогая, у меня всё. Иду с твоей чистой любовью.
Очень крепко целую. Михаил».
«Иду с твоей чистой любовью…» Позднее, спустя годы, эта строка из последнего его письма обернётся в душе Нины стихами-песней памяти танкиста Михаила. А тогда, в 1945-м, она записала в дневнике:
«Да, он мог быть уверен: моя любовь к нему была чистой, незапятнанной. Нам не довелось встретиться. Но я хранила ему верность, как и верность Родине, которой присягала в августе сорок первого. Да, встречались на моих военных дорогах парни, которые нравились. Но я всегда помнила, что у меня есть друг, ради которого я должна хранить свою чистоту».
…Тяжкий удар обрушился на неё в виде большого голубоватого конверта с номером полевой почты Михаила, но другим, незнакомым почерком. В конверте нашла она свои последние письма, адресованные Мише, и ещё одно — для неё:
«13.03.45 года. Уважаемая Нина! Сегодня пришли от вас на имя Балаганского Миши три письма. Но жаль его!! Он погиб. 11.03.45 года его похоронили в Германии. Служили мы вместе, он был у нас комсоргом, и память о нём будет храниться у всех бойцов нашей части, как о наилучшем друге.
Да, Нина! Вы тоже, как и я, служите в армии, может быть, и нас, как Михаила, постигнет такая участь, но что же делать? Нужно мстить за ВСЕХ друзей. Но Михаила я просто жалею. Если вы получили открытку за 28-е, я её такой знаю, как раз перед боем он написал всем. Я ему сказала, почему мало написал, он говорит, что после боя напишу больше, но — увы. Погиб.
Нина! Если желаешь, то дай ответ, я с удовольствием отвечу. Пока до свидания. С приветом Аня Сидорова».
До сих пор невероятно тяжко Нине Валериановне вспоминать тот день и те минуты, когда, читая и перечитывая это, она захлёбывалась слезами.
«Я написала письмо этой незнакомой девушке Ане Сидоровой. И получила ответ: «Сгорел в танке под Гдыней. Останки его захоронены под Нёйштадтом».
Уже после войны она предпримет свой поиск по следам Михаила. Начиная с Мценского народного краеведческого музея Орловской области, то есть с тех мест, где в грозном 1941-м вела героические бои с полчищами Гудериана танковая бригада будущего Маршала бронетанковых войск Михаила Ефимовича Катукова.
Установила связь и с родственниками Миши Балаганского в Тогучинском районе Новосибирской области. Поражена была, что в областной Книге памяти фамилия «Балаганский» поминается 63 раза. И 61 погибший воин с этой фамилией — из Тогучинского района. Из одного района — 61!
Ей хотелось подробнее разузнать что-нибудь о том времени, когда Миша, раненый, находился в тылу врага. Он называл деревню Селюты. Оттуда, из Шумячского района Смоленской области, ответили, что раненый боец, которого деревенские прятали в сарае, действительно был связан с партизанами. Но кто-то предал двух женщин, кормивших его, и того мужчину, который чинил ему рацию. Бойца удалось спасти, однако этих троих немцы расстреляли, а деревню сожгли…
Нина знала, что Михаил носил вражескую пулю в ноге (подсмеивался в письмах: дескать, одна нога у него тяжелее), что в общей сложности он трижды был ранен и ещё контужен, но каждый раз возвращался в строй. И вот ведь даже с братом Петром ему на фронте посчастливилось встретиться — незадолго до гибели Петра.
А где же всё-таки точно место захоронения Михаила? В ответе на её запрос из Главного управления кадров Министерства обороны СССР, как и в письме Ани Сидоровой, упоминался Нёйштадт: «Похоронен в районе деревни Больмау, 4 км восточнее г. Нёйштадт в Германии». Однако город под таким названием находится на юге Верхней Силезии, почти на границе с Чехословакией, где 1-я гвардейская танковая армия Катукова не воевала. Она в это время очищала от врага побережье Балтийского моря, а там, недалеко от Гдыни, есть город Нёйштеттин. Так, может быть, деревня Больмау — под Нёйштеттином, а не под Нёйштадтом?
Пользуясь случаем, обращаюсь ко всем, у кого будет возможность побывать в тех местах: разыщите могилу, где покоится младший лейтенант Михаил Балаганский, и возложите цветы на неё. От себя и от Нины Валериановны Релиной, в памяти которой он жив до сих пор.
Она и сейчас переписывается с племянницей сгоревшего в танке Миши, с его школой и земляками. А недавно к ней в Благовещенск прилетала из Москвы внучатая племянница Михаила. Прилетала, чтобы высказать слова восхищения женщине, которая сумела так любить и так хранить свою верность.
Заветная книга, которую, несмотря на возраст и серьёзные недуги, талантливый журналист и поэт Нина Релина сумела завершить, становится достойным посланием от фронтовиков вступающим в жизнь новым поколениям. И, конечно, особая радость моя — за коммунистов Амурской области, в рядах которых такой изумительный человек с более чем 70-летним партийным стажем.
У Нины Валериановны есть и ещё просьба к вам, дорогие наши читатели: в какой музей или архив посоветуете вы ей сдать письма Михаила Балаганского на дальнейшее хранение?
Опубликовано в газете "Правда" 18 - 21 сентября 2015 г.
http://www.gazeta-pravda.ru/index.php/2 ... 0%BD%D1%8C
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Пользователи
