Высокие статистические технологии

Форум сайта семьи Орловых

Текущее время: Чт мар 28, 2024 11:57 pm

Часовой пояс: UTC + 3 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 10 ] 
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Сергей Георгиевич Кара-Мурза - статьи
СообщениеДобавлено: Вс июл 23, 2023 2:26 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11265
Статьи Сергея Георгиевича Кара-Мурзы представляются мне интересными.
Хотя иногда этот автор порет чушь. Так, он не понимает, что такое эконометрика, почему она полезна. Он не смог понять идеи новой хронологии Фоменко-Носовского, но это не помешало ему попытаться потешаться над ней. Да и про роль большевиков, в частности, петербургских рабочих в Февральной революции явно мало знает. Или не подозревает, что что первая в мире монография по наукометрии выпущена в 1969 г. в СССР В.В.Налимовым и З.М. Мульченко. Но невежество не мешает ему вещать с апломбом. Все это подтверждает наш тезис о всеобщем невежестве научных работников.

А.И. Орлов


Проблема Восток-Запад и опыт СССР

Сергей Георгиевич Кара-Мурза

Энгельс полагал, что «русские должны будут покориться той неизбежной международной судьбе, что отныне их движение будет происходить на глазах и под контролем остальной Европы» (Ф. Энгельс. О социальном вопросе в России. 1875). Но Ленину удалось преодолеть эту русофобию.
Ленин считал большим изъяном картины мира социал-демократов и меньшевиков недооценку сдвигов в системах цивилизаций: «Им не приходит даже, например, и в голову, что Россия, стоящая на границе стран цивилизованных и стран, впервые этой войной окончательно втягиваемых в цивилизацию, стран всего Востока, стран внеевропейских, что Россия поэтому могла и должна была явить некоторые своеобразия, лежащие, конечно, по общей линии мирового развития, но отличающие ее революцию от всех предыдущих западноевропейских стран и вносящие некоторые частичные новшества при переходе к странам восточным… Нашим европейским мещанам и не снится, что дальнейшие революции в неизмеримо более богатых населением и неизмеримо более отличающихся разнообразием социальных условий странах Востока будут преподносить им, несомненно, больше своеобразия, чем русская революция» [Ленин В. И. О нашей революции (по поводу записок Н. Суханова) // Полн. собр. соч., т. 45, с. 379, 381].
Ленин видел цивилизацию как большую систему, которая или развивается, или, в застое, деградирует. Ее надо непрерывно воспроизводить и обновлять. Можно выделить устойчивое ядро этой системы, хотя подвижная и противоречивая «периферия» в конкретных ситуациях может маскировать это ядро. В ядре можно выделить структуры sine qua non – те, без воспроизводства которых в следующем поколении резко меняется вся система цивилизации. Воспроизводство цивилизации есть процесс динамичный – нелинейный, с кризисами и конфликтами. Это не сохранение чего-то данного и статичного, это развитие всех подсистем цивилизации в меняющихся условиях, но при сохранении ее культурного «генотипа», центральной цивилизационной матрицы.
Это бессменная вахта народа и государства. Образ цивилизации – комбинация большого числа признаков. Совокупность их представляет собой систему, каждый признак – «срез» всей этой системы. Например, таким признаком цивилизации является доминирующая в ней антропологическая модель – представление, «что есть человек». Это представление выражается и в отношениях собственности, и в здравоохранении, и в праве и др. Воспроизвести этот признак в новом поколении – значит обучить детей и подростков тому, как в России понимается человек, и объяснить, в чем отличается этот признак России от Запада или Китая и др. В ходе этой передачи культурного кода и разыгрывается в данный момент в России цивилизационный конфликт – наступает социал-дарвинизм, замена антропологической модели. Исход этого конфликта и определит облик России через двадцать лет.
Исторический пример: во второй половине ХIХ в. начал вызревать очередной цивилизационный кризис России. В Европе после 1848 г. поднялась волна русофобии: крымская война, потоки эмиграции диссидентов, внутри – сословное общество и бюрократия тормозили модернизацию, а западный капитал начал интенсивную экспансию. Россия оказалась в сфере периферийного капитализма и не могла повторить путь Запада. Ее промышленность стала анклавом западного капитализма, а крестьянство – его «внутренней колонией». Приходилось «догонять капитализм и убегать от него» (Вебер).
Ленин очень много сделал, чтобы государство и общество не допустили разрыва непрерывности культурного развития России. В условиях той катастрофы, какой была революция в целом, это было почти невероятным достижением. Достаточная для обеспечения преемственности часть ученых, инженеров, управленцев, военных и гуманитарной интеллигенции включилась в советское строительство и не была отторгнута революционной массой. Культура как национальное достояние была перенесена в советское общество и государство и стала базой для модернизации и развития.
Успех советской индустриализации и научно-технического строительства, победа в Великой Отечественной войне во многом были обязаны преодолению цивилизационного раскола. Это позволило на время нейтрализовать русофобию Запада. Россия (СССР) была признана как полноправная цивилизация массовым сознанием Запада или, по крайней мере, перестала балансировать на грани «страны-изгоя».
С волнением работал я над этим материалом. Неожиданно образы, которые ушли в историю и закристаллизовались в нашей памяти, как будто ожили и заговорили – и не так, как их представляли в школе, в университете, в литературе и в спорах. Во время катастрофы перестройки, краха СССР, расстрела Верховного Совета РФ, а сейчас вдыхая гарь от пожара Украины, пришлось все чаще обращаться к образам, мыслям и действиям наших дедов и прадедов. Их мысли и действия – террор народников и эсеров, воображение и практика революций, которые переросли в гражданскую войну революционеров, желавших России социализма, а потом невероятные, форсированные и трагические программы 1930-х годов, небывалый рывок Великой Отечественной войны и труд возрождения России-СССР. Мое поколение еще лично общалось с этими людьми, и молодежь в 1950-60-е годы могла совмещать их рассуждения и оценки с послевоенной реальностью советского строя.
К этим образам ушедших поколений пришлось обращаться потому, что очень много похожего и общего оказалось в мыслях и действиях людей нашей противоречивой культуры во время той катастрофы 1917 г. и новой, нашей, современной. Попытки выхода из нее буксуют, и главное, нет у нас карты нашей преобразованной местности, она покрыта туманом, пылью и дымом. Трудно нам всем определить ориентиры наших целей и маршрут пути. Наше население в целом имеет высокий уровень образования и в массе своей сохраняет важные элементы совести и солидарности. Но почему даже близкие друзья не могут согласовать образ нашей актуальной постсоветской реальности и определить – приблизительно – вектор спасительного движения?
Конечно, это состояние общества объясняется многими причинами. Всегда во время кризиса, при котором распадается мировоззренческая основа и люди сомневаются в прежних ценностях, происходит дезинтеграция общества, деградация мышления и коммуникации – наступает нигилизм [Кара-Мурза С. Аномия в России: причины и проявления. М.: Научный эксперт. 2013].
СССР повлиял на все цивилизации: побудил Запад повернуть к социальному государству, помог демонтировать колониальную систему, на время нейтрализовал соблазн фашизма, дал многое для самосознания и укрепления цивилизаций Азии в их современной форме.
СССР был для всего фашиствующего мирового интернационала как кость в горле. Уже на первой своей стадии реализации советский строй показал в ходе трудных проб и ошибок, что жизнь общества без разделения на избранных и отверженных возможна. Возможно и существование человечества, устроенного как семья, «симфония» народов – а не как мировой апартеид.
Поражение СССР было тяжелым ударом по этим надеждам. Не получив от старшего поколения теорию советского строя, общество и государство не разглядели угроз и стали делать ошибки. К тому же внедряемые веками идеи господства и присвоения оказались сильны (но не всесильны!). Теперь нам важно разобраться в своих провалах и ошибках. Мы должны понять, что абсолютно необходимо для нашей жизни, что важно и желательно, а без чего можно обойтись. Понять источники и нашей силы, и поразительной уязвимости. В выборе и построении возможного для нас жизнеустройства будет совершенно необходим опыт советского строя, включая опыт его катастрофы.
Речь не идет о возврате в «тот» советский строй. Это невозможно и никому не нужно – вернуться, чтобы снова вырастить М. Горбачева с Б. Ельциным? Знание необходимо потому, что мы и вперед будем двигаться вслепую, если не поймем старого советского строя, к тому же вовсе не убитого, а лишь искалеченного и ушедшего в катакомбы. Понять советский строй – это выиграть целую кампанию войны с теми, кто стремился и стремится нас ослепить.
В конце ХХ в. крах СССР стал катастрофой мирового масштаба – Запад под командой США начал большую программу преобразования мироустройства. Доктрина этой программы основана на утопии строительства нового мирового порядка под гегемонией западной цивилизации. Это чревато бедствиями для большой части человечества.
Но главное, что оба эти события больше всего важны для нас. Революция для большинства отошла в туман предания, а крах СССР – жгучая реальность. Уже почти всем ясно, что хаос разрушения СССР не сложился в России в новый порядок, гарантирующий жизнь страны и народа. Население и власти действуют по ситуации, смягчая риски и удары, а будущего не видно.
Одна из причин нашего состояния – мы плохо знаем ту революцию, из которой вырос СССР, у нас провал в знании. Верхушка номенклатуры и гуманитариев понимала перестройку как революцию. И мы не чувствовали, что ее раскаты и потрясения – долгий процесс. Можно сказать, что антисоветская «революция» 1980-х годов и вызванные ею бедствия – эпизод этого процесса.
Его нельзя понять, если не изучить, грубо и беспристрастно, два очень разных периода: 1905–1955 и 1956–поныне. Переход к новому этапу общественного развития и новой («постсталинской») эпохе происходил при остром дефиците знания о советской системе. В советское время по ряду причин описание и объяснение советского строя были упрощенные и во многом неверные, а начиная с перестройки – недобросовестные и специально разрушительные.
Когда раскрылось лицо перестройки, много малых групп стали срочно изучать русскую революцию, уже с новым опытом. За последние 25 лет мы многое поняли. Остается ряд загадок, но к ним есть подходы. К несчастью, антисоветизм и антикоммунизм отвращают от нового знания. Не следует идти у них на поводу – отворачиваться от этого знания глупо.
Небольшое отступление. М. Вебер, изучая роль протестантской Реформации для становления капитализма модерна, внимательно следил за началом русской революции. Он ввел в социологию важное понятие инновации как возникновения зародышей новых общественных форм и институтов – это общество в состоянии становления. Инновация – это большая или маленькая революция. Объективное условие для нее – состояние неустойчивого равновесия: «все старое начинает раскачиваться, а все новое, еще неопределенное, заявляет о себе и становится возможным». Но не менее важно условие субъективное – состояние духовной сферы группы первопроходцев.
Вебер выдвинул сильный тезис: изобретение инновации, порождающей новую структуру, требует взаимодействия (синергизма) рационального усилия и внерационального импульса. Другими словами, он считал, что нельзя описать общество только социальными и экономическими измерениями – социальное и психическое неразрывно связаны. Крупные инновации, сделанные в крайнем духовном напряжении, Вебер назвал харизматическими: «харизма» – греч. charisma, благодать, дар божий. Он считал, что такие инновации имеют не историческую природу – они «не осуществляются обычными общественными и историческими путями и отличаются от вспышек и изменений, которые имеют место в устоявшемся обществе». Инновация – когнитивный бунт, проект изменения картины мира. Под его знамена становятся люди, ищущие правду и справедливость. Как выразился Вебер, харизматическая группа организована «на коммунистических началах».
Более того, Вебер считал, что харизматические вспышки и изменения в обществе мотивируются не экономическими интересами, а ценностями: «Харизма – это «власть антиэкономического типа», отказывающаяся от всякого компромисса с повседневной необходимостью и ее выгодами».
Это обобщенный вывод из истории больших инноваций в сознании и практике людей. Поэтому свои заметки о русской революции Вебер завершает взволнованным обращением к немцам: «Давление возрастающего богатства, связанного с привычкой мыслить «реально-политически», препятствует немцам в том, чтобы симпатически воспринять бурно возбужденную и нервозную сущность русского радикализма. Однако, со своей стороны, мы не должны все-таки забывать, что самое непреходящее мы дали миру в эпоху, когда сами-то были малокровным, отчужденным от мира народом, и что «сытые» народы не зацветают никаким будущим».
Общинный коммунизм в России питался «народным православием», не вполне согласным с официальной церковью и породившим многие ереси. Он имел идеалом град Китеж (ересь «Царства Божьего на земле»). Социалисты в России исповедовали идущий от Просвещения идеал прогресса и гуманизма.
В целом, в программе большевиков к 1917 г. присутствовало видение России как большой динамической системы в переходном состоянии и уделялось большое внимание структурному анализу общественных процессов. В отличие от методологии исторического материализма, в этом подходе общественные процессы представлялись как изменяющиеся состояния подвижного равновесия, которое прерывается кризисами. Это заставляло концентрировать внимание на динамике системы и особенно на моментах неустойчивого равновесия и критических явлениях.
Поэтому в период революционных преобразований и присущей им высокой неопределенности ключевые решения руководства партии большевиков были «прозорливыми» – огромное значение придавалось своевременности действия. Это придало новому, советскому государству во главе с партией большевиков необычно высокую динамичность и адаптивность.
Неявное традиционное знание о нестабильности и катастрофах, присущее крестьянскому мировоззрению и отложившееся в русской культуре, в течение двух поколений советских людей весьма нейтрализовало давление механистического детерминизма истмата. Это влияние подкреплялось и важной особенностью русской науки. В русской науке тогда очень сильны были те, кто работал в «науке становления» – Д. И. Менделеев, Н. И. Вавилов, школы аэродинамики, горения. После Октября Ленин подключил этот огромный культурный ресурс к творчеству, которое подспудно шло в массах. Вырваться из той ямы, в которой оказалась тогда Россия – почти чудо. Находясь на периферии западного научного сообщества, русские ученые не испытывали той идеологической цензуры механицизма, которая довлела в Европе. Догма равновесности механических систем в западной науке подавляла интерес к нестабильности и неравновесным состояниям.
Важен тот факт, что утопия общинного коммунизма, соединившись в большевизме с рациональной наукой, была воплощена в высокоорганизованную деятельность, сплотившую множество людей, в которых рационализм и социальное творчество соединились со страстью подвижников. Сразу после Октября в эту систему вошло и научно-техническое творчество (в этом ряду соединились такие разные культурные типы, как космист-мистик Э. К. Циолковский и космист-ученый академик С. П. Королев).
В недавней статье мы говорили о Ленине как ученом, добавим к этому еще и такие соображения. В целом, русский коммунизм изначально стал складываться «интеллектоцентричным» и рациональным. Выработке политических решений были присущи воспринятая от марксизма дисциплина мышления и диалогичность (четкое изложение альтернатив, представленных оппонентами). В методологии большевиков-интеллигентов была историческая компонента, хорошая мера (явное «взвешивание» включаемых в анализ факторов), привлечение традиционного знания и контроль здравого смысла. Иррациональное (ценности, воображение, предрассудки) учитывали, но неявно, опираясь на опыт. Во второй половине ХХ в. общество изменялось очень быстро, и с вторжением иррационального государство и общество не справились, но это особая тема.
А в период революции наука была положена в основу партийной идеологии. Нормы рационального рассуждения задали уже тексты Ленина, из которых тщательно изгонялись мифы и фантазии. Наше национальное несчастье в том, что ненавидеть стали даже не столько Ленина-политика, сколько ленинский тип мышления и мировоззрения. Этот тип мышления нам нужен позарез, но если вокруг разлита ненависть, он не появится.
В своей теории революции Ленин сразу вышел на важнейшие общие закономерности, отвечающие на критические вопросы многих стран и целых цивилизаций. Это те страны, которые переживали кризис модернизации, находясь на периферии капиталистической системы. В идейном плане ленинизм означал начало современного национально-освободительного движения и крушения колониальной системы. Особенно это касалось Азии. Ведь до сих пор Восток был лишь объектом международной политики Запада. Роли были четко распределены: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут» (Редьярд Киплинг). В ленинском представлении мира Азия и Африка выходили на мировую арену как полноправные субъекты политики, как страны назревающих больших революций. Потому-то Ленин стал для народов Востока не просто уважаемым политиком, но символом. Известно письмо махатм Индии по поводу смерти Ленина, глубокая оценка, данная труду Ленина Сунь Ятсеном и Хо Ши Мином.
Марксизм-ленинизм, который дорабатывался согласно особенностям каждой культуры, на целый век задал траекторию для общественной и политической мысли и практики в странах, где живет большинство населения Земли. И это влияние вовсе не исчезает с поражением советского проекта в России, оно лишь входит в новую стадию развития. Череда революций, начатых в России, продолжается, пусть и в новых формах. Революция, как мы видим, и у нас не закончилась, приглушенные на время проблемы встали снова. Ведь Россию опять загоняют в ту же историческую ловушку, нас снова истощает мировой капитал, страну снова расчленили националисты. И снова, как в начале века, к хозяйству присосался интернациональный преступный синдикат, пытающийся создать параллельную государству теневую власть, а сегодня он начал открытую войну с Россией.
Очень важной и для того времени, и сегодня была развитая Лениным концепция империализма как нового качества мировой капиталистической системы. Маркс в «Капитале» принял абстрактную модель равномерного распространения капитализма по всему свету. Согласно его модели, исчерпание капитализмом возможностей развития производительных сил привело бы к мировой же пролетарской революции. В ленинской концепции мироустройства эта ошибочная уже тогда абстракция была преодолена. Мир не становился равномерно капиталистическим, в зоне капитализма сразу возник центр из небольшого числа империалистических стран и периферия из колоний и полуколоний, которую этот центр эксплуатировал. В главных чертах этот миропорядок, который мы сегодня называем глобализацией, «золотым миллиардом» и т. д., был верно описан уже Лениным.
Из концепции империализма и периферийного капитализма следует, что на периферии возникает потенциал революций иного типа, нежели в метрополии. Это – революции против империалистического угнетения и эксплуатации. Они сопрягаются с национально-освободительным движением, так что движущей силой в них становится не только пролетариат, но и широкие союзы, прежде всего, с крестьянами. Уже это создавало основу для того, чтобы преодолеть важную догму марксизма, согласно которой революция должна начаться в странах самого развитого капитализма. Менялось и само содержание понятия «мировая революция». Ведь, строго говоря, русская революция положила начало именно мировой революции. Она прокатилась по странам, где проживает большинство человечества. Да, это были страны крестьянские – Китай, Индия, Мексика, Индонезия. Запад этой революции избежал (точнее, свои крестьянские революции смог подавить), но ведь не только на Западе живут люди.
Что же определяет успех политика и вождя? Как говорят, это умение понять чаяния народные и отделить их от расхожих мнений, которые часто этим чаяниям противоречат. Точнее будет сказать, чаяния той части народа, на которую ты опираешься и интересы которой представляешь в политике. Вот в этом, я считаю, и проявилось это качество мышления Ленина. Он чутко, как какой-то инструмент, улавливал чаяния, скрытые под неустойчивостью мнений. Пришвин удивлялся летом 1917 г.: что же это за большевики такие, все их клянут, а все выходит по-ихнему?
Думаю, таким моментом можно считать принятие летом 1917 г. лозунга немедленного мира и принятие 25 октября Декрета о мире. Мир был связан с вопросом о земле – чаяние крестьян (85% населения). А в городах, особенно в столицах, был популярен лозунг «война до победного конца». Их включили в свои программы даже меньшевики и эсеры, в коалиции с кадетами. Примерно так же получилось и с Брестским миром.
Другой случай – отказ от идеи государственного капитализма, на который делал ставку Ленин в начале 1918 г. Большевики не хотели национализации и сопротивлялись ей, но это было именно чаяние рабочих, как и национализация земли – чаяние крестьян. Рабочие знали, что надежды на госкапитализм – утопия, что хозяева его не хотят и продают сырье. Ленин признал правоту рабочих. Здесь, как и в случае с землей, возникло положение, которое Бертольд Брехт назвал так: «ведомые ведут ведущих».
Для политика важны логика, убедительные аргументы, ясные выводы и предвидение последствий. Нужны умозаключения, не только принимаемые сердцем, но и научные или близкие к научным. В этом отношении ленинская партия была именно партией нового типа. Ленин первый включил в политику научный тип мышления и убеждения – и это притом, что ученых в партии было немного. А, например, среди кадетов было много ученых, но почитаешь их материалы – совершенно ненаучный стиль. Патетика, недомолвки, мистика.
Большевики были особенным случаем во всей политической истории. Можно себе представить Муссолини, Черчилля, Рейгана или Ельцина пишущими книгу «Материализм и эмпириокритицизм»? Можно ли представить, чтобы члены их партий по тюрьмам такую книгу изучали? Сегодня кое-кто говорит, что в этой книге Ленин там-то и там-то ошибся, Маха зря обидел и т. д. Это мелочи. Важны не суждения Ленина по конкретным научным вопросам, а сама проблематика книги. Важен – и исключительно важен – сам тот факт, что большевикам Ленин рекомендовал задуматься о кризисе физической картины мира.
Ленин понял и ввел в жизнь партии фундаментальный принцип: программа и идеология должны быть самым тесным образом связаны с картиной мира, которая сложилась в умах людей. «Так устроен мир!» – вот последний аргумент. Но если картина мира перестраивается, как это и было в начале ХХ века, то партия должна понять этот кризис – и выразить его в своем языке, своей логике, своей культуре. В России начала ХХ века в этом смысле именно большевики резко вырвались вперед и отличались от других партий. Это почувствовали как раз те поэты, которые остро переживали кризис картины мира – Блок, Хлебников, Брюсов, Маяковский.
Инновации двух следующих поколений большевиков в период «сталинизма» – очень большая особая тема. Это был период реализации советского проекта. Вебер называет такие программы «институционализацией харизмы» – после становления новых форм начинается массовое строительство и укрепление норм. Но в СССР и это был этап фундаментальных инноваций. Коллективизация и советская индустриализация, создание новой школы и научной системы, современных советских вооруженных сил и такие новаторские программы, как атомная и космическая. Экзаменом стала Великая Отечественная война.
Известно, что Ленин предвидел (как позже и Сталин), что по мере развития советского общества в нем будет возрождаться сословность («бюрократизм»), и сословные притязания элиты создадут опасность для общественного строя. Так и произошло. Никаких принципиальных идей о том, как этому можно противодействовать, Ленин не выдвинул (как и Сталин). Не выдвинуты они и до сих пор, и угроза России со стороны «элиты» растет.
Ленин преувеличивал устойчивость мировоззрения трудящихся и рациональность общественного сознания, его детерминированность социальными отношениями. Он не придал адекватного значения тому культурному кризису, который должен был сопровождать индустриализацию и урбанизацию, а значит, быструю смену образа жизни большинства населения. Этот кризис и смены поколений свели на нет тот общинный крестьянский коммунизм, который скреплял мировоззренческую матрицу советского строя. Требовалась смена языка и логики легитимации социального порядка СССР, но эта задача тогда не была поставлена, к ней не готовились ни государство, ни общество. Общественная наука не была адекватна таким проблемам, тем более в социалистическом обществе и с идеологией, которая плохо стыковалась с реальностью.
Казалось, что возникавшие проблемы общественного сознания можно было разрешить административными и чрезвычайными способами, а с конца 50-х годов контроль за их развитием был утрачен. Западные социологи изучали эти проблемы в своих обществах, а теперь мы видим, что есть общие, фундаментальные проблемы.
Подростки и молодежь 70–80-х годов были поколением, не знавшим ни войны, ни массовых социальных бедствий, а государство говорило с ними на языке, которого они не понимали и стали посмеиваться. Неявное знание стариков не было переведено на язык новых поколений, а формальное знание было неадекватно реальности. Теперь осваивать рассыпанные элементы знания о революции и первом этапе советского строя молодежи придется самим.
Этот провал будем стараться закрыть.
Успех советской индустриализации и научно-технического строительства, победа в Великой Отечественной войне во многом были обязаны преодолению цивилизационного раскола. Это позволило на время нейтрализовать русофобию Запада. Россия (СССР) была признана как полноправная цивилизация массовым сознанием Запада или, по крайней мере, перестала балансировать на грани «страны-изгоя». Сейчас эта проблема вернулась.

Проблема Восток – Запад

Когда возник современный Запад как принципиально новый тип общества, человека, хозяйства и государства, то сразу же выявилась важная для всего человечества особенность этой цивилизации – экспансионизм . Западный капитализм немыслим без непрерывного роста, а значит, непрерывного овладения новыми источниками сырья и энергии, а также рынками сбыта. Новое время отмечено двумя волнами «глобализации» западного капитализма, двумя большими «выбросами Запада» вовне его первоначальных географических границ. Первая волна последовала за великими географическими открытиями и означала колонизацию многих незападных культур. В ходе ее большое число народов и даже целых цивилизаций были просто стерты с лица земли.
Расизм западных народов укреплялся длительными интенсивными контактами с «иными», в том числе прямо обращенными в рабство. В хозяйственной системе Запада рабство долгое время было одним из важнейших элементов. Мы как-то не представляли себе масштабы рабства и его влияние на человеческие отношения в целом. Между тем вот данные за 1803 г.: в 1790 г. в английской Вест-Индии на 1 свободного приходилось 10 рабов, во французской – 14, в голландской – 23.
Маркс пишет в «Капитале»: «Ливерпуль вырос на торговле рабами. Последняя является его методом первоначального накопления… В 1730 г. Ливерпуль использовал для торговли рабами 15 кораблей, в 1751 г. – 53 корабля, в 1760 г. – 74, в 1770 г. – 96 и в 1792 г. – 132 корабля… Вообще для скрытого рабства наемных рабочих в Европе нужно было в качестве фундамента рабство sans phrase [без оговорок] в Новом свете».
Но уже на излете Средних веков в Западной Европе стало возрождаться осознание себя как наследника Рима и восстанавливаться в правах рабство. Возродили работорговлю варяги, посредниками у них были фризы, через Турцию в Средиземноморье поступали рабы на европейские невольничьи рынки. Ф. Бродель писал о Средиземноморье конца ХVI в.: «Особенность средиземноморских обществ: несмотря на их продвинутость, они остаются рабовладельческими как на востоке, так и на западе… Рабовладение было одной из реалий средиземноморского общества с его беспощадностью к бедным… В первой половине ХVI века в Сицилии или Неаполе раба можно было купить в среднем за тридцать дукатов; после 1550 года цена удваивается». В Лиссабоне в 1633 г. при общей численности населения около 100 тыс. человек только черных рабов насчитывалось более 15 тысяч.
Влияние расизма и рабовладельчества на формирование европейских народов Нового времени – большая и больная тема. Изживание расизма идет с большим трудом и регулярными рецидивами. Дело в том, что расизм – не следствие невежества какой-то маргинальной социальной группы, а элемент центральной мировоззренческой матрицы Запада.
И дело не в политической конфронтации, а в иррациональной реакции на образ «враждебного иного». Как известно, США совершили агрессию против Ирака под предлогом уничтожения оружия массового поражения, несмотря на все старания оккупационных частей США, такого оружия там найдено не было, что и было официально заявлено. Тем не менее, в 2003 г. большинство американцев поддерживали агрессию, а треть была абсолютно уверена, что оружие массового поражения в Ираке имеется. В массовое сознание американского общества вера в прирожденные злодейские качества некоторых народов внедряется очень легко. Этот расизм – часть магического сознания современных западных наций. Факты и логика против него бессильны.
Вторая волна, уже в конце XIX – начале XX веков, известная нам как эпоха империализма, была связана с использованием новых механизмов овладения ресурсами незападных народов. В это время объектами экспансии стали большие цивилизации, избежавшие колониальной зависимости или уже освободившиеся от нее (Китай, Россия, страны Латинской Америки). Обе эти волны вызывали целую череду мощных революций и войн, в том числе мировых. Сегодня поднимается третья волна.
Понятно, что перед лицом очередной угрозы глобализации, то есть перестройки мира в интересах ведущего экспансию Запада, в любой цивилизации и культуре встает вопрос об ответе на этот исторический вызов, вопрос о выработке способа сохранить свой культурный генотип, ядро своих цивилизационных признаков – сохранить свои народы. В начале ХХ века так и ставил задачу России Д. И. Менделеев – «уцелеть и продолжить свой независимый рост».
Из истории мы знаем, что многие страны и культуры не нашли адекватного ответа – погибли или были превращены в зону периферийного капитализма с угасанием собственной культурной идентичности. В одних случаях национальная элита просто отказалась от сопротивления и перешла на сторону Запада, став его приказчиками в своих придушенных странах. В других случаях были попытки закрыться от западной экспансии культурными барьерами, что задерживало развитие, тормозило модернизацию и делало страну беззащитной против военной экспансии Запада. Россия и Китай были вынуждены ответить на вызов огромными катастрофическими революциями.
Но в любом случае опыт этих противостояний и столкновений дал нам один общий и важный исторический урок: для выработки гибкого и эффективного ответа необходимо достаточно полное и глубокое знание и понимание природы двух больших систем – собственной цивилизации и цивилизации, осуществляющей экспансию (то есть Запада). Надо уметь хладнокровно, без надрыва и иллюзий ответить себе: «Кто мы? Откуда мы? Куда мы идем?» – и сравнить всю матрицу ответов с той матрицей, на которой построена западная цивилизация. Только тогда станет понятно, чем мы не можем пожертвовать, осваивая институты и технологии Запада, в какой коридор нам надо стремиться толкнуть неравновесные процессы втягивания нас в новое глобальное мироустройство.
В типично цивилизационной войне, получившей условное название «холодной», СССР проиграл во многом потому, что «мы не знали общества, в котором живем». Мы не знали, в чем суть нашей цивилизации, что для нее полезно, что безвредно, а что смертельно. Поражение заставило нас задуматься, и что-то из полученного тяжелого урока мы можем успеть освоить и применить в ходе нынешнего наступления на само бытие больших незападных культур – и прежде всего России.

10 июня 2023

https://vnnews.ru/sergey-kara-murza-problema-vostok-z/


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Сергей Георгиевич Кара-Мурза - статьи
СообщениеДобавлено: Пт июл 28, 2023 11:30 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11265
Откуда и куда мы идём?

Сергей Георгиевич Кара-Мурза

Мы долго переживали крах нашего мира и не хотели увидеть дорогу, по которой мы идем. Но сейчас мы на распутье и обязаны сделать выбор. Попытаемся разобраться спокойно. Молодежь 80-х, которая «хотела перемен», сегодня – умудренные родители, люди 40-60 лет. Так обдумайте трезво, куда мы пришли и какие перед нами возможные альтернативы вырваться из порочных кругов, по которым мы ходим. Какие перед нами проглядываются образы будущего для страны. Говорят, что Россия «в переходном периоде». Но пора уже определить возможные пути и наше место «перехода».
Надо вспомнить, как переживала Россия это состояние в начале ХХ века. Ведь тогда и российские, и западные мыслители обдумывали варианты жизнеустройства, создали новую познавательную систему – и определились. Во второй половине ХХ века эту систему мы забыли, а сейчас она очень актуальна. Это – состояние становления и переход «порядок – хаос», из которого рождается новый порядок. В нашем положении надо, чтобы большинство населения выработало, наконец, образ приемлемого будущего.
Было очевидно, что правящая верхушка США воспринимала постсоветскую Россию как источник опасности – как «иного», который пытается просочиться на Запад. СССР на это не претендовал и такую угрозу для Запада не создавал. Поэтому вражда к постсоветской России, государству совсем нового типа, выплеснулась сразу, как только с СССР было покончено. Россия по главным вопросам бытия постоянно предлагала иные решения и стала его постоянным оппонентом. Так возник конфликт США с ослабленной кризисом Россией.
Было ясно, что в клуб западного капитализма Россию не примут. В 1990-х гг. наши аналитики регулярно ездили на Запад на совместные симпозиумы. И мы слышали, как их политики и магнаты говорили своим бывшим советским коллегам, что Россия не получит от Запада никакой помощи, а потом добавляли пословицу: «Рим предателям не платит!». Вот такая конвергенция…
Это результат расхождений Запада с Россией в картине мира – как при таких различиях можно было устроить конвергенцию России и США, соединить их культуры! И у них, и у нас остались еще несовместимые корни, еще они поют в земле. Запад стабилен, потому что его жизнеустройство основано как «война всех против всех» – конкуренция. Есть там такая формула: «Война – душа Запада». Она фундаментальна, выражается во множестве проявлений. О чем думали наши либералы, когда лезли в эту мышеловку? Одно дело – мы жили под зонтиком СССР при уравновешенном балансе сил, но сегодня-то совсем другое положение. Уже и с Украиной трудно договориться, за ее спиной стоит громила с дубиной.
Измененная культура стала у нас барьером для возрождения гражданской солидарности, без которой не только невозможно вернуть справедливость в отношениях людей, но и не выбраться из нашей исторической ловушки.
Наше общество и государство в обозримой перспективе не сможет создать в России собственный дееспособный капитализм (учтем, что понятия капитализм и социализм, да и само понятие формация стали слишком абстрактными). В какой же капитализм тянет Россию богатое меньшинство? Неразумно было лезть в больной и кризисный западный капитализм и открывать ему все национальное достояние. Сейчас поворот на Восток дает другие возможности.
Мы говорим о грубом образе реальности. Надо в него всмотреться. По мне, разумно было бы не имитировать периферийный капитализм, а создавать наш свой общественный строй. У нас есть опыт ХХ века, теперь есть опыт капитализма – и своего, и западного.
***
4 мая 1992 г. Совет по гуманитарным и общественным наукам РАН провел заседание о прогнозе будущего устройства России. В дискуссии приняли участие ведущие философы, экономисты, социологи и историки. В обзоре сказано: «Участники круглого стола исходили из неизбежности перехода России к рыночной экономике… Под “особым путем России” понималась необходимость сочетать достоинства и исключать недостатки капитализма и социализма. …Нужно поработать над тем, как идею конвергенции облечь в приемлемые для всех народов и наций страны одежды. Переходная, опирающаяся на смешанную социально ориентированную экономику модель была поддержана участниками обсуждения» [Старушенко Г. Б. Общественный строй: какой он у нас может быть? // СОЦИС. 1992, № 12.]. В 1994 г. политолог С. Караганов в статье «У дверей НАТО мы должны оказаться первыми» («Известия», 24 февр.) доказывал, что России надо бороться с Польшей, Чехией и Венгрией за право вступить в НАТО первой.
Это был провал знания и культуры нашей интеллектуальной элиты. Начался он раньше. Представьте, А. Д. Сахаров – великий ученый, признанный лидер нашей интеллигенции, трижды Герой Социалистического Труда – сошел в другую колею. Он в холодной войне встал на сторону Запада против СССР – категорически и открыто. А. Д. Сахаров, когда вернулся в Москву, пригласил меня с коллегой – поговорить. Он очень долго говорил, представляя небывалую для нас картину мира. Мы были в зазеркалье! Это были действительно «мессианские образы». В результате многие люди прошли через трагедии.
Какое горе! Горе и ему лично, и горе общности ученых нашей страны. Это – поворот, положивший начало нынешнему разделению нашего народа и особо нашей интеллигенции. Посмотрим эволюцию мышления этих людей.
Невежество – эта туча, многослойная и турбулентная, зацепила всех, сильнее или слабее, в одной точке или другой. Пусковым механизмом этого цепного процесса стала «культурная травма». Она – явление очень инерционное, которое может сохраняться и в следующем поколении и дает о себе знать, даже если положение внешне стабилизировалось. Чтобы понять современную картину, надо найти корни.
В начале 1990-х гг. «молчаливое» большинство выжидало развязку, хотя радикальные реформаторы попрекали его за скрытую враждебность. На Первом съезде народных депутатов СССР 27 мая 1989 года Ю. Афанасьев (видный идеолог, историк и ректор историко-архивного института, а затем РГГУ) заклеймил его как «агрессивно-послушное большинство». Это было обозначением традиции людей механической солидарности.
Были крики и даже рыдания депутатов, но большинство из них, не организованное как оппозиция, не могло использовать свое явное численное преимущество, поскольку депутаты считали себя обязанными уговорить власть, а не идти на конфронтацию с ней, – «Ведь все мы, депутаты, хотим как лучше». Инерция советской политической культуры обезоружила Верховный совет СССР.
Разговоры с коллегами также оставляли тяжелый осадок. В статьях авторитетного для них Н. А. Амосова была дана жесткая формула: человечество делится на подвиды; меньшинство («сильные») подавляет и эксплуатирует большинство («слабых»); носителем свободы и прогресса является меньшинство. Для «сильных» использовалась «биологическая» аргументация в доказательство того, что у нас якобы произошло генетическое вырождение населения, и оно в ницшеанской классификации уже не поднимается выше категории «человек биологический». Н. М. Амосов в 1992 г. представил фундаментальный прогноз: «Исправление генов зародышевых клеток в соединении с искусственным оплодотворением даст новое направление старой науке – евгенике – улучшению человеческого рода… Изменится настороженное отношение общественности к радикальным воздействиям на природу человека, включая и принудительное (по суду) лечение электродами злостных преступников» [Амосов Н. М. Мое мировоззрение // Вопросы философии. 1992, № 6.].
Вот интервью М. К. Мамардашвили, в котором он так объяснил книгу «Жизнь шпиона»: «Я грузин и философ, с юности я нахожусь во внутренней эмиграции. Я хорошо понимаю, что такое быть шпионом. Необходимое условие успешной шпионской деятельности, а нередко и творчества – схожесть с окружающими… Надо оставаться незаметным, не теряя свободы» [Мамардашвили М. Сознание и цивилизация. Тексты и беседы. М.: Логос, 2004, с. 353, с. 353]. Потом он стал давать интервью или вставлять свои рассуждения, но наполненные ненавистью. Он мог в интервью, рассуждая о людях, сказать корреспонденту: «Теперь вы представляете себе смердящую социальную плоть нашего бытия».
Поражение в холодной войне внесло в нашу жизнь огромные изменения – каждый их почувствовал на своей шкуре. И если в советское время государственная граница в какой-то (весьма большой) мере сдерживала проникновение на нашу землю западных информационных служб, ведущих психологическую войну, то теперь они добились раскрытия наших границ. Они создали мощный плацдарм у нас дома, они вещают прямо из Москвы. А главное, они организовали, оснастили и пустили в дело большие политические и кадровые ресурсы, которые ведут обработку нашего сознания в чужих интересах, но под именем российских организаций и под русскими фамилиями. А от такого воздействия защититься несравненно труднее.
Конечно, и в советское время внутри страны были добровольные или платные помощники Запада в его информационной войне против СССР. Но по мощности их было не сравнить с вещанием целого канала телевидения, скажем, такого, каким было НТВ Гусинского. Именно установления контроля над главными потоками информации в РФ давно добивался Запад. Вместе с контролем над финансовыми потоками это и создает основу нового мирового порядка. Один из отцов холодной войны Джон Фостер Даллес в свое время сказал: «Если бы я должен был избрать только один принцип внешней политики и никакой другой, я провозгласил бы таким принципом свободный поток информации».
Так нам и нашептывает десятки лет очень влиятельная часть наших СМИ – лучше, мол, России отказаться от своей самобытности («перестать быть нацией»), а принять те образцы культуры и морали, что выработал Запад (это называлось «вернуться в лоно цивилизации»). Но что же нам реально предлагается? Что мы при этом получим взамен наших привычных ценностей, наших представлений о добре и зле? Покажите нам товар лицом! Давайте послушаем западных же мыслителей, раз уж Гоголю и Достоевскому нам не велели доверять.
Итальянский культуролог Дж. Агамбен пишет о глобализации спектакля, т. е. объединении политических элит Запада и бывшего социалистического лагеря: «Тимишоара представляет кульминацию этого процесса до такой степени, что ее имя следовало бы присвоить всему новому курсу мировой политики. Потому что там секретная полиция, организовавшая заговор против себя самой, чтобы свергнуть старый режим, и телевидение, показавшее без ложного стыда и фиговых листков реальную политическую функцию СМИ, смогли осуществить то, что нацизм даже не осмеливался вообразить. Впервые в истории человечества недавно похороненные трупы были спешно выкопаны, а другие собраны по моргам, а затем изуродованы, чтобы имитировать перед телекамерами геноцид, который должен был бы узаконить новый режим.
То, что весь мир видел в прямом эфире на телеэкранах как истинную правду, было абсолютной неправдой. И несмотря на то, что временами фальсификация была очевидной, это было узаконено мировой системой СМИ как истина – чтобы всем стало ясно, что истинное отныне есть не более чем один из моментов в необходимом движении ложного. Таким образом, правда и ложь становятся неразличимыми. Так же, как после Освенцима стало невозможно писать и думать, как раньше, после Тимишоары стало невозможно смотреть на телеэкран так же, как раньше».
Речь действительно идет о пределе, за которым началось быстрое саморазрушение западной культуры. Спектакль Тимишоары показал такую высокую эффективность манипуляции, что политики не откажутся ее использовать. Соблазн слишком велик. Ведь на экранах весь мир видел в репортажах из Тимишоары, что перед камерами выкапывают не тела «расстрелянных КГБ» людей, а трупы, привезенные из моргов – со следами вскрытия (швами). Видели, но верили комментариям дикторов. Это был психологический опыт над сотнями миллионов людей: при бьющей на эмоции картинке ложь можно не скрывать, люди все равно поверят манипулятору.
Во время событий в Чечне иностранные журналисты не вылезали из отрядов боевиков. 5 февраля 2000 г. по российскому телевидению показывали один такой отряд, представленный в передаче какой-то иностранной телекомпании. Бородатый боевик размахивал ножом и приговаривал: «Это для Путина. Я купил на пенсию». Очень остроумно и демократично. Но ведь в предоставлении эфира для таких сообщений было соучастие органов власти. На каком основании находились иностранцы в зоне боевых действий? На каком основании репортер государственного агентства? Как понимать, что власти РФ поддакивали, когда Олбрайт говорила о праве журналиста вещать из стана террористов? Ведь это ложь, международные законы такого права не признают.
Вот у меня вырезка из испанской газеты «Паис» от 28 октября 1998 г. Влиятельная Ассоциация жертв терроризма заявила послу Великобритании официальный протест, который потребовала передать премьер-министру Тони Блэру, в связи с тем, что в телепередаче Би-Би-Си промелькнуло заявление двух членов террористической баскской организации ЭТА о том, что с 16 сентября эта организация объявляет перемирие и прекращает террористические акты. Итак, промелькнуло миролюбивое заявление – и официальная нота послу и премьеру. Что было бы, если бы корреспондент Би-Би-Си находился в банде террористов где-нибудь в Пиренеях, а они бы размахивали ножом и обещали зарезать короля Испании – и это бы передавалось по всей Европе? Чудовищное несоответствие с тем, что происходило в России – и все этого как будто не видели.
Европейские законы рассматривали контакты с террористами как уголовное преступление. По испанскому телевидению я видел тяжелое зрелище – рыдал взрослый мужчина. Его, предпринимателя, взяли в заложники террористы-баски. Деньги у него были, и его друг-адвокат передал похитителям выкуп и выручил друга. Как-то это вылезло наружу, и адвоката осудили, если не ошибаюсь, на пять лет тюрьмы – за контакты с террористами. Мужчина плакал потому, что на все его просьбы разрешить отсидеть в тюрьме за друга ему ответили отказом. А каким стало отношение в Европе к антироссийским террористам сейчас?
***
Люди чувствуют, что большие общности (даже в толпе на площади) поддаются сильным стихиям – духовным, материальным и безумия. Особенно быстрая стихия – невежество. Все мы живем в ее атмосфере. В быту она пробегает как легкая рябь на воде, в обществе она появляется как туман или туча. Но здесь мы пытаемся разобраться в явлениях, которые изменяют жизнь общностей людей и даже страны.
С точки зрения рациональности сама постановка предвидения берет ничтожную часть сигналов – из многообразия реальности. Но и на этом основании предсказывается образ будущей реальности. Беда, если общество утратило навыки рационального анализа «каждодневного плебисцита» и его предвидимых последствий.
Если взглянуть на проблему возможности трудящимся СССР изучать картину мира и обсуждать варианты предвидений, окажется, что этот период короткий. Тогда темные стихии прошли по России в перестройке и по «90-м годам», а теперь надо изучать и думать. Наше большинство многое поняло, но еще не успело создать реальную картину.
Сталин выдвинул идею об усилении классовой борьбы по мере укрепления социалистической власти. Мы, студенты 1 курса Химфака МГУ (1956 г.), это услышали после ХХ съезда КПСС. Преподаватель представил нам абсурдом это утверждение Сталина, даже посмеялся. Тогда мы с приятелями это не посчитали абсурдом, мрачно задумались, но не нашли понятных оснований для такого вывода Сталина. Классовых врагов среди нас не было, и почему «с каждым нашим продвижением вперёд» враг «наших людей заводит в капкан»? Между тем ни мы, студенты, ни преподаватели, ни академики и даже руководители КПСС не видели, что всякие изменения, даже «каждые наши продвижения вперёд» создают риски. Это был фундаментальный провал наших образования и науки. Но и до сих пор многие об этом не думают.
Потом нам сказали туманную фразу Ю. В. Андропова в 1983 г.: «Мы не знаем общество, в котором живем». Это значит, что перед нами – стихия. Ее движения – неизвестно куда, где-то возник вихрь, где-то громыхает гроза, но нам трудно увидеть всю картину – мы ее не знаем!
Далее – перестройка. Тогда большая часть элиты и номенклатуры ринулась в холодную войну против большинства населения. Эта их революция была реализована быстро и вопреки установкам основной массы населения.

Истоки происшедшего

Между рабочими и крестьянами в России первой половины ХХ века поддерживался постоянный и двусторонний контакт. Понятно, что рабочие в промышленных коллективах и в городе освоили иные знания, язык и навыки рационального мышления, чем крестьяне. Русские рабочие много читали, познакомились в кружках, на митингах и через литературу с социал-демократией, с представлениями марксизма. Но они, как и крестьяне, обдумывали и обсуждали перспективы будущего, вырабатывали устойчивые системы ценностей.
В период с 1905 г. и до конца Гражданской войны в России существовала многопартийность. Между партиями хотя и были кратковременные коалиции, чаще были конфликты и жаркие дискуссии и полемики относительно проектов развития России. Конечно, в 1917 г. 85% населения (крестьяне) и значительные общности, близкие к крестьянам, смогли соединиться для временной общей цели и солидарности.
Особенно после Гражданской войны и до конца 1950-х гг. население было в состоянии «надклассового единства трудящихся». Война – и бедствие, и победа – еще сильнее сплотила советских людей. Основная масса интеллигенции и служащих госаппарата, даже уже с высшим образованием, вышла из рабочих и крестьян. Она в главном мыслила в согласии с большинством, хотя изъяснялась на языке с большой долей модерна.
Это состояние единства подтвердилось и осенью 1927 г., когда раскол партии стал большой угрозой, в первичных организациях партии была проведена дискуссия, и все должны были сделать выбор из двух платформ. В дискуссии приняли участие 730 862 человека (из 1 200 000 членов и кандидатов партии), за платформу оппозиции проголосовали всего 4 120 членов партии (плюс 2 676 воздержавшихся). Оппозиция была подавлена, из партии были исключены около 8 тыс. активистов, из них 75 видных руководителей. Часть оппозиции ушла в подполье и в эмиграцию, позже многие были репрессированы.
Так что в период «сталинизма» советское общество было консолидировано механической солидарностью. Все были трудящимися, выполнявшими великий проект. Наше общество было похоже на религиозное братство. После Гражданской войны и до конца 1950-х гг. население было в состоянии «надклассового единства трудящихся».
Важным фактором были и традиции народа. Полезный случай описал И. Л. Солоневич (эмигрант с 1934 г.). Он писал, что, прежде чем начать войну с СССР, в Германии большое число ученых скрупулезно изучали русский национальный характер. Они анализировали русскую литературу (особенно напирали на Достоевского и Чехова). Ради точного знания о характере русских сталинского периода старательно переводили и издавали Зощенко. По всему выходило, что СССР – колосс на глиняных ногах.
И. Л. Солоневич много изучал сравнений русских и немецких структур во время войны (и других сюжетов). Он пишет: «Русский крестьянин и немецкий бауэр, конечно, похожи друг на друга: оба пашут, оба живут в деревне, оба являются землеробами. Но есть и разница…
Я видел сцены, которые трудно забывать: летом 1945 года солдаты разгромленной армии Третьей Германской империи расходились кто куда. Разбитые, оборванные, голодные, но все-таки очень хорошие солдаты когда-то очень сильной армии и для немцев все-таки своей армии. … Бауэр ел вовсю. … Но своему разбитому солдату он не давал ничего.
В сибирских деревнях существовал обычай: за околицей деревни люди клали хлеб и пр. для беглецов с каторги… Там, в России, кормили преступников – здесь, в Германии, не давали куска хлеба героям. Бауэр и крестьянин – два совершенно разных экономических и психологических явления». Но текст И. Л. Солоневича о солидарности фашизма можно представить как сложную систему – синтез обоих типов солидарности (крестьян и горожан).
Другой пример: мы знаем, что на сторону противника СССР в холодной войне перешла верхушка почти всех компартий Запада. Но надо понять, какие процессы изменили картину мира солидарности. Тезисы о несоответствии советского строя истмату, начиная с 1960-х годов, овладели умами большой части интеллигенции. Тогда был поставлен диагноз и сделан прогноз: этот строй должен умереть, и долг честного человека – помогать его смерти. Как известно, прогнозы, в которые верует больной, сбываются.
Смешно было бы утверждать, что советский строй не имел своих болезней и дефектов. Но это был самобытный строй жизни, обладавший такой духовной и материальной силой, мерилом которой были катастрофы типа страшной войны. Западные многие ученые и наблюдатели, в целом, сошлись во мнении, что поведение в условиях тяжелейшего кризиса нашего общества, созданного советским строем, абсолютно уникально. Нельзя представить, чтобы люди, воспитанные в индивидуализме, выполняли свой трудовой долг, по восемь месяцев и даже целый год, не получая зарплаты. Сегодня мы пока живы ресурсами, созданными советским строем.
Рубежом в развитии советского общества была Великая Отечественная война. Накопленная в войне энергия резко рванула в строительстве и развитии – происходила ускоренная урбанизация. Новые города населялись молодежью послевоенного поколения. Резко увеличилась мобильность населения – за период 1950–1990 гг. пассажирооборот общественного транспорта вырос в 12 раз.
Когда города были построены, становление городского образа жизни, отвечающего явным и неявным потребностям людей, произошло не сразу. Откуда вырос советский проект и какие потребности его создатели считали фундаментальными? Он вырос прежде всего из крестьянского мироощущения. Подростки и молодежь 70-80-х годов ХХ века были поколением, не знавшим ни войны, ни массовых социальных бедствий, а советская власть говорила с ними на языке «крестьянского коммунизма», которого они не понимали, а потом стали над ним посмеиваться.
Быстрое развитие промышленности, образования и возникновение множества профессий сделали общество гетерогенным. К 1960 г. значительно изменились структуры занятости – наш народ вошел в мир индустрии, и этот мир быстро раскрыл органическую солидарность. Переход от механической солидарности к органической – это тяжелое потрясение, как урбанизация. Это усугубило культурный кризис советского общества.
Э. Дюркгейм изучал этот разрыв в типах отношений людей и их солидарности. В конце ХIХ в. эта дезорганизация привела на Западе к тяжелой социальной и культурной болезни – аномии (распад человеческих связей и массовое нарушение привычных нравственных и правовых норм).
Здесь не представлены ни политики, ни манипуляции, ни инновации – мы пишем о людях, которые не знают и не понимают образы, картины, их смыслы и возможные последствия. Эти люди ошибаются, тратят силы, ресурсы и надежды, – это состояния невежества. Но всегда бывает несколько людей, которые постепенно понимают образы и смыслы, – и помогают другим. Эти процессы действуют – непрерывно, везде появляются разные «огоньки», и часто они исчезают.
Рассуждения о невежестве, конечно, не представляют всей картины синтеза – невежества или успешного познания. Нам нужны эти понимающие «огоньки» и их структуры. Мы выбираем из синтеза понятные образы или слова и рассматриваем кусочек из этого «сгустка». Сейчас мы часто смотрим статьи и книги по-другому: раньше люди видели конфликты, распри, проклятия, – но сейчас надо понять человека, который погружается в невежество, и почему это происходит. Мы будем еще обдумывать – как мы не увидели, что картина мира у нас изменилась, а инерция довела нас до распада, до катастрофы.
Процессы невежества развиваются в пространстве общества людей. Но эти процессы существуют во времени. Чтобы увидеть и понять эти процессы, надо представить их динамику («вчера было рано, послезавтра поздно»). Часто процесс кажется стабильным, но в реальности к данному процессу присоединяются или отходят от него разные процессы, с разными целями, разными силами и динамикой.
С. Московичи пишет о людях со «сверхценными идеями мистического, иррационального содержания», совершавших Реформацию: «Вал беспрерывных расколов выплеснулся в Реформацию, ставшую его органным пунктом, сопровождавшимся возникновением протестантских сект. Невозможно выразить в нескольких строках то бурление людей и групп, которое преобразило Европу. Я напомню только один важнейший факт: все эти меньшинства претерпели презрение и изгнание, подверглись коллективной казни. За исключением Лютера, который убедил князей и немецкие массы, эта религия повсюду является делом изгнанников и беженцев, подобно Кальвину, если назвать лишь одно имя. Изгнанный из Франции, он отправляется в Женеву, где собирается множество людей, познавших ту же участь, что и он.
Приверженцы новой веры, выходцы из самых разных слоев общества были фитилем, готовым воспламениться для всякого рода бунтов и затей. В странах, которые их принимали, анабаптисты, гугеноты, квакеры рьяно распространяют учение, направленное против авторитета Государства, иерархии Церквей и унижения бедных.
Но они также пускаются в экономические начинания, уже обладая коммерческими и производственными навыками. Особенно в Англии и в Нидерландах, где кальвинисты особенно стимулируют взлет капитализма. Со всей справедливостью “кальвинистскую диаспору” можно было определить как “питомник капиталистической экономики”» [Московичи С. Машина, творящая богов. / Пер. с фр. – М.: «Центр психологии и психотерапии», 1998.].
Много объяснила книга М. Вебера «Протестантская этика и дух капитализма». Изменения религиозной картины мира протестантов (или раскольников) – это чистая модель конфликта устойчивости с подвижностью. Пуритане были верны своему кредо – и вдруг эпоха Просвещения.
Вебер пишет: «Эта отъединенность является одним из корней того лишенного каких-либо иллюзий пессимистически окрашенного индивидуализма, который мы наблюдаем по сей день в “национальном характере” и в институтах народов с пуританским прошлым, столь отличных от того совершенно иного видения мира и человека, которое было характерным для эпохи Просвещения» [Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // М. Вебер. Избранные произведения. М.: Прогресс. 1990, с. 144].
Дюркгейм разрабатывал уже упомянутую теорию о типах солидарностей: первая (традиционная) – механическая солидарность, другая – органическая солидарность. С. Московичи объясняет эту теорию: «Механическая солидарность отсылает к представлению о конфессиональном обществе. Таким был бы случай очень простых и архаических обществ, скрепляемых религией, члены которого в то же самое время являются верующими. А также церковь, секта, даже партия, одушевленные единой верой. Все они имеют одно кредо, объединяются вокруг единодушно признаваемых и подкрепляемых периодическим церемониалом символов. Органическая солидарность, со своей стороны, мысленно связывается с профессиональным обществом, где каждый человек занят четко определенным ремеслом и использует свои способности согласно правилам, действующим в узко специализированной отрасли.
Разделение труда, выделяя функциональные обязанности и тем самым индивидуализируя людей, делает так, что у каждого появляется необходимость в других, чтобы работать, обмениваться или господствовать. Тем самым формируется новый тип солидарности, органическая солидарность. Она основана на взаимодополняемости ролей и профессий» [Московичи С. Машина, творящая богов. / Пер. с фр. – М.: «Центр психологии и психотерапии», 1998].
Будучи единственной партией и ядром политической системы, компартия стала «постоянно действующим» собором, представлявшим все социальные группы и сословия, народы и регионы. Внутри этого собора и происходили согласования интересов, нахождение компромиссов и разрешение конфликтов. В такой партии не допускалась фракционность и оппозиция, естественная для парламентов.
В конце ХIХ века в России интеллигенции было мало, но она стала «дрожжами» всей России. В СССР молодая послевоенная городская интеллигенция была иной общностью, не такая, старая российская и первая советская интеллигенция. Война оказалась разрывом непрерывности. Это и произошло в СССР: и в социальных группах, и в культурных и этнических.
Во время инкубационного периода 1955-1985 гг. произошла дезинтеграция советского общества и появились уже крупные и влиятельные общности, которые вызрели и произвели перестройку.
Вот как директор холдинга, в который превращен колхоз кубанской станицы, объяснял перспективу реформы бывшим колхозникам: «Будет прусский путь! А вы знаете, что такое прусский путь?… Да это очень просто: это я буду помещиком, а вы все будете мои холопы!..». А социологу он объяснял так: «На всех землях нашего АО (все земли составляют примерно 12 800 га) в конце концов останется только несколько хозяев. У каждого такого хозяина будет примерно полторы тысячи га земли в частной собственности. Государство и местные чиновники должны обеспечить нам возникновение, сохранность и неприкосновенность нашего порядка, чтобы какие–нибудь … не затеяли все по–своему. … Конечно, то, что мы делаем – скупаем у них пай кубанского чернозема в 4,5 гектара за две ($70) и даже за три тысячи рублей ($100), нечестно. Это мы за бесценок скупаем. Но ведь они не понимают… Порядок нам нужен – наш порядок» [271 Никулин А. М. Кубанский колхоз – в холдинг или асьенду? // Социологические исследования. 2002. № 1.].
В начале 1990-х гг. и раскол сообщества обществоведов приобрел новый характер. В годы перестройки оформились две политизированные группы, которые вели полемику без диалога. Их установки и тезисы были несовместимы. Иногда в секторах и отделах по вечерам сходились старые товарищи – «реформаторы» и «консерваторы», спонтанно возникали лихорадочные, надрывные разговоры. В основном говорили реформаторы. Эти разговоры вызывали ощущение беспомощности – десять лет работаешь рядом с человеком, близким и рассудительным, и вдруг он заговорил как инопланетянин. Ничего похожего на совещания бригады сотрудников, какие регулярно происходили еще 4-5 лет назад.
Здесь, предварительно, можно представить, что много групп и общностей, которые соединяют людей России и постсоветских республик, обдумывают СССР и современные возможности активировать раненные части и связки бывшей цивилизации Евразии. Но до перестройки реальная картина многих процессов была недоступна населению. Считалось, что основа СССР – солидарность народа. До перестройки эта фраза утратила реальный смысл, поскольку после 1955 г. произошли изменения. Для множества людей советский строй был их достоянием, но в таком форме оно стало преданием. Советские люди и искренние коммунисты не могли понять политической системы перестройки и были связанными давно устаревшими понятиями и структурами. Очевидно, что современного знания почти никто не знал и практически почти все были недееспособны в политике – и левые, и правые, и исследователи общественной науки. Достаточно посмотреть статистику 1990-х гг.
Можно сказать, что в ходе разгрома страны невежество покрывало нас густым туманом. Этот туман блокировал трудящихся и партийных работников, особенно тех, которые непосредственно общались с населением.
Оказалось, старые мифы и мечты исчезли – почему? Потому, что системы механической солидарности и органической солидарности столкнулись в тяжелом конфликте. При этом общности и группы изменились или распались (в основном, это были небольшие сообщества, но они имели влияние).
Можно предположить, что вплоть до последних дней СССР в культуре не играли существенной роли экзистенциальный страх и насилие. Однако в той части граждан, которые были проникнуты иррациональным способом мышления, западническими иллюзиями, удалось раскачать невротический страх.
А наши не заметили, что к 1980-х годам утратили навыки рефлексии. Почти нет разработок по визуализации образов.
Говорят, что Россия «в переходном периоде». Но пора уже определить возможные пути и наше место «перехода». Надо вспомнить, как переживала Россия это состояние в начале ХХ века. Ведь тогда и мыслители обдумывали варианты жизнеустройства, создали новую познавательную систему. В нашем положении надо, чтобы большинство населения выработало, наконец, образ приемлемого будущего.
А наша молодежь этого не знала…
После 1950 г. не видела сложных проблем конфликтов между механической и органической солидарностью и не понимала процессов, происходящих на Западе. Механическая солидарность – это «все в общине». А люди модерна (и индустрии) создавали органическую солидарность («в организме множество органов и структур, но они соединены»). Это похоже на соединение людей профессионального сообщества, где каждый человек занят четко определенным ремеслом и все взаимодействуют. А уже в 2000 г. и сейчас в 2020-х гг. созданная после перестройки «органическая «перестройка» стала спецоперацией холодной войны внутри. Это было проведено на глубину, достаточную для ликвидации СССР, – оставив страну без всех защитных систем народа. Страна тридцать лет переживает кризис, а множество обществоведов не выдали ни одного труда, который внятно объяснил людям, что происходит и куда все это катится. Научное знание живет и прирастает лишь в сообществе, а его-то не стало и само не возрождается.
Социологи, изучающие реформу, оказались совершенно неспособны определить социальную структуру общества и установки основных групп – их поведение в ходе преобразований представлялось «неправильным». Один из влиятельных философов Юрий Карякин во время прямой трансляции подведения итогов выборов декабря 1993 года в Кремле, увидев на большом экране первые результаты голосования на Дальнем Востоке, начал кричать: «Россия, ты одурела!». Он ожидал совсем других результатов.
Мы уже увидели это преобразование! Было в 2012 г. заявление Ученого совета филологического факультета МГУ, тяжелый вывод: «Несколько лет подряд отдельные представители гуманитарного сообщества предупреждали о возможности катастрофы как в школьном образовании вообще, так и в его гуманитарном сегменте в частности. Ситуация изменилась качественно: катастрофа произошла, и русская классическая литература более не выполняет роль культурного регулятора образовательного процесса». Надо сказать, что это заявление «О реформе образования, ее итогах и перспективах» было подписано всеми членами Ученого совета. На Заявлении поставлено: «Принято единогласно на заседании Ученого совета филологического факультета Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова 22 ноября 2012 года».
На наших глазах рухнул СССР с огромными жертвами, и взрослые не могут объяснить детям и внукам. А старики моего поколения пытаются скрыть свою личную трагедию. Об этом немногие современные авторы оставили разрозненные тексты, и не в сухом и ясном стиле, а в форме эмоциональных текстов.
Я говорю о себе, может быть, кто-то прочитает и о чем-то подумает. Возможно, что я частично говорю и за моих друзей и товарищей, с которыми мы обсуждали нашу катастрофу – вина наша.
Мы, выйдя из советского образования, оказались наивными и невежественными перед зрелищем распада – и приверженцы советского строя, и сомневающиеся, и недавние диссиденты. Этот период (примерно 1985-1995 гг.) был заполнен непрерывными вопросами и догадками, поиском и чтением литературы, отечественной и зарубежной.
Новые данные сразу публиковались в полемике и были проклятьями идеологам перестройки. Содержание их было простое: факты, разоблачающие антисоветскую ложь, данные об экономике и социальной системе СССР, угрозы, которые создает реформа, полезные сведения из истории. Для сложных тем мы еще не были готовы, но поток простых фактов и доводов хоть немного охлаждал рыночные иллюзии и утопии. После 1992 г. все эти тексты без всякого красноречия увязывались с социальной реальностью.
Следующие 10 лет, не прекращая производства этих текстов, обсуждения сдвинулись к более сложным проблемам, которых мы не касались в советское время ни в лабораториях, ни в кругу друзей. Так, в 1990-х гг. была поставлена проблема изменения массового сознания («манипуляции сознания»). Это было совершенно иное состояние нашего нового государства и общества – очень серьезное изменение. Описание вызревания русской революции и строительства институтов советского общества поставило очень много вопросов, которых обществоведение (прежнее и нынешнее) обходило и обходит. Все они важны для понимания, но, думаю, еще более они важны для молодежи, которой необходимо знать, как были устроены советские системы – им придется их осваивать, возрождать и модернизировать. Эти системы – основа базы их жизни, другой не будет. Похоже, что это все поняли.
В период 1995-2015 гг. социологи создали огромный массив эмпирического материала, в нем можно увидеть «скелет» (или карту) нашего будущего. На карте видны сгустки сложных проблем и узлы возникающих в них конфликтов. Раньше старались этого не видеть, теперь это полезный материал для учебных пособий. Знание полезно и правым, и левым, и самой власти.
Но из этого массива вылезают несколько жгучих проблем. Уже в середине 1990-х гг. мы стали обсуждать странную природу постсоветского кризиса, небывалого в промышленных странах, тем более без явной войны. Даже если бы власти приняли ошибочные решения, в государстве и обществе культурной страны должны были быть разумные силы, которые нашли бы аргументы, чтобы остановить разрушительный процесс. Как можно было почти 30 лет наблюдать уничтожение народного хозяйства и спорить о мелких вещах! Какое воздействие парализовало разум и волю общества, интеллигенции, научного сообщества, политического актива и государственных деятелей? Как мог этот коллективный психоз, почти мистический морок, охватить образованный народ?
Перед нами тогда стала задача, о которой десять лет назад никто из нас и не подумал бы. Стали собирать источники, и отечественные, и иностранные, а также проявления, симптомы этого неведомого состояния. Вывод был таким: распад связей и элементов народа и общества. Мы считали, что была срочная потребность, и книги наши были не высшего качества. Наверняка кто-то еще напишет лучше. Но тогда надо было обратиться к методологии общественной науки. Уже 30 лет как стало очевидно, что общественная наука все больше и больше отставала от изменений в обществе и государстве. Так не были изучены и не распознаны главные общественные процессы, которые и слились в системный кризис, приведший к краху СССР и глобальному потрясению.
Еще ХХ съезд КПСС разрушил несущую опору государства – смысл прошлого. Когда его грубо вырывают, как это сделал Хрущёв, в ответ получают цинизм и глухую, даже неосознанную ненависть. После ХХ съезда старики замолчали, а вышедшее на сцену послевоенное поколение, уже в большинстве городское, отличалось вольнодумством, и коммуникации между поколениями ухудшились.
Огромный изъян наследия советской символической сферы состояло в том, что из нее тщательно вычистили результаты обдумывания и переживания наших поражений и ошибок. Этим занялся Хрущев – обвинительно и разрушительно, а затем диссиденты – постепенно подтачивая легитимность СССР. А ведь поражения и ошибки – незаменимый источник знания и зародыши важных инноваций. Даже от родных, которые строили СССР и воевали, в 1960-1970-е годы нам было трудно получить внятное объяснение логики ошибочного решения или причины провала в предвидении – старикам как будто когда-то давно было запрещено разглашать эту сторону истории. У стариков тогда было «неявное знание», и они быстро устраняли поломки и находили лучшие решения. Но старики ушли, а мы остались без знания.
В 1950–60-е годы вышли на арену «шестидесятники», цвет нашего обществоведения. А за ними постепенно пошла и верхушка КПСС и зашла в тупик. Это я говорю о той части верхушки, которая пыталась сохранить и спасти СССР. Но эта властная верхушка до конца верила, что советский человек тоже имеет какие-то изначальные ценности, идеалы и веру, что он никогда не даст сломать эту систему.
Обществоведы-«шестидесятники» оказывали большое воздействие на интеллигенцию – через образование, СМИ и систему идеологической учебы. Через эти каналы большая часть интеллигенции сдвинулась к «недоброжелательному инакомыслию», а через личное общение с интеллигенцией эти настроения усвоили широкие массы трудящихся. При этом ни интеллигенция, ни другие общности и не думали разрушать СССР. Хотели как лучше! Наслаждались морализаторством, а меру и расчеты отбросили. И что получилось? Что ближе к концу, уже к 1980-м годам, закрывали глаза на реальность.
В любом обществе есть разрывы. Например, преступный мир, диссиденты, которые отвергают основные нормы и ведут полуподпольное существование. В стабильный период такие общности стараются не создавать открытых конфликтов и не бросают вызовов обществу и государству. Но после 1950-х гг. старики сошли со сцены, и «явное» обществоведение стало просто дымовой завесой реальности. Я бы сказал, что отсутствие научного обществоведения в сложном обществе опаснее утраты естествознания.
Социолог культуры Л. Г. Ионин писал уже в 1995 г.: «Гибель советской моностилистической культуры привела к распаду формировавшегося десятилетиями образа мира, что не могло не повлечь за собой массовую дезориентацию, утрату идентификаций на индивидуальном и групповом уровне, а также на уровне общества в целом…
Советский художник Гелий Коржев, видный представитель соцреализма, первый секретарь Союза художников РСФСР, Народный художник СССР и прочая, и прочая в восьмидесятые и девяностые годы стал писать не только поднимающих знамя коммунистов, но и непонятных уродцев, одним напоминающих о Босхе, а другим о чертях.
Болезненнее всего гибель советской культуры должна была сказаться на наиболее активной части общества, ориентированной на успех в рамках сложившихся институтов, то есть на успех, сопровождающийся общественным признанием. Такого рода успешные биографии в любом обществе являют собой культурные образцы и служат средством культурной и социальной интеграции. И наоборот, разрушение таких биографий ведет к прогрессирующей дезинтеграции общества и массовой деидентификации. Наименее страдают в этой ситуации либо индивиды с низким уровнем притязаний, либо авантюристы, не обладающие устойчивой долговременной мотивацией… Авантюрист как социальный тип – фигура, характерная и для России настоящего времени» [Ионин Л. Г. Идентификация и инсценировка (к теории социокультурных изменений) // СОЦИС. 1995, № 4.].
Мы говорили, что структуры общества после 1960 гг. преобразились. Связи механической солидарности большинства не распались, но ослабли, многих стала тяготить «диктатура над потребностями» и само требование «единства». Тогда мало кто видел за этим симптом назревающего глубокого кризиса. В СССР к такому кризису советского общества не были готовы ни государство, ни наука. Требовалось плавное формирование органической солидарности с гибридизацией или сосуществованием с механической солидарностью, не допуская разрыва и вакуума. Должны были все группы и сообщества товарищески соединиться как «организм». К несчастью, общественные и гуманитарные науки СССР с этой задачей не справились, да с ней и сегодня эти науки пока не справляются в России.
Наука провозгласила беспристрастное (объективное) знание как самоценность. Миссия науки – познать то, что есть, независимо от того, как должно быть. Аналитик исследует картину мира – реальный объект изучается в контексте, где как можно больше представлены разные аспекты. И более того, он должен не только видеть картину, но и ее историю и ее движение. Тем он и ценен для политиков.

19 мая 2023

https://vnnews.ru/sergey-kara-murza-otk ... -my-idyom/


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Сергей Георгиевич Кара-Мурза - статьи
СообщениеДобавлено: Чт авг 03, 2023 9:41 am 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11265
Ленин как ученый и системный аналитик

Сергей Георгиевич Кара-Мурза

Ленин – мыслитель, конструктор будущего и виртуозный политик. В каждом плане у него есть чему учиться, он был творец-технолог. Изучающим этот мировой переворот важно понять, что Ленин – ключ к знанию и пониманию происшедших и происходящих процессов.
В основе революции – взрыв понятий, идей, образов и пророчеств, любви и жестокости. Это новый образ мира и человека, новое пространство и время, мессианские миражи. Но из этого хаоса должен родиться порядок и жизнеустройство народов. Горе, если не появится человек, понявший этот реактор войны и братства, и не найдет путь к преображению пожара в строительство. Такой человек в России родился и вырос – это Ленин. Героев было много, а он смог соединить холодный разум ученого с воображением, страстью и волей. За ним пошли, произошел синтез силы поднявшегося народа и его чаяний с зарождавшимся образом будущего. Редкий сплав – тысячелетний опыт, религия, традиции, всплеск культуры с новой наукой, обновленной кризисом, – создал в ходе революции советскую картину мира. Так мы поднялись и устояли почти век.
Теперь надо изучить скрытые слоями слов достижения разума и совести наших старших поколений вместе с Лениным. Идут новые поколения, в новом мире и в новом обществе нужно не повторять старое, а осваивать фундаментальные принципы и подходы прошлого.
Тезисно опишу главное, а желающие могут найти подробности в моих книгах «1917. Две революции – два проекта» (Алгоритм; Москва; 2017), «Ленин. Алгоритм революции и образ будущего» (Академический проект; Москва; 2018) и др.
Уже в 70-е годы ХIХ века Маркс и Энгельс в полемике с русскими народниками разглядели, что в России параллельно назревали две революции – не просто различные, но и враждебные друг другу. На первых этапах они могли переплетаться и соединяться в решении общих тактических задач, но их главные векторы и цели были принципиально различны. Позже Маркс и Энгельс пришли к убедительному выводу и внятно изложили в текстах:
– Маркс и Энгельс поддерживали революцию в России, не выходящую за рамки буржуазно-либеральных требований, свергающую царизм и уничтожающую Российскую империю. Это революция, расчищающая путь для развития капитализма; структура классовой базы такой революции для Маркса и Энгельса была несущественна;
– Маркс и Энгельс отвергали рабоче-крестьянскую революцию, укрепляющую Россию и открывающую простор для ее модернизации на собственных культурных основаниях, без повторения пройденного Западом пути развития капитализма.
Эти две революции и состоялись в России. Первой была Февральская революция 1917 г. В представлении западников и ортодоксальных марксистов (кадетов, меньшевиков и эсеров) это была прогрессивная революция. Вторая – Октябрьский переворот 1917 г. В представлении западников и ортодоксальных марксистов – реакционная контрреволюция. Против Октябрьской революции они с помощью Запада развязали Гражданскую войну. Более того, они призывали левые «прогрессивные силы» Запада к крестовому походу против Советов, а после поражения в Гражданской войне пытались организовать террористическую борьбу.
Советская власть и Белое движение в Гражданской войне создавали сложные коалиции и породили на всей территории (и даже за рубежами) процессы экстремальной интенсивности. Известно, что революции – это катастрофы. Они – крайние способы вырваться из исторической ловушки, попытки прорыва порочных кругов противоречий ценой бедствий и страданий. Тот факт, что российская революция обрела общенародный масштаб и имела сложную структуру, предопределил не только огромные потери, но и стал источником бесценного нового («постклассического») знания.
На этом знании произошла новая сборка народов и земель исторической России в форме СССР. В новых социальных и культурных формах были проведены индустриализация и модернизация села. На этой основе был создан «сплошной научный и технический фронт», который обеспечил победу в Великой Отечественной войне, а позже позволил построить надежный щит обороны. Из этого видна сложность системы нашей революции – разнообразие доктрин больших проектов и мобилизация культурных и духовных ресурсов произвели великий синтез, даже в столкновении ценностей и идеалов. Каждый проект, реализуя себя на практике, был критическим экспериментом (experimentum crucis) и обогатил своих противников необходимым опытом.
Всё это историки знают досконально, они только разделились в личных оценках этих двух революций. В результате во время перестройки вновь сложились две враждебных общности, которые разошлись и стали непримиримыми. Это состояние чревато многими рисками, которые могут обернуться угрозами для всех общностей России. Задача нейтрализовать эти риски очень непроста потому, что в процессе краха СССР общество претерпело культурную травму и отношения к двум революциям 1917 г. сейчас нагружены эмоциями и драматическими образами прошлого. Власть, политическая система и наука должны найти формы, в которых группы нашего общества смогли бы высказаться и вести диалог в контексте революции как культуры и в научной плоскости – революции как развивающейся системы.
Конец ХIХ – начало ХХ века было время кризиса классической механистической картины мира и замены ее картиной необратимостей, неравновесия и нелинейных процессов. Эта картина переходов «порядок – хаос» сразу в ином свете представила системы противоречий. В этой атмосфере выросли вожди большевиков, начиная с Ленина.
После 1905 г. Ленин стал отвергать догмы Маркса одну за другой. Апрельские тезисы, определившие проект Октябрьской революции, были ядром совершенно иной теории антикапиталистической революции. Эта теория, заявлявшая себя как марксистская, выросла не из учения Маркса, а из реальности капиталистического империализма и судьбы стран и культур, которые были втянуты в периферию мирового капитализма.
Интеллектуалы Февраля и западные социал-демократы пытались следовать канону западных буржуазно-демократических революций, разработанному в учении Маркса, и новизна их инновации была лишь в том, что она происходила в иных месте и культуре. Они мыслили в рамках модерна ХIХ века, в рамках науки бытия. А большевики мыслили в логике науки становления.
Здесь необходимо отступление. Многие историки и политологи соглашались, что два поколения российских марксистов – меньшевики и большевики – мыслили и действовали в разных парадигмах (базовых теориях). Но этому различию в нашем обществоведении не придавали большого значения, а многие об этом не знали. Это ошибка.
Если разные парадигмы, значит, эти общности видят разные картины мира (включая человека, общество, государства и т. д.). Они видят, изучают и оценивают разные факты, разные процессы и явления. Они по-разному понимают пространство и время, следуют разным способам и нормам мышления и объяснения, при разрешении внешне одной и той же проблемы они принимают разные решения.
Смена парадигмы произошла у части ученых в естествознании в начале ХХ века, а в гуманитарных и социальных науках довольствовались – а многие до сих пор довольствуются – прежней парадигмой.
Ленин выдвинул и частью разработал с десяток фундаментальных концепций, которые и задали стратегию советской революции и первого этапа строительства, а также мирового национально-освободительного и левого движения. Что не удалось сделать Ленину – это уже задачи для нас. Эти задачи легли на плечи нынешних поколений.
Ленин показал, как партия должна вникнуть в кризис научной картины мира, который произошел в начале ХХ века. Он понял смысл кризиса мироздания Ньютона и стал мыслить в логике науки становления (а политики Февраля мыслили в рамках науки бытия). Включение крестьянина в модель коммунизма было не отступлением к аграрной цивилизации, а первым прорывом в постиндустриализм. На нем мы вытянули и индустриализацию, и войну. В ходе русской революции на мировую арену вышла доиндустриальная цивилизация, идущая в обход западного капитализма.
Ленин входил в мировую элиту социал-демократов и добился «права русских на самоопределение» в революции – на автономию в сообществе марксистов. Им был создан синтез общинного крестьянского коммунизма с рабочими – ересь для марксизма. Ленин поднял проблему «несоизмеримости России и Запада» и «перевода» понятий обществоведения этих цивилизаций, что, в частности, позволило создать Коминтерн.
Он преодолел раздвоенность России, соединив западников и славянофилов, – и русофобия Запада на полвека утихла (вместо непонятного крестьянина в лаптях символом русского стал привычный для Европы пролетарий). Ленин нашел такой язык и такую логику, что стал не пророком, а вождем набирающего силу массового движения. Не вступая в конфликт с марксизмом, он преобразовал его в учение, дающее ключ к пониманию процессов в незападных обществах. Он не просто понял чаяния крестьянства и рабочего класса России, но и дал им язык, облек в сильную теорию.
Ленин умел работать с неопределенностью, препарировал ее, взвешивал риски. Предвидения Ленина сбывались с высокой точностью (в отличие от пророчеств Маркса о пролетарской революции на Западе). Читая рабочие материалы Ленина, приходишь к выводу, что дело тут не в даре прорицания, а в методе работы и в типе мыслительных моделей. Он остро чувствовал пороговые явления и кооперативные эффекты. Ленин так быстро проигрывал множество вероятных ситуаций, что мог точно нащупать грань возможного и допустимого. Исходя из трезвой оценки динамики настоящего, он «проектировал» будущее и в моменты острой нестабильности подталкивал события в нужный коридор. В овладении этим интеллектуальным арсеналом он обогнал время почти на целый век.
У Ленина была особая тревога за сохранение и развитие России как цивилизации. Россия (Евразия) была сложной цивилизацией, и созревшая в ней революция подчинялась не схеме Маркса (евроцентризма), а развитию цивилизации с ее синтезом славянских и восточных ветвей. Читая Ленина в последние 30 лет, мы увидели у него этот замечательный подход. Можно сказать, большинство людей приняли революцию и признали советскую власть, потому что они мыслили в «методологической системе Ленина».
Ленин много сделал, чтобы Гражданская война была закончена как можно быстрее и резко – без «хвостов». На это была направлена и военная стратегия мощных операций, и политика компромиссов и амнистий. Опыт многих стран показал, что часто гражданская война переходит в длительную «тлеющую» форму и в этой форме, соединяясь с «молекулярным» насилием, наносит народу очень тяжелые травмы.
В целом Гражданская война ленинского периода имела «два завершения» – решительную и резкую победу красных над белыми в Крыму и прекращение стихийного крестьянского сопротивления через переход к НЭПу. Это многие из нас помнят, надо только задуматься над тем фактом, что завершение обеих войн было чистым. Это – вовсе не обычная и тривиальная в гражданских войнах вещь. Напротив, общим правилом является длительное изматывающее противостояние после номинального окончания войны. Ленин смог обуздать революцию, а это сложнее, чем начать революцию. Советское государство должно было восстановить монополию на легитимное насилие. Это означало необходимость ликвидации всех иррегулярных вооруженных сил. И это было выполнено.
Не бунт вызывается революцией, а революция бунтом. Поэтому Ленин и предупреждал: надо не готовить революцию, а готовиться к ней. А уж в процессе революции возникают вторичные волны разных бунтов. Есенин написал, когда умер Ленин:
Еще закон не затвердел,
Страна шумит, как непогода.
Хлестнула дерзко за предел
Нас отравившая свобода.

Того, кто спас нас, больше нет.
Его уж нет, а те, кто вживе,
А те, кого оставил он,
Страну в бушующем разливе
Должны заковывать в бетон.
Ленин смог после катастрофы «пересобрать» народы и вновь собрать земли на основе СССР. Системность нелинейных процессов придала силу его парадигмам. Его методология, крупные проблемы и альтернативы… Были совершенно новые инновации. Поразительно, что новизна его проектов была понятна массе трудящихся, но с трудом понималась интеллигенцией.
Ленин так представил западный империализм, что сразу вышел на важные закономерности стран, находящихся на периферии капитализма. Так началось национально-освободительное движение и крушение колониальной системы. Особенно это касалось Азии, и Ленин стал для народов Востока символом.
С самого начала 1918 г. Ленин работал над образом будущего народного хозяйства не как экономист, а как проектировщик системы с сильными кооперативными эффектами. Как уже говорилось, Ленин мыслил в категориях постклассической науки становления, видел народное хозяйство как большую систему с изменениями, как неравновесные состояния. Это придало его соратникам высокую способность к «обучению у реальности» и отказу от догм. Он ввел в проективное мышление представление общественного процесса как перехода «порядок – хаос – порядок». Поэтому в период преобразований с их высокой неопределенностью ключевые решения руководства партии большевиков были «прозорливыми» даже и после 1922 г., когда Ленин отошел от дел.
Ленин выработал навыки визуализации предмета обдумывания и строил в сознании образы больших систем, он видел их в связи и в динамике. Поэтому он мог кратко и доходчиво объяснить сложные проблемы. Сейчас многие специалисты «не чувствуют» таких систем и, нередко бывает, такие целостности, как экономика и кризис. Говорят об элементах систем: кто о нефти, кто о курсе валют, кто о ценах. При таком разделении трудно увидеть контекст, связи системы с множеством факторов среды. Он видел общество в состоянии «перехода».
Появляются разные зародыши новой власти и смуты. Из истории мы знаем такие состояния. Но в ходе русской революции сложилась концепция, а потом и теория: состояние становления. Состояние бытия наука разработала уже в XVIII-XIX веках, а состояние, когда старое недееспособно, а новое еще только родилось – это картина мира XX века. Ленин, упрощая, назвал это состояние революционной ситуацией, при которой верхи не могут править по-старому, а низы не хотят жить по-старому. Это переход порядок – хаос, из которого рождается новый порядок. В периоды общественных кризисов (возникновение хаоса) теория «объективных законов» делает образованных людей буквально слепыми: они не работают.
Дж. Кейнс, работавший в 20-е годы в России, писал (1925): «Ленинизм – странная комбинация двух вещей, которые европейцы на протяжении нескольких столетий помещают в разных уголках своей души, – религии и бизнеса… Чувствуется, что здесь – лаборатория жизни».
В последние два года деятельности Ленин занимался именно соединением структур федерации и Советов в «унитарное государство с этническим разнообразием». Все решения надо было пробить через острые дискуссии. Для 1920-х годов была чрезвычайная необходимость в особой властной структуре, не зависящей от Советов. Так, например, была необходима церковь как особая властная инстанция в период раннего феодализма.
Другая причина превращения партии в связующий «скелет» государственной системы состоит в том, что Советы – структуры соборного типа. В отличие от парламента с его голосованием, Советы не могли быть быстрыми органами управления. Они выделяли из себя управленческий исполком, а сами искали консенсус («правду») и выполняли легитимирующую роль. Для общества традиционного типа эта роль очень важна, но требовался и форум, на котором велась бы выработка решений через согласование интересов и поиск компромисса. Таким форумом, действующим «за кулисами» Советов, стала партия большевиков, подчиненная центру.
Тот факт, что в СССР советская власть быстро возродила после 7 лет войн (включая гражданскую) приемлемое жизнеустройство, во многом обязан новым социальным и политическим формам. Очень быстро все население и территория были преобразованы в связные системы двумя сетевыми структурами, следующими общими доктринами и нормами, – партией и номенклатурой (изобретенной в 1923 г.). Тот факт, что эти структуры исчерпали к 1960-м годам свой потенциал и требовали обновления, – тема совсем другая, Ленин и даже Сталин за этот период не отвечают.
Большевики, опираясь на Советы и армию, так легко отодвинули от власти Временное правительство потому, что всем было очевидно расхождение траекторий Февральской и Октябрьской революций, и подавляющее большинство не приняло проект западников. Наша беда, что Ленин и его соратники не имели времени, чтобы ясно описать свое дело и тем более понять его, они следовали неявному знанию. Эйнштейн сказал, что в физике он «сначала находил, потом искал». Ленин и его соратники находили, а искать академические формы найденного не было времени. В 1950-1960-х гг. сошли с общественной сцены поколения, натренированные анализировать реальность и предвидеть угрозы. Тренером в этом деле для советского общества был Ленин. Много его соратников хорошо усвоили важные приемы мышления и воображения, они передавали эти навыки и сотрудникам, и всем гражданам, но другого такого тренера больше не нашлось. А писать учебники и методологические трактаты Ленину время не дало. Почему же соратники Ленина не собрали его суждения и объяснения и не превратили их в учебные пособия? Я считаю, что соратники, рабочие и крестьяне, подумав, с его суждениями соглашались и считали, что это все понятно – это же не высокая наука и не философия.
Нам надо реконструировать ход их мысли и дела. Эту возможность мы получили только сейчас, когда сникла и советская идеология, превратившая Ленина в икону (это было именно упрощение, доведенное постепенно до оглупления), и когда выдохся черный миф Ленина. Молодым нужно холодное и достоверное знание.
В послевоенный период советское обществоведение, вернувшееся в лоно истмата, отошло от методологии науки становления и нелинейной парадигмы. Система образования даже не могла объяснить, в чем же была инновация Ленина. Т. Шанин писал в своей книге 1986 г.: «Стыдливость, которую испытывают сегодняшние коммунисты из-за непоследовательности Ленина, оставляет в стороне его наиболее ценное качество как лидера – таланта думать по-новому, мужество менять и способность убеждать или подталкивать сторонников всеми доступными способами».
С начала 1918 г. Ленин, хотя он непрерывно разрешал по нескольку чрезвычайных проблем, разрабатывал тему науки и культуры как стратегическую. В последних 15 томах удивляет объем его текстов, посвященных науке и культуре. Поразительно, что наша официальная история этого не заметила. А ведь устремление российского научного сообщества вместе с общностью революционеров (всех флагов), особенно после Октябрьской революции, было как будто невысказанной, но главной задачей – успеть России овладеть научной картиной мира на основе нашей культуры. Более того, понять и принять смыслы и векторы русской науки всем народом. И это удалось на целый исторический период.
Другой факт: когда изменение картины мира обнаружило глубокое противоречие в системе капитализма – конфликт между экономикой и экологией, буржуазным обществом и природой. Это противоречие стало срезом новой парадигмы знания и объяснения мира и общества. В русской версии этой парадигмы Ленин соединил некапиталистическое крестьянское (космическое) мироощущение с возникающей наукой становления. В этом совместном развитии Ленина, большевиков и массы образ будущего как знамени Октябрьской революции приобрел такую силу, что на целый исторический период она защитила наши народы от соблазнов западного капитализма.
Когда в 1924 г. умер Ленин, философ Бертран Рассел написал: «Можно полагать, что наш век войдет в историю веком Ленина и Эйнштейна, которым удалось завершить огромную работу синтеза, одному – в области мысли, другому – в действии. Ленин казался мировой буржуазии разрушителем, но не разрушение сделало его известным. Разрушить могли бы и другие, но я сомневаюсь, нашелся ли бы хоть еще один человек, который смог бы построить так хорошо заново. У него был стройный творческий ум. Он был философом, творцом системы в области практики… Он соединял в себе узкую ортодоксальность мысли с умением приспосабливаться к действительности, хотя он никогда не делал таких уступок, которые имели бы другую цель, кроме окончательного торжества коммунизма… Это делало его спокойным среди трудностей, мужественным среди опасностей, оценивающим всю русскую революцию как эпизод в мировой борьбе… Государственные деятели масштаба Ленина появляются в мире не больше чем раз в столетие, и вряд ли многие из нас доживут до того, чтобы видеть равного ему».

02 мая 2023

https://vnnews.ru/lenin-kak-uchenyy-i-s ... -analitik/


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Сергей Георгиевич Кара-Мурза - статьи
СообщениеДобавлено: Вс авг 20, 2023 12:37 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11265
Из истории образованного слоя

Сергей Георгиевич Кара-Мурза

Как мы пришли к такому состоянию образованного слоя, которое наблюдаем сегодня? И в отношении к себе, и во взгляде на окружающий мир. Эту историю важно представлять.
Один интеллектуал писал в «Независимой газете»: «Через западные границы пришло в Россию все, что и по сей день является основанием могущества и национальной гордости России… – все виды транспорта, одежды, большинства продуктов питания и сельскохозяйственного производства. Можно ли сегодня представить Россию лишенной этого?» [Фpидбеpг И. Драматургия истории: опасность всегда исходила только с Востока. «Независимая газета», 10 сент. 1992 г.] Действительно, невозможно себе представить Россию вдруг лишенной всех видов одежды, но ведь раньше невозможно было и представить себе взрослого человека, всерьез озабоченного такой перспективой для России.
Владимир Максимов с горечью писал: «Мне непонятна та радикальная мстительность, которую проявляют сегодня иные нынешние прогрессисты, еще вчера осыпанные всеми мыслимыми милостями и наградами времен застоя. С какой это стати любимец всех современных ему вождей Евгений Евтушенко… превращается сегодня в этакого отечественного Маккарти и устраивает охоту за ведьмами в Союзе писателей? С какой это стати другой писатель, которого я очень высоко ценю как прозаика, проживший одну из самых благополучнейших жизней в советской литературе, вдруг призывает народ выращивать пеньку, чтобы вить из нее веревки для коммунистов?» [Максимов В. Возвращение бумеранга (1991) // Растление великой империи. М.: Эксмо. 2010].
В 90-е годы в государственных еще издательствах возник жанр литературы, оправдывающей предательство. Власовцы были изменниками — но ведь они боролись со сталинизмом. Чингиз Айтматов в своей книге «Тавро Кассандры» (1994) уже не считает войну Отечественной. Это «эпоха Сталингитлера или же, наоборот, Гитлерсталина», и это «их междоусобная война». В ней «сцепились в противоборстве не на жизнь, а на смерть две головы физиологически единого чудовища» [«Знамя» (1994, № 12, с. 9–110].
Совершенно некритически, как будто потеряв способность к простейшим логическим операциям, стала интеллигенция заглатывать странные, абсурдные утверждения идеологов – причем бессвязность мышления и его отрыв от реальности одинаково проявлялись и у ораторов, и у их слушателей. Возьмем самые простые.
Вот похвалы А. Н. Яковлева в адрес Гайдара и Чубайса: «Мне ясно, что благодаря «шоковой терапии» Гайдара наши люди узнали, что такое деньги. Благодаря Чубайсу и его приватизации у нас узнали, что такое собственность. Это великое дело» [Яковлев А. О перестройке, демократии и «стабильности» // «Независимая газета». 2.12.2003].
Или выступает писатель и депутат А. Адамович в 1989 г. в МГУ: «Запад благодарен Горбачеву еще и за то, что он «изнутри» остановил процесс разрушения демократии в странах третьего мира» [Адамович А. Мы – шестидесятники. Статьи // М. «Советский писатель». М. «Советский писатель». 1991, с. 348].
И ни один профессор, доцент, студент не удивился. Вдумайтесь в его утверждение. Что Запад благодарен Горбачеву, понятно, но, оказывается, он еще и защитил демократию в третьем мире! Были там у власти «демократы» – известные диктаторы Мобуту и Сомоса, Стресснер и Сухарто, но в 1980-е годы стал СССР эту «демократию» разрушать. То одного прогонят, то другого. Но Горбачев «изнутри» этот процесс остановил. Вот, значит, Генеральный секретарь ЦК КПСС помог Пиночету защитить демократию – и за это Запад благодарен Горбачеву.
Все выступление А. Адамовича в МГУ (!) было наполнено подобными рассуждениями. Вот еще пример: «Один американский фермер как-то сказал Юрию Черниченко: «Мы и вас готовы прокормить, только не воюйте». Ведь мы и сами-то до конца не осознавали, как Запад опасается нашей военной мощи, не сдержанной никакими демократическими институтами».
Говорили о производстве лишних тракторов, А. Адамович пошел еще дальше, увеличил «избыток тракторов» уже до десяти раз. Он так проклинал промышленность: «Абсурдный процесс производства ради производства. Когда все больше стали выплавляется машины для строительства машин по выплавке стали, а народу и умыться нечем. В десять, что ли, раз больше, Юрию Черниченко это лучше знать, выпускается тракторов, комбайнов, а сельскохозяйственную продукцию покупаем». («Мы – шестидесятники», с. 341)
Все эти рассуждения противоречили здравому смыслу. Никого американские фермеры бесплатно не кормят, да нам и не нужна была бесплатная кормежка – мы покупали кое-что за свои деньги; РФ с США не воевала, но американские фермеры нас кормить не собирались; Запад не опасался нашей военной мощи, у обеих сторон имелись средства сдерживания – это известно из документов военного ведомства США и т. д. Но эти несуразицы А. Адамовича благосклонно выслушивала огромная аудитория студентов и преподавателей МГУ.
Выступления идеологов, особенно из ученых, потрясали не просто каким-то абсолютным отрицанием накопленного человечеством и научного, и обыденного знания. В этих выступлениях обнаруживалась чуть ли не мистическая тяга сказать нечто прямо противоположное знанию и опыту – причем сказать в связи с очень важным положением, на котором они и выстраивали всю свою идеологию.
Писатель В. О. Богомолов, участник Великой Отечественной войны, пишет в 1995 г: «Очернение с целью «изничтожения проклятого тоталитарного прошлого» Отечественной войны и десятков миллионов ее живых и мертвых участников как явление отчетливо обозначилось еще в 1992 году. Люди, пришедшие перед тем к власти, … стали открыто инициировать, спонсировать и финансировать фальсификацию событий и очернение не только сталинского режима, системы и ее руководящих функционеров, но и рядовых участников войны – солдат, сержантов и офицеров».
«Как это ни печально констатировать, – пишет академик О. Т. Богомолов, – но реформы в России сопровождались пагубным расстройством не только экономики, но всей системы общественных отношений» [Богомолов О. Т. Нуждается ли рынок в нравственности? Взаимодействие экономики, политики, культуры и морали в переходных обществах / Модели системной трансформации и социальная цена реформ (опыт России, СНГ и стран ЦВЕ) М., 2006].
В 1950-е гг. на философском факультете МГУ вместе учились М. Мамардашвили, А. Зиновьев, Б. Грушин, Г. Щедровицкий, Ю. Левада. Об этой когорте теперь пишут: «Общим для талантливых молодых философов была смелая цель – вернуться к подлинному Марксу». Они были элитой, близкой к власти – вместо изучения реального общества своей страны с целью его укрепления вернулись к Марксу, в Англию ХIХ века.
Все они были очень яркими людьми, в сфере гуманитарной интеллигенции были известны, с ними многие были лично знакомы. Вокруг них возникали кружки студентов с разных факультетов, они читали Маркса и обсуждали его тексты.
До 1955 г. практически все население СССР еще и не подозревало, что в лоне мыслителей-марксистов возник кружок диссидентов. Только недавно людям сообщили важную и четкую формулировку этого факта, на который в разных формах указывали многие авторы: крах СССР был «предуготовлен движением «шестидесятников»».
Часть «шестидесятников» почти сразу сдвинулась к открытому инакомыслию, критическому по отношению к политической системе СССР – они стали диссидентами.
Поэтому в 1992 г. сразу ликвидировали колхозы и совхозы. А. Н. Яковлев, академик, ведущий ученый-экономист, член Политбюро КПСС – и его риторика: «В деревне все еще колхозом воняет. Не дотации колхозам надо давать, а кредиты фермерам. … Деревенская общественность, неизменно голосующая за возвращение к «строительству коммунизма», редко бывает трезвой, но, протрезвев, люто ненавидит «оккупационный режим» демократов, поскольку нет денег на опохмелку» [Яковлев А. Н. Сумерки. М., 2005, с. 628-629].
А. Н. Яковлев: «Без того, чтобы иностранному капиталу дать гарантии свободных действий, ничего не получится. И надо, чтобы на рынок были немедленно брошены капиталы, земля, средства производства, жилье».
Новый режим пока что не создал ничего, что мог бы «бросить на рынок». Как заметила та же «Независимая газета», «поскольку в стране почти ничего не производится и совсем ничего не строится, предметом вожделения победителей становится то, что было создано при ненавистном тоталитарном режиме».
Скажу об одном случае, который подкрепил мои установки и показал настоящее рациональное суждение. В 1965 г. послали меня на семинар секретарей комсомольских организаций московских НИИ, на турбазу. Я был членом бюро института, а ехать на неделю никто не хотел, и послали меня. Много было интересного – водка, откровенные споры по ночам, я впервые попал в молодую «политическую элиту» и слушал все с удивлением. Меня поразила именно непонятная и уже довольно развитая, зрелая злоба по отношению к большим советским программам, включая космическую. Были рассказы о неудачах и авариях, о которых не сообщалось в газетах, – говорилось с каким-то странным злорадством. Чувствовалось, что в нашей большой компании возник невысказанный раскол. Большинство как-то замкнулось и слушало такие разговоры с каменными лицами.
Особенно запомнился один разговор, который мне, химику, помог в навыке рассуждений. Группа ребят из АН СССР завела разговор о глупости Хрущева, который принял нелепое решение о строительстве Братской ГЭС – совершенно ненужной в глухой тайге, да еще велел тянуть от нее ЛЭП какого-то сверхвысокого напряжения. Говорили они веско, с большим апломбом, да и ругать Хрущева было тогда в кругах интеллигенции признаком хорошего тона. И вдруг какой-то парень, долго молча слушавший, сел на койке и сказал: «Вы говорите, как знатоки, а ведь не знаете элементарных вещей. А может, не понимаете. Братская ГЭС дала большое количество энергии с очень дешевой себестоимостью [он назвал точные данные]. Без нее мы бы не смогли обеспечить себя алюминием. Построив ЛЭП от Братска, мы получили единую энергосистему. В стране, растянутой по долготе, это дает огромную выгоду. Братская ГЭС распределяет энергию по часовым поясам, снимая пиковые нагрузки по всей стране, особенно в Центре. Над проектом ГЭС и всей системы работала сотня НИИ, так что Хрущев здесь ни при чем».
Он сказал это коротко, спокойно, с цифрами – и снова лег. И всех поразило, что группа уверенных в себе критиков Братской ГЭС не ответила на это ни слова. Замолчали, и видно было, что им нечего сказать. Вот это многих проняло, на лицах было написано. Как же так! Почему вы не спорите? Выходит, вы публично выносите приговор огромной, общенародного масштаба программе – и не задумались о простых вещах? А мы вас слушаем, хлопаем ушами.
Тот парень был энергетик, из отраслевого НИИ. Но дело не в этом, а в том, что он не постеснялся выступить против господствующего мнения. Видно было, что ему плевать на это их мнение. Как не хватало таких людей в годы перестройки!
«Навязывание представления» – важное явление, его мы насмотрелись в ходе перестройки. Для того состояния умов, в котором советский народ принял перестройку, имелась причина, «наведенная» официальным образованием. Она в том, что в головы нескольких поколений внедряли способ, искажавший понимание общества в его развитии. Таким образом, политическое действие невозможно, если ему не предшествует соответствующее изменение в сознании людей – и элиты, и массы.
Так на горизонте стали собираться тучи и слышаться далекие громы.
Построенная на невежестве концепция привела к краху всей программы реформ, каждый конкретный провал приходилось компенсировать, обычно с большими издержками и для государства, и для людей. Так, обеднение и немыслимое расслоение населения привело к непримиримому ценностному конфликту, массовой насильственной преступности, глубокой аномии практически всего населения, дезинтеграции общества и нации.
Доктрина реформ противоречила знанию, накопленному даже в рамках либерализма! Как инструмент быстрого и необратимого разрушения советской экономики и единого народного хозяйства СССР была избрана т. н. «программа структурной стабилизации» МВФ. Ее применение готовилось группой экономистов в тесном контакте с американскими консультантами.
В Послании Президента Российской Федерации Федеральному Собранию 2004 г. сказано: «С начала 90-х годов Россия в своем развитии прошла условно несколько этапов. Первый этап был связан с демонтажем прежней экономической системы… Второй этап был временем расчистки завалов, образовавшихся от разрушения «старого здания»… Напомню, за время длительного экономического кризиса Россия потеряла почти половину своего экономического потенциала».
Реформа 1990-х годов верхушкой обществоведов представлялась обществу как модернизация отечественной экономики – а оказывается, что это был ее демонтаж, причем исключительно грубый, в виде разрушения «старого здания». Таков был приступ невежества. Мы же не можем поверить, что элитарные ученые были вредителями!
Я был человек посторонний, неизвестно зачем приглашенный в этот узкий элитарный круг. Высказать я смог лишь очень краткие тезисы – почти только подзаголовки. Но стоило послушать и посмотреть. В нашей жизни возникла важная фигура – эксперт, который готовит для политиков варианты решений и убеждает общество в благотворности или опасности того или иного решения. В советской системе для обсуждения проблем привлекали специалистов в конкретных сферах знаний. Они были ответственны за свои данные и доводы. Принятие решений возлагались на коллегиальные государственные или партийные органы, исходя из всей совокупности доводов специалистов, реальных условий и возможных рисков и угроз.
Но уже в перестройку на наших глазах происходила ликвидация государственного института специалистов и его замена на группы экспертов, которые готовили решения политиков, исходя из интересов «клики» с учетом соотношения сил конкурентов. Хотя многие ученые и сами входили в такие группировки и участвовали в переговорах, но в «непрозрачных» переговорах они исходили уже не из объективных данных и фактов, а из критериев «клик». Часто конфликт интересов могущественных сил, за которыми стояли финансовые и промышленные воротилы, выходил и в публичную политику, если до этого они не приходили к тайному сговору. Именно тогда обывателей и депутатов развлекали спектаклем «научных» дебатов между экспертами. Демократией тут и не пахло – мнения «непросвещенной массы» отметались как иррациональные. Это «отодвигало» среднего человека от политики, указывало его место как зрителя в политическом театре.
В такой системе политики и их эксперты заменяли проблему выбора, которая касается всех граждан, проблемой принятия технических решений, которые есть внутреннее дело политиков и экспертов. При таком подходе вообще исчезали вопросы типа «Хорошо ли приватизировать землю?», они заменялись вопросами «Как лучше приватизировать землю?» Учреждение самого института экспертов и придание ему столь высокого статуса означало принципиальный отход от демократии (даже элитарной) и сдвиг к технократическому государству принятия решений. Теперь расплодилось целое сообщество экспертов, которые должны объяснить людям, в чем заключаются их интересы и почему этим интересам соответствует, например, ликвидация бесплатного здравоохранения.
Старые люди помнят, а молодым полезно узнать. В 1945 г. Россия вышла из войны израненной, жилье и хозяйство до Волги было разгромлено, одного скота в Германию угнали 17 млн голов – столько же, сколько сегодня осталось коров в Российской Федерации. Было полностью сожжено 70 тысяч сел и деревень. Тысяч! Нас называли на Западе «нация вдов и инвалидов». В моем классе было 40 мальчиков, только у четырех из них были живы отцы. Если на улице встречался мужчина с ногами и руками, на него оглядывались с удивлением, в нем было что-то неестественное. И даже здоровые с виду мужчины и на работе, и в метро иногда вдруг бледнели или даже начинали кричать – это у них шевелились в теле осколки.
Гуманитарная культура передавалась из поколения в поколение через механизмы, генетической матрицей которых был университет. Он давал целостное представление об универсуме – Вселенной – независимо от того, в каком объеме и на каком уровне давались эти знания. Скелетом такой культуры были дисциплины (от латинского слова, которое означает и ученье, и розги). Напротив, мозаичная культура воспринимается человеком в виде кусочков, выхватываемых из омывающего человека потока сообщений. В своем кратком изложении сущности мозаичной культуры известный специалист по СМИ А. Моль объясняет, что в этой культуре «знания складываются из разрозненных обрывков, связанных простыми, чисто случайными отношениями близости по времени усвоения, по созвучию или ассоциации идей. Эти обрывки не образуют структуры, но они обладают силой сцепления, которая не хуже старых логических связей придает «экрану знаний» определенную плотность, компактность, не меньшую, чем у «тканеобразного» экрана гуманитарного образования».
Мозаичная культура и сконструированная для ее воспроизводства новая школа («фабрика субъектов») произвели нового человека – «человека массы». Это полуобразованный человек, наполненный сведениями, нужными для выполнения контpолиpуемых операций. Человек самодовольный, считающий себя образованным, но образованным именно, чтобы быть винтиком [Моль А. Социодинамика культуры. М.: Прогресс. 1974].
Вирус евроцентризма, внедренный в сознание культурного слоя России, можем уподобить латентному вирусу – он всегда в организме, но в особых условиях активизируется и вызывает страшные эпидемии. К какому расщеплению сознания приводит его действие, видно уже на трагической судьбе Чаадаева, «первого русского философа», патриота России, в то же время отрицавшего весь ее исторический путь и тем самым разрушавшего ее «национальную субстанцию» – «ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины».
А. Блок написал в статье «Народ и интеллигенция»: «Народ и интеллигенция – это два разных стана, между которыми есть некая черта. И как тонка эта черта между станами, враждебными тайно. Люди, выходящие из народа и являющие глубины народного духа, становятся немедленно враждебны нам; враждебны потому, что в чем-то самом сокровенном непонятны». От многих немцев (в том числе из «войск противника») я слышал, что их как раз удивляло отсутствие у русских этнической ненависти к немцам.
Кстати, французские социологи сообщают такие данные об образовательном уровне: согласно переписи 1968 г., 86,6% французов в возрасте 15 лет и старше имели максимум сплавку о начальном образовании. 3,75% не имели никакого свидетельства об образовании, лишь 6% – уровень средней школы и выше. Сведи призывников 18 лет 66,63% имели уровень начальной школы или ниже. В Советской Армии 1968 года практически все солдаты имели среднее образование.
Я как-то спросил деятеля ТВ на круглом столе о Югославии: «Вы «сатанизировали» в глазах Европы сербов; почему же вы, демократы, за все годы не дали «экрана» какому-нибудь умеренному сербскому ученому или писателю? Пусть бы он объяснил, как они видят дело». На меня посмотрели, как на инопланетянина – кто же пустит серба на ТВ? А ведь по экранному времени Югославия на Западе – тема номер один.
Есть ли нa Западе классовая солидарность с третью отверженных? Я бы сказал, что классовой нет (или есть нa уровне лозунгов). Родственная – пока да, родные не дают опуститься. Но если не удержался — попадаешь в совсем иной мир. Двойное общество! Еще четче это видно в «третьем мире». Вот Бразилия, общество «двух половин». В 1980-90 гг. здесь 47% населения относились к категории «нищего», в 1992 г. их число составило 72,4 миллиона (Из «Отчета по человеческому развитию. 1994». OOH, Оксфорд Юниверсити Пресс. — Цит. в «Общество и экономика», 1996, № 3-4). Такое общество уже приходится контролировать террором, и в трущобах (фавелах) регулярно устраивают акции устрашения, пускают кровь в больших количествах. Повод всегда найдется.
А рабочие живут пусть по европейским меркам бедно, но с известными гарантиями. Можно ли сказать о рабочем классе и на Западе, и в Бразилии, что «им нечего терять, кроме своих цепей»? Считаю, что нельзя. И в постоянной войне с фавелами они, скорее‚ союзники буржуазии, чем отверженных. Россия становится для мира одной огромной фавелой.
Рынок отвергает более или менее значительную часть рук и голов, так он и поддерживает равновесие. «Резервная армия труда» велика даже на самом Западе. Это такая колоссальная потеря, что нам трудно себе представить. Не говоря о том, что значительная часть усилий Запада уже направлена на «обслуживание» безработных (службы социальной помощи и занятости, психиатры и полиция).
Вторая «черная дыра» – охрана. Сторожа у каждого шкафа ставить не надо. На Западе первое, что потрясало советского человека, когда он туда попадал, – невероятное число охраны. В любом магазине –здоровые парни в форме, да еще в отдельном помещении сидят неотступно двое у телевизоров (во всех углах торгового зала тебя озирает телеглаз, крутится туда-сюда).
Новаторская практика фашизма сыграла очень большую роль в привлечении зрительных образов к манипуляции сознанием. Перешагнув через рационализм Нового времени, фашизм «вернулся» к древнему искусству соединять людей в экстазе через огромное шаманское действо — но уже со всей мощью современной технологии. При соединении слов со зрительными образами возник язык, с помощью которого большой и рассудительный народ был превращен на время в огромную толпу визионеров, как в раннем Средневековье.
А в СССР примерно с 1987 г. чиновники, ученые общественных наук, партийные работники и т. д. монополизировали прессу и телевидение под крышей ЦК КПСС. Так можно было внедрить в массовое сознание новые идеологические образы, смыслы, сообщения и, главное, невежество. Получив культурную травму, население не могло защищаться и спорить. Вероятно, и многие элитарные работники были захвачены потоком невежества. Кто-то из них после нескольких лет понял свою деятельность и публично «покаялся», кто-то молча ушел из рядов реформаторов, большинство продолжало порученное им дело. Но это уже неважно. Наша задача: понять, насколько действует невежество, которое было внедрено во время 1985 и 1990 гг. и также узнать, возникает ли в разных общностях рефлексия относительно потерявшего силу невежества. Это ценный опыт – возможно, новые волны невежества будут иными и более сложными. Ведь нас втянули в Запад.
Надо только предупредить, что для представления процесса погружения в невежество надо увидеть взаимодействия двух общностей (грубо). Первая группа организована как партия, имеющая политические цели, средства, поддержку многих групп. А вторая (население) – не была организована, не имела поддержки власти и СМИ и постепенно приняла большую дозу невежества. Здесь мы показываем типы невежества и мировоззрение их акторов (или агентов), но мы не представляем конфликт людей, не получивших благ от иллюзий, – против «армии» акторов. То время ушло, а всем нам надо не спорить, а разобраться в катастрофе 90-х годов и научиться разглядеть на горизонте новые тучи невежества – они, скорее всего, будут разрушительнее, чем первые.
Дальше рассмотрим некоторые структуры таких провалов и процессов возникновения и развития невежества, в основном на нашей почве. Кстати и себя почистим от этих сгустков. За 2017–2022 гг., наконец трезво изучая взаимодействие двух русских революций, многие рассмотрели картины мира частей расколотого народа. Вероятно, для всех наших общностей это будет полезно. Мне было странно видеть раскол именно в университете. Одни верили в мудрость Сталина (хотя и помалкивали), а другие верили в то, что он злодей и параноик. Вот и поговори с ними.
Вспоминаю период, когда Хрущев затеял какие-то реформы в сельском хозяйстве, колхозы много критиковали в прессе. И у нас в МГУ на двух-трех курсах возникло целое движение, какая-то «инициатива». Что-то изучали, собирались, спорили. Потом, в зимние каникулы на втором курсе, пошли на лыжах по колхозам – искать недостатки. Вместо агитации эти наши активисты устроили что-то вроде инспекции. Наверное, какую-нибудь бумагу вроде мандата раздобыли, иначе это вообще черт знает что. Вернулись гордые собой – целый ворох недостатков нашли. Там председатель колхоза пьет, надо его снять, а в другой деревне они к председателю пришли, а он с перепугу почему-то в окно вылез и ушел – его немедленно снять! Куда-то писать стали, какие-то семинары. Я говорю им: вы что, спятили? Что вы воду мутите, да еще у людей выспрашиваете разные порочащие сведения? Прошли на лыжах, всех взбаламутили – и обратно в мраморный химфак МГУ скрылись. Снять председателя предлагаешь? Поезжай в колхоз и работай там, брось свой МГУ. Разозлились, глаза выпучили. Ты, говорят, комсомолу враг, надо ставить вопрос о твоем исключении. На это можно было только расхохотаться – дети, хотя уже кое-кто с усами. Но это повторяется…
Сейчас образ Запада выпадает из русской традиции – как западников, так и славянофилов. Достоевский бы ахнул, почитав наши газеты. В нашем хаосе перестройки мы забыли, что Запад – трагическая цивилизация. Да, Запад ставит на себе «эксперименты со злом» и часто доходит в этом до края.
Но потом некоторые общности осмысливают зло, анатомируют его и дают другим спасительное знание. Этот устой их цивилизация начинала с античности, и он сопряжен с такими страданиями, которые нам неведомы. Мы боялись реальных опасностей, но не было у нас «страха бытия». Запад же, начиная с раннего Средневековья, жил в нарастающем коллективном страхе. Сначала перед адом, потом чистилищем, потом перед чумой, так что в искусстве центральное место заняла смерть – с «Плясками смерти» в каждом доме. Так и шел западный страх от эпохи к эпохе – «страх Лютера» перед соблазнами, перед Природой, страх перед своим «другим Я» (Фрейд), страх перед СССР в ядерной войной. И каждый раз страх порождал глубокие раздумья и сдвиги в культуре.
Вспомним прошлые войны. Один из источников силы России был в том, что она не измельчалась до цивилизационном ненависти к Западу. Русские били французов, но Францию не возненавидели и не стали бы, как Наполеон, отбивать нос у сфинкса и взывать Кремль. О немцах Сталин специально сказал: гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается – и это была сила, а не слабость. Вьетнамцы, которые многому у нас научились, повели войну и с французами, и с американцами, не допуская антизападнических настроений.
Россия, имея многие корни в Азии, все же строила себя, «опираясь» на Запад – нельзя это забывать. Когда мы устраиваем что-то в своей жизни, мы спрашиваем, «а как это у немца?» – и делаем так же или наоборот.
В. Г. Белинский писал: «Чужое, извне взятое содержание никогда не может заменить ни в литературе, ни в жизни отсутствия своего собственного, национального содержания. … Мы, наконец, поняли, что у России была своя история, нисколько не похожая на историю ни одного европейского государства, и что ее должно изучать и о ней должно судить на основании ее же самой, а не на основании историй ничего не имеющих с нею общего европейских народов» [Белинский В. Г. Избранные философские сочинения. В 2 т. Т. 2. М.: ОГИЗ, Гос. изд-во полит. лит., 1948. С. 281-282]. При этом опыт колониальной политики Европы продемонстрировал, что «французы, немцы, англичане, голландцы (буры) обнаружили одинаковую свирепость, и это явление – одно из самых тревожных предсказаний для ХХ века» [Меньшиков М. О. Кончина века // http://www.russdom.ru/oldsayte/mom/m1/m101.html ].
Сейчас Россия пытается вновь найти свое достойное место в многообразном мире, опираясь на свой опыт взаимодействия и с Западом, и с Востоком.

12 апреля 2023

https://vnnews.ru/iz-istorii-obrazovannogo-sloya/


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Сергей Георгиевич Кара-Мурза - статьи
СообщениеДобавлено: Чт авг 31, 2023 10:24 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11265
Мы увидели сдвиг интеллигенции

Сергей Георгиевич Кара-Мурза

Сдвиг интеллигенции к идее перестройки народного хозяйства и перехода к частному предпринимательству происходил быстро и вопреки установкам основной массы населения. Это отражено в большом докладе ВЦИОМ под ред. Ю. Левады «Есть мнение» (1990). В общем, вывод авторов книги таков: «Носителями радикально-перестроечных идей, ведущих к установлению рыночных отношений, являются по преимуществу представители молодой технической и инженерно-экономической интеллигенции, студенчество, молодые работники аппарата и работники науки и культуры».
Вот что писали ведущие социологи уже в 2005 г.: «Среди сторонников перестройки выделяются такие социально-профессиональные группы, как гуманитарная и творческая интеллигенция, студенты, мелкие и средние предприниматели, в меньшей степени инженерно-техническая интеллигенция и военнослужащие. Среди противников – в основном представители малоактивных слоев населения, малоквалифицированные, малообразованные, живущие преимущественно в сельской местности и просто пожилые люди, для которых перестройка означала разрушение их привычного мира (пенсионеры, жители сел, рабочие)» [Перестройка глазами россиян: 20 лет спустя // СОЦИС, 2005, № 9].
В СССР индустрия «самиздата» расцвела в 60-е годы, и к 1975 г. ЦРУ разными способами участвовало в издании на русском языке более чем 1 500 книг русских и советских авторов. В «точке бифуркации», в ситуации неустойчивого равновесия, диссиденты очень помогли антисоветским силам толкнуть процесс к гибели СССР.
В 1970-е годы произошло размежевание «шестидесятников» с «почвенниками». В некоторой мере эти части воссоединились в ходе перестройки и образовали «интеллектуальную элиту» антисоветского режима, который установился в России. Строго говоря, эта социокультурная группа уже в преддверии перестройки оторвалась от той общности, которую обозначали термином «русская интеллигенция». Перестройка и реформа (а точнее, мировоззренческий кризис с 1960-х годов) изменили ценностную платформу этой «элиты», устранив из нее те нравственные ценности, которые и были отличительным признаком интеллигенции.
Бердяев считал критерием отнесения к интеллигенции «увлеченность идеями и готовность во имя своих идей в тюрьму, на каторгу, на казнь», при этом речь шла о таких идеях, где «правда-истина будет соединена с правдой-справедливостью». Если так, то статус интеллигенции сразу теряет та часть образованного слоя, которая в конце 80-х годов отвергла ценность справедливости и заняла лояльно-апологетическую позицию в отношении капитализма (причем даже не «окультуренного» европейского, а «реального» российского). Эту позицию заняла очень существенная часть, особенно в элитарных группах гуманитарной интеллигенции.
Посвятив себя «втягиванию страны в зону абсолютного господства золотого тельца», элитарная часть той общности, которую обозначали словом интеллигенция, совершила радикальный разрыв с этой общностью, что привело к ее дезинтеграции – «трудовая интеллигенция» пока что в новую общность собраться не может. Сейчас многие идеологи антисоветских движений открещиваются от своего участия в том мародерстве, который учинили в стране победители «демократической революции».
Например, В. М. Воронков пишет: «В период перестройки на сцену выходят новые поколения. По мере радикализации движения роль “шестидесятников” постепенно уменьшается. И, во всяком случае, уже не они воспользовались плодами революции…» [Воронков В. М. Проект «шестидесятников»: движение протеста в СССР // Отцы и дети. Поколенческий анализ современной России. М.: Новое литературное обозрение. 2005. С. 168-200]. Но это неправда – большинство их воспользовалось!
Большинство тех, кто причисляет себя к «шестидесятникам», постепенно, шаг за шагом сдвинулись к антисоветской позиции. Более того, в конце 1970-х годов у них стали проявляться прозападные установки, причем именно в контексте холодной войны Запада против СССР. Они все больше и больше становились в этой войне «союзниками Запада». К концу перестройки это стало обязательным для «прогрессивного интеллигента». Г. С. Батыгин пишет:
Одним из маркеров альтернативной интеллектуально-культурной “элитности” в 1990-е годы являлась “признанность на Западе”, и сама позиция репрезентанта “западных” ценностей позволяла создать новое измерение социального статуса в российском интеллектуальном сообществе. [Батыгин Г. С. «Социальные ученые» в условиях кризиса: структурные изменения в дисциплинарной организации и тематическом репертуаре социальных наук // В кн. «Социальные науки в постсоветской России». М.: Академический проект, 2005, с. 13].
Самый сложный и большой вопрос, который мы затронем здесь лишь частично, – объяснить, почему в 1970-1980-е годы большая часть советских граждан оказалась так восприимчива к идеям, которые были «упакованы» в знакомые лозунги социализма и справедливости, но по сути отвергали главные принципы советского жизнеустройства. На мой взгляд, психологические защиты против таких идей утратили силу в результате мировоззренческого кризиса, вызванного сменой образа жизни большинства населения в ходе форсированной индустриализации и урбанизации. Этот кризис модернизации требовал преобразования идеократической системы легитимации советского строя, сложившейся в 1920-1940-е годы, которая апеллировала к традиционным общинным ценностям. По выражению М. Вебера, мировоззренческой основой русской революции был общинный крестьянский коммунизм, покрытый, как выразился Ортега-и-Гассет, «тонкой пленкой европейских идей» – марксизмом.
Это с очевидностью проявилось, именно когда пал СССР. Л. Д. Гудков и Б. В. Дубин пишут: «Российская культурная и интеллектуальная элита (в отличие от элит в странах Восточной и Центральной Европы 1990-х годов) оказывается в абсолютном большинстве случаев не способной ни рационализировать проблемы собственной истории (включая их моральное, антропологическое или социологическое осмысление), ни усвоить опыт развития и трансформации других обществ. Причины этой импотенции следует искать в функциях, которые выполняли “образованные” (люди с высшим образованием, “интеллигенция”) в поддержании советской системы, а значит – и в особенностях структуры российского образованного сословия. В отличие от “элиты” в социологическом смысле слова (то есть группы, чей авторитет связан с наивысшими достижениями в своей профессиональной области и которая задает образцы действия, от носителей культуры и духа рационализации), “интеллигенция” функционировала лишь как обслуживающая тоталитарный режим бюрократия… Ничего другого она, как оказалось, делать не в состоянии» [Гудков Л., Дубин Б. Молодые «культурологи» на подступах к современности // Новое литературное обозрение. 2001. № 4 (50)].
Здесь еще требуются исследования, и в них надо учесть важные мысли, которые высказал Г. С. Батыгин: «Текст советского марксизма предназначался для того, чтобы заучивать его наизусть. “Овладение марксистско-ленинской теорией – дело наживное” – эта общеизвестная формула трактовалась как установка на преодоление заумных философских рассуждений… Философия, таким образом, совмещалась с общенародной склонностью к философствованию и политической грамотностью, и профессиональное сообщество, занимая достаточно высокие этажи социальной иерархии, непосредственно соприкасалось с “профанным низом”. Лексикон философии и политической теории сводился к прецедентным текстам, аллюзиям и иносказаниям, обозначавшим определенные фрагменты из корпуса первоисточников марксизма».
На деле те философы, которые в 1950-е годы «обратились к истинному Марксу», не то чтобы получили возможность выработать на основе текстов Маркса антисоветскую версию среди нескольких. Приняв его категориальные схемы, они неизбежно должны были отвергнуть советский строй как реакционный («хуже капитализма»). Именно по этой причине Плеханов и меньшевики отвергли Октябрьскую революцию и даже призывали социалистов Европы к походу против советской России. По этой же причине основные коммунистические партии Западной Европы – Франции, Италии и Испании – заняли антисоветскую позицию и приветствовали ликвидацию СССР (совершив политическое самоубийство, т. к. эту позицию не поддержала база этих партий). Надо прямо сказать, что главным идейным оружием антисоветской элиты во время перестройки был антисоветский марксизм. Он парализовал советских людей, которые с колыбели росли под портретом Маркса.
Главную роль на этом фронте перестройки играл возглавлявший Отдел пропаганды ЦК КПСС А. Н. Яковлев, который ещё накануне XXVII съезда начал обновлять руководящий состав средств массовой информации. Летом 1986 г. он уже докладывал на Политбюро, что «руководящие кадры в этой сфере на 90 процентов заменены». Погром кадров произошел и в партийном аппарате, и в аппарате управления хозяйством, и в правоохранительной системе. Вот примеры:
«В 1986-1989 гг. сменилось 82,2 процента секретарей райкомов, горкомов и окружкомов КПСС». «В 1986-1989 гг. сменилось почти 90 процентов секретарей обкомов, крайкомов и ЦК компартий союзных республик». «Рекорд был поставлен в сфере кадров корпуса инструкторов райкомов, горкомов и окружкомов. Здесь за четыре года сменилось 123,1 процента работников. … На 80 процентов сменили прокуроров, на 60 процентов – судей. 400 тыс. новых людей влили в милицию» (см. [Островский А. В. Глупость или измена? Расследование гибели СССР. М.: Форум, Крымский мост-9Д, 2011]).
Вот следствие: «Произошло практически полное отчуждение рабочих от участия в управлении на уровне предприятий, выключение из общественно-политической жизни в масштабах общества… Российские работодатели демонстрировали буквально иррациональную нетерпимость к участию рабочих в управлении. В ответ, вместо сопротивления ограничениям, рабочие стали практиковать “избавление от акций”… По данным нашего опроса, почти половина рабочих прошла через моральные унижения в различных формах.
Таким образом, реформенные преобразования оказали глубокое и разностороннее, как правило, отрицательное воздействие на положение рабочих. П. Штомпка изменения в их положении, социальном статусе охарактеризовал как социальную травму. Происходит «разрушение статуса социальной группы» [Максимов Б. И. Состояние и динамика социального положения рабочих в условиях трансформации // СОЦИС, 2008, № 12].
Вспомним сравнительно недавнее состояние, сейчас несколько замаскированное – веру элиты в то, что западная модель экономики является единственно правильной. Эта вера доходила до идолопоклонства.
Экономист В. Найшуль, который участвовал в разработке доктрины реформ, даже опубликовал в «Огоньке» статью под красноречивым названием «Ни в одной православной стране нет нормальной экономики». Это нелепое утверждение. Православные страны есть, иные существуют по полторы тысячи лет – почему же их экономику нельзя считать нормальной?
Представление о западном капитализме как о правильной (нормальной) хозяйственной системе – следствие невежества наших энтузиастов «рынка», воспринявших этот стереотип из обществоведческих теорий, проникнутых евроцентризмом (сначала из марксизма, потом из обрывков либерализма). Эти теории насыщены идеологией.
Надо учитывать, что важным фактором, искажающим представления реальности, было замалчивание знания. Более того, во многих случаях имела место и дезинформация, что углубило кризис и раскол общества.
В. В. Радаев и О. И. Шкаратан писали о советском строе: «Этот строй не дал более развитых по сравнению с капитализмом производительных сил, не обеспечил населению более высокого уровня материального благосостояния, не ликвидировал наемного характера рабочей силы, не поднял человека на действительно новую духовную высоту… Экономическая деятельность практически на всех уровнях предстает как цепь неэффективных решений: навязываются заранее несбалансированные планы и подавляются проблески живой инициативы работников, растрачиваются дорогие, чрезвычайно дефицитные ресурсы и возводятся гигантские, никому не нужные объекты, ведется всеобщая битва за урожай, после которой готовому продукту позволяют преспокойно догнивать на складах» [Радаев В. В., Шкаратан О. И. Власть и собственность // СОЦИС. 1991, № 1].
Сейчас, сравнивая советское хозяйство с той экономикой, которую эти экономисты-реформаторы сконструировали, эти тирады выглядят, как будто история издевается над ними.
Они уверяли, что «невидимая рука рынка» принесет благоденствие населению, а обвиняют в провале их реформы само население: «Казалось бы, вот путь, вот спасение – рынок, кооперативы, частная собственность. Но вплоть до сегодняшнего дня идут острейшие дискуссии… На самом деле трагическим является консерватизм не отдельных групп, а тем более отдельных лиц, но огромных масс… В сознании многих рыночные формы хозяйствования односторонне отождествляются с эксплуатацией, неравенством, безработицей. Да, пожалуй, нет для реформаторов более страшной преграды, чем народные предрассудки».
Прошло 25 лет, «рынок, кооперативы, частная собственность» наглядно продемонстрировали «огромным массам» и обществоведам, что они несут именно «эксплуатацию, неравенство, безработицу». Выходит, В. В. Радаев и О. И. Шкаратан дали совершенно ложный прогноз и оказались интеллектуально несостоятельными или недобросовестными.
Перед нами явление крупного масштаба: на огромном пространстве при участии влиятельной группировки интеллектуалов искусственно создана хозяйственная и социальная катастрофа.
Так обществоведение быстро отрывалось от традиционного знания России и от здравого смысла. На методологических семинарах и конференциях велись дебаты по проблемам, которые не пересекались с реальной жизнью; причем велись они на языке, который не описывал главных проблем этой жизни.
И этот сдвиг был именно системным.

03 августа 2021

https://vnnews.ru/s-kara-murza-my-uvide ... g-intelli/


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Сергей Георгиевич Кара-Мурза - статьи
СообщениеДобавлено: Пн сен 25, 2023 12:32 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11265
О наследии русского коммунизма

С.Г. Кара-Мурза

В сложной современной ситуации важно вспомнить заслуги, а главное, использовать возможности того, что построено нашими отцами и до сих пор существует, даже на освобождаемых территориях Донбасса и Херсона. Следы советских структур мы видим в сознании людей, в системах жизнеобеспечения, в экономике, в армии, в образовании и науке. Они, хотя и в искаженном виде, продолжает помогать нам выживать. В ходе перестройки и реформы в нашем общественном сознании был создан хаос, который превратился в особый порядок, называемый Смутой. И кризис, и хаос, и смуты – важные состояния общества, как и болезни у человека, они изучаются наукой.
Смута – это «система порочных кругов», историческая ловушка, из которой народу трудно выбраться. Свойством этого состояния является утрата способности к рефлексии – анализу предыдущих состояний. Это мешает понять происходящее (оно ведь «вырастает» из прошлого), а затем – и предвидеть будущее. Иными словами, не дает различить те возможные пути в будущее, которые идут от нынешнего перекрестка. Это трагедия: представьте себе «витязя на распутье», который от камня не видит никаких путей.
Здесь речь пойдет лишь об одном провале в нашем сознании – Смута как будто проглотила целый кусок той мировоззренческой матрицы, на которой и был собран наш народ. ХХ век – это несколько исторических периодов в жизни России, периодов критических. Суть каждого из них была в столкновении противоборствующих сил, созревавших в течение веков. В разных формах эти силы будут определять и нашу судьбу в ХХI веке. Но весь ХХ век Россия жила в силовом поле большой мировоззренческой конструкции, называемой «русский коммунизм». Знать ее суть необходимо всем, кто собирается жить в России, а уж тем более тем, кто желает Россию укреплять. Блок этого знания и вышибли из нашего разума за последние 20 лет.
Это была одна из главных операций психологической войны против России, начатая в 70-е годы. В 80-е годы в нее включились отечественные силы, в том числе и «патриоты», а потом и государство. В самые последние годы государство перешло к обороне, но очень вялой – его «личный состав» тоже контужен. Вся история советского проекта стала для нас черной дырой (или «черным ящиком»), а мы все стали «людьми ниоткуда» по кличке «постсоветские».
В результате трезвое знание о русском коммунизме имеют именно враги России, а те, которым без России не жить, воюют друг с другом из-за призраков. Одни не желают никакого трезвого знания потому, что возненавидели «коммуняк», другие потому, что не могут отвлекаться от защиты светлых идеалов коммунизма. И те и другие остаются слепыми – бродят по исторической ловушке и тянут назад тех, кто пытается выбраться.
В лучшем положении сейчас студенты. «Битвы призраков» их затронули меньше, они более открыты непредвзятому знанию. Оно для них – прагматическая ценность. Я выскажусь, имея в виду именно такого читателя.
Русский коммунизм – сплетение очень разных течений, необходимых, но в какие-то моменты враждебных друг другу. Советское обществоведение дало нам облегченную модель этого явления, почти пустышку. До войны иначе и нельзя было, а потом Хрущев искажал картину из своих фракционных интересов. При Брежневе верхушка была не на высоте задачи, да и уже была блокирована интеллектуалами с «новым мышлением». Они еще оставались коммунистами, но уже «евро». Главные вещи мы начали изучать и понимать в ходе катастрофы – глядя на те точки, по которым бьют.
В самой грубой форме я представляю русский коммунизм как синтез двух больших блоков, которые начали соединяться в ходе революции 1905–1907 гг. и стали единым целым перед войной (а если заострять, то после 1938 г.). Первый блок – то, что Макс Вебер назвал «крестьянский общинный коммунизм». Второй – русская социалистическая мысль, которая к началу ХХ в. взяла как свою идеологию марксизм, но им было прикрыто наследие всех русских проектов модернизации, начиная с Ивана IV.
Оба эти блока были частями русской культуры и имели традиции, о которых много написано. Оба имели сильные религиозные компоненты. Общинный коммунизм питался «народным православием». Революция 1905 г. – дело общинного коммунизма, почти без влияния второго блока, зеркало ее – Лев Толстой. После нее произошел раскол у марксистов, и их «более русская» часть пошла на смычку с общинным коммунизмом. Раскол социалистов в конце привел в Гражданской войне, все «западники» объединились (под рукой самого Запада) против большевиков-«азиатов».
После Гражданки демобилизовался миллион младших и средних командиров из деревень и малых городов – «красносотенцы». Они заполнили госаппарат, рабфаки и университеты, послужили опорой сталинизма. Конфликт между «почвенной» и «космополитической» частями коммунизма кончился кровавыми репрессиями, тонкая прослойка «космополитов» была почти сожрана с огромными потерями для страны. Но в благополучный сытый период 70-80-х годов возродилась уже как сознательный враг – и взяла реванш.
Большевизм преодолел цивилизационную раздвоенность России, соединил «западников и славянофилов». Это произошло в советском проекте, где удалось произвести синтез космического чувства русских крестьян с идеалами Просвещения и прогресса. Это – исключительно сложная задача, и сегодня, разбирая ее суть, поражаешься тому, как это удалось сделать.
Сразу выскажу свое убеждение в том, что проект реформ, предполагающий опору только на структуры западного типа (гражданское общество и рынок), обречен у нас на провал. Если у реформаторов будет достаточно сил, чтобы держать традиционную культуру в хрипящем полузадушенном состоянии, то Россия как цивилизация и как большая страна будет ликвидирована. По крайней мере, на обозримое будущее. Только Запад смог осуществить проект развития, порвав с традиционным обществом, но лишь потому, что длительное время мог изымать огромные средства из колоний, а потом уже собирать со всех дань как технологический лидер. Россия такой возможности не имела и не получит.
Второе, чего смогли добиться большевики своим синтезом, – это на целый (хотя и короткий) исторический период нейтрализовать западную русофобию и ослабить накал изнуряющего противостояния с Западом. С 1920 по конец 60-х годов престиж СССР на Западе был очень высок, и это дало России важную передышку. Россия в облике СССР стала сверхдержавой, а русские – полноправной нацией. О значении этого перелома писали и западные, и русские философы, очень важные уроки извлек из него первый президент Китая Сунь Ятсен и положил их в основу большого проекта, который успешно выполняется.
Из современных об этом хорошо сказал А. С. Панарин: «Русский коммунизм по-своему блестяще решил эту проблему. С одной стороны, он наделил Россию колоссальным “символическим капиталом” в глазах левых сил Запада – тех самых, что тогда осуществляли неформальную, но непреодолимую власть над умами – власть символическую.
Русский коммунизм осуществил на глазах у всего мира антропологическую метаморфозу: русского национального типа, с бородой и в одежде а la cozak, вызывающего у западного обывателя впечатление “дурной азиатской экзотики”, он превратил в типа узнаваемого и высокочтимого: “передового пролетария”. Этот передовой пролетарий получил платформы для равноправного диалога с Западом, причем на одном и том же языке “передового учения”. Превратившись из экзотического национального типа в “общечеловечески приятного” пролетария, русский человек стал партнером в стратегическом “переговорном процессе”, касающемся поиска действительно назревших, эпохальных альтернатив».
Третья задача, которую решили большевики и масштаб которой мы только сейчас начинаем понимать, состоит в том, что они нашли способ «пересобрать» русский народ, а затем и вновь собрать земли «империи» на новой основе – как СССР. Способ этот был настолько фундаментальным и новаторским, что приводит современных специалистов по этнологии в восхищение – после того как опыт второй половины ХХ века показал, какой мощью обладает взбунтовавшийся этнический национализм.
Сейчас духовные потомки тех, кто тогда пошел наперекор «ведомым», вроде бы взяли реванш – ну и в каком состоянии оказался народ? Но это другая история, а тогда сборка народа была совершена быстро и на высшем уровне качества. Так, что Запад этого не мог и ожидать – в 1941 г. его Нашествие встретил не «колосс на глиняных ногах», а многомиллионная образованная и здоровая молодежь с высочайшим уровнем самоуважения и ответственности.
А ведь такие задачи на нас уже накатывают. Это уже частность, но ведь факт, что русский коммунизм доработал ту модель государственности, которая была необходима для России в новых, труднейших условиях ХХ века. Это и сделали коммунисты, и это была творческая работа высшего класса. Как глупо сегодня забывать этот опыт!
Четвертую задачу, которую решил русский коммунизм (именно в его двуединой сущности), назову совсем кратко. Он спроектировал и построил большие технико-социальные системы жизнеустройства России, которые позволили ей вырваться из исторической ловушки периферийного капитализма начала ХХ века, стать индустриальной и научной державой и в исторически невероятно короткий срок подтянуть тип быта всего населения к уровню развитых стран. Мы не понимали масштабов и сложности этой задачи, потому что жили «внутри нее» – как не думаем о воздухе, которым дышим (пока нас не взяла за горло чья-то мерзкая рука).
На деле все эти большие системы «советского типа» – замечательное творческое достижение нашего народа. В их создании было много блестящих открытий и прозрений, во всех них есть что-то от автомата Калашникова – гениальная простота и красота. Замечательные, великолепные создания – советская школа и наука, советское здравоохранение и советская армия, советское промышленное предприятие с его трудовым коллективом и детским садом и советская колхозная деревня, советское теплоснабжение и Единая энергетическая система.
Все это за последние сорок лет оболгали и исковеркали. Для уничтожения «империи зла» это было необходимо. Но едва ли не самая главная для нас часть этого злодеяния заключается в том, что молодежь отвратили от знания о том, как все это работает. А ведь страшная истина заключается в том, что иных, «антисоветских» больших систем построить уже не удастся. Место занято! Можно изуродовать РАО ЕЭС или даже уничтожить ее, но построить иную, «западного» типа, уже не выйдет. Как мы видим, можно уничтожить советскую науку, но планы создания какой-то иной науки поражают своим ничтожеством, как будто в наказание кто-то с неба щелкнул разрушителей по лбу.
Все мы – наследники русского коммунизма, никакая партия или группа не имеет монополии на его явное и тайное знание. И все же антисоветизм и антикоммунизм отвращают от него. Я смотрю на это с горечью, и дело не в политике. Сегодня отворачиваться от этого знания глупо, а завтра будет уже убийственно…

05 августа 2022

https://vnnews.ru/o-nasledii-russkogo-kommunizma/#close


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Сергей Георгиевич Кара-Мурза - статьи
СообщениеДобавлено: Пн ноя 13, 2023 10:02 am 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11265
Использовать имеющиеся опыты мягкого прохождения кризиса
(опыт Испании)

Сергей Георгиевич Кара-Мурза

Сейчас России предстоит преодолеть разнообразные экономические последствия кризиса разрыва с Западом, перехода к широкому сотрудничеству с Востоком, а также внутреннюю напряженность, вязкое противодействие несогласных, отъезд одних и возвращение других граждан России, прием мигрантов. В этом может оказаться полезным использование некоторых дельных решений, найденных другими странами. Например, важным может оказаться опыт прохождения тяжелого кризиса в Испании, когда одновременно решались проблемы экономической и социальной напряженности.
В Испании сложилось так, что план стабилизации франкистской экономики 1959 г. привел к ухудшению экономической ситуации и имел очень тяжелые социальные последствия. Начавшаяся безработица заставила эмигрировать около 3 млн испанцев в развитые капиталистические страны, прежде всего в Германию. После смерти Франко в 1975 г. либерализация социально-политического строя и раскрытие экономики с интеграцией ее в европейское сообщество были связаны с неизбежной конверсией значительной части промышленности при начавшемся массовом возвращении эмигрантов (как политических, так и экономических). Таким образом, реформа была связана с острейшей проблемой создания новых рабочих мест.
Эта проблема представляла собой узел противоречий, которые при неблагоприятном развитии могли сорвать процесс демократизации и вернуть страну на грань социально-политических потрясений.
Антонио Фернандес Ортис, испанский историк, проходивший стажировку в нашем Аналитическом центре РАН, так характеризовал обстановку: «В политической панораме Испании действовало множество факторов, нависавших, как дамоклов меч, и препятствующих достижению того минимума социального равновесия, при котором становится возможным взаимопонимание. Реальность была такова, что в недавнем прошлом Испания не знала ни единого момента этого желанного равновесия, которого теперь искала. Все виды социальных антагонизмов, порожденных новейшей историей, разрешались путем насилия одной стороны над другими. Вследствие этого сложилось общество, находящееся в непрестанном конфликте, приученное решать конфликты через насилие. И в большинстве случаев через насилие жестокое, кровавое, иррациональное. Идея перехода к демократии была как звук трубы, играющей зорю после темной ночи франкизма, но характер этой ночи был таков, что зоря была наполнена предчувствием насилия, а не мира. Этот накопленный «капитал» насилия угрожал сорвать весь процесс демократизации…»
Проблема создания рабочих мест (помимо таких важнейших вопросов, как амнистия противников Франко, отмена забастовок и пр.) стала одним из пунктов беспрецедентных переговоров о национальном согласии, которые были начаты в конце 1977 г. по инициативе коммунистической партии Испании, бывшей в тот момент главной организованной силой антифранкистской оппозиции. В переговорах приняли участие: правительство Испании, все политические партии, представленные в парламенте (Кортесах), и два главных профсоюза.
Завершились переговоры заключением известных «Пактов Монклоа» (по названию дворца Монклоа, где было правительство и проходили переговоры). В Комплексном документе, принятом 27 октября 1977 г., были определены приоритеты государства в экономической политике.
За этими краткими формулировками стоит выработанная на очень трудных переговорах принципиальная концепция – выход из кризиса через массированную государственную поддержку малого предпринимательства.
Тогда было сохранено неустойчивое равновесие между постепенно сдающим свои позиции правящим слоем франкистского режима и разными течениями антифранкистской оппозиции. Но в результате преодоление кризиса прошло благополучно, и Испания вошла в число экономически высокоразвитых стран с высоким уровнем жизни и социальными гарантиями.
И вот в этой социокультуpной сpеде после смеpти Фpанко тоже пpоизошла «пеpестpойка». Никаких pеволюций, никакого демонтажа стpуктуp, никаких идеологических чисток или сведения политических счетов. Миpный и остоpожный, постепенный пеpеход к либеpальной экономике и откpытому обществу, а также федеpативному устpойству с постепенным увеличением пpав автономий.
К концу 80-х годов практически все испанцы, которые за 60-е годы эмигрировали в другие страны Западной Европы, вернулись в Испанию. Таким образом, в экономическую деятельность включились 3 млн человек, которые не только приобрели опыт и предпринимательские навыки за границей, но и привезли в страну значительные сбережения, которые и составили экономическую основу огромного числа малых и средних предприятий, созданных за десятилетие.
Соглашения, записанные в «Пактах Монклоа» и негласных приложениях, были реальными, фундаментальными и вполне конкретными. Взаимные уступки всех сторон были очень серьезны. Ключевым элементом «Пактов Монклоа» было выделение государством больших средств для создания массы рабочих мест через программу поддержки национальной сети малых предприятий как особого постиндустриального уклада. Для их создания (в основном увольняемыми при конверсии рабочими) давались прямые кредиты государства, учреждалась система институциональной поддержки, а также выдавались большие субсидии по безработице (они могли вкладываться в малое предприятие как «долевое участие» предпринимателя, под которое он получал субсидию государства). Государство на паях провело кампанию «Создай себе рабочее место сам» – а государство тебе поможет. Суть компромисса в том, что вся эта система формировалась как уже некапиталистический уклад. Так в Испании была создана промышленная ткань совершенно нового типа.
Создание широкой системы малых предприятий позволило Испании быстро преодолеть тяжелый структурный кризис и перейти к быстрому развитию и росту благосостояния. Так были сняты острые социальные противоречия, возникающие при отказе от патерналистской политики государства и конверсии тяжелой промышленности. Без больших капиталовложений малые предприятия предотвратили обеднение и маргинализацию крупных масс людей. Одновременно они приобщили к предпринимательству значительную часть населения (51% предпринимателей в Испании – бывшие рабочие), что стабилизировало демократию, лишив экстремистов социальной базы. Малые предприятия оживили «дремлющие» ресурсы и быстро насытили рынок вполне современными товарами технического назначения и широкого потребления.
В 1990-1991 гг. я в Испании изучал их программу создания системы малых и средних предприятий. Много говорил с идеологами этой программы, которые разработали ее после смерти Франко как условие либерализации и модернизации национальной экономики. Бывал на многих предприятиях, подружился с их хозяевами, обсуждал с профсоюзными деятелями, с коммунистами, социал-демократами и франкистами.
В Испании, прежде чем начать приватизацию (постепенную и выборочную), с помощью государства создали около миллиона предприятий, хозяевами которых стали рабочие и инженеры, уходящие при сокращении рабочих мест. В основном треть денег на создание фирмы давало государство, треть – беспроцентный кредит специального банка, треть – сам предприниматель. Была создана сеть региональных технических центров обслуживания с хорошим оборудованием и консультантами, сеть «инкубаторов», в которых можно было со своей идеей вырастить зародыш фирмы до жизнеспособного состояния, сеть институтов развития, выполняющих множество абсолютно необходимых функций, непосильных для малых фирм.
Среди малых предприятий были и наукоемкие. Промышленность электроники была сосредоточена в Мадриде. 90% работ выполнялось на малых предприятиях, 10% – на головных заводах. Так же и в большинстве других отраслей. А стоимость создания одного рабочего места на таких фирмах была в 10 раз меньше, чем такое же по уровню место на большом заводе. Сейчас, конечно, вся эта система там обновилась, хозяевами стали уже дети моих друзей, все с высшим образованием.
Важнейшая особенность малых предприятий – их способность поглощать и отпускать большое количество рабочей силы: предприятие с 5 работниками может легко расширить штат до 20 человек и так же легко сократить его до нормы. В стабильной ситуации на Западе малые фирмы создают 90–95% новых рабочих мест. В случае же резких колебаний на рынке рабочей силы (например, ликвидации крупного завода) малые предприятия служат «губкой», всасывающей избыточную рабочую силу, смягчающей социальные потрясения. Считается, что ни одно демократическое общество не может устоять при уровне безработицы 10% активного населения. В Испании же безработица достигала 17%. Но ее экономика и социальный порядок устойчивы потому, что на деле большинство безработных заняты на малых предприятиях (пусть и через «теневые» контракты). Они – главный механизм предотвращения массовой безработицы.
На малом предприятии собственник-предприниматель находится в постоянном и тесном личном контакте с работниками, так что их отношения во многом определены теми культурными нормами, которые доминируют в данной стране и даже в данной местности. Например, отношения авторитета, власти, контроля и санкций на малых предприятиях в Стране Басков или на юге Испании сильно различаются. Еще более усложняются социальные отношения внутри малого предприятия вследствие того, что значительная часть работников связана с предпринимателем отношениями родства, свойства или личной дружбы. Роль этих факторов настолько велика, что производственные отношения никак не могут быть сведены к купле-продаже рабочей силы, так что политэкономическая модель оказывается не вполне адекватной малому предприятию как экономическому укладу.
Что касается производственных отношений внутри малого предприятия между его собственниками и наемными работниками, то в большинстве опубликованных работ и в частных беседах отмечается большое влияние, которое оказывает на эти отношения неформальная структура. Иерархическая структура крупного предприятия практически полностью обезличивает отношения работника с собственниками, так что эти отношения «очищаются» до рыночных, до купли-продажи рабочей силы. Они приближаются к модели этих отношений, данных в политэкономии.
Этими особенностями во многом определяется очень незначительное вовлечение работников малых предприятий в профсоюзы, низкий уровень интенсивности трудовых конфликтов, широкое использование «теневых» трудовых отношений (работа без оформления контракта). Нередки случаи, когда предприятие довольно долгое время работает с убытком, который покрывается предпринимателем за счет побочных личных доходов, но при этом не увольняется персонал. Напротив, персонал нередко соглашается довольно долго работать, терпя невыплату или неполную выплату зарплаты, не увольняясь и не идя на трудовой конфликт.
Создание широкой системы малых предприятий позволило Испании быстро преодолеть тяжелый структурный кризис и перейти к быстрому развитию и росту благосостояния. Так были сняты острые социальные противоречия, возникающие при отказе от патерналистской политики государства и конверсии тяжелой промышленности. Без больших капиталовложений малые предприятия предотвратили обеднение и маргинализацию крупных масс людей.
Что говорить, было сделано великое дело – Испания за десять лет вырвалась в число высокоразвитых стран, она менялась прямо на глазах. С какой радостью работали люди, как приятно было бывать в этих дружных коллективах. Среди владельцев предприятий было много коммунистов. Их убеждения нисколько не мешали делу, ибо они были предпринимателями, а не капиталистами. Их положение не вызывало никакой классовой вражды, их уважали за мастерство и труд, а они не выгребали деньги из предприятия. Обычная их личная прибыль по величине была равна «второй зарплате».
И как они мечтали передать этот их опыт нам в Россию, сколько было предложений. Они были готовы вкладывать деньги в аналогичные предприятия у нас и вообще не вывозить прибыль, реинвестировать ее – в благодарность СССР за то, что мы приютили детей республиканцев. Я прикидывал, как бы это дело пошло у наших людей, примерял на своих знакомых инженеров, научных работников и рабочих – прекрасно пошло бы… Но тогда не сложилось, хотя какие-то отдельные моменты были позже использованы…
Сейчас задачей передачи нам своего опыта заинтересуются скорее вьетнамцы и китайцы, часть которых помнит нашу помощь. Но мы можем опираться на отдельные элементы описанных здесь подходов, зная, что там они успешно сработали.
Это – вариант консервативного проекта восстановления хозяйства, без революционного отказа от тех институтов и форм, которые сложились после 1991 года и показали свою жизнеспособность. Мы исходим из предположения, что в России возможен синтез части новых и «обновленных старых» хозяйственных структур, их взаимодействие на началах симбиоза, а не паразитизма.
Соглашения Монклоа сочетали и социально-психологические, и экономические компоненты, благодаря чему дали замечательный эффект для развития страны.
Сейчас в России во время обострившегося столкновения с Западом стране особенно нужно объединение. Для его достижения был бы важен заметный шаг от богатых навстречу бедным, в чем-то похожий на подписание «Пактов Монклоа»а в Испании. Сейчас в Госдуме идет обычная парламентская борьба методами невидимых для обычных людей компромиссов за продвижение различных законопроектов. Можно было бы часть таких компромиссов сделать явными и включить их в официальное соглашение между партиями Госдумы России.

15 марта 2023

https://vnnews.ru/sergey-kara-murza-isp ... -imeyushh/


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Сергей Георгиевич Кара-Мурза - статьи
СообщениеДобавлено: Пн янв 08, 2024 4:34 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11265
ТРУДНО ИСКАТЬ ПУТЬ

Сергей Григорьевич Кара-Мурза

Мы, Россия, и сейчас живём в этой революции. Крах советского строя в его первой версии — её эпизод, сегодня — лишь начало этого эпизода. Если мы хотим выжить как народ и как культура, надо знать и понимать эту революцию. Ленин — её продукт и её творец, её теоретик и конструктор. Он ключ к знанию и пониманию.
Наша беда, что Ленин и его соратники не имели времени, чтобы ясно описать своё дело и тем более понять его, они следовали неявному знанию. Эйнштейн сказал, что в физике он “сначала находил, потом искал”. Ленин и его соратники находили, а искать академические формы найденного не было времени. Нам надо реконструировать ход их мысли и дела. Эту возможность мы получили только сейчас, когда сникла и советская идеология, превратившая Ленина в икону, и когда выдохся чёрный миф о Ленине. Молодым нужно холодное и достоверное знание.
Политика надо оценивать в реальных координатах, сравнивать не со святыми, а с теми, кто в тот период воплощал альтернативные проекты. Для Ленина мы имеем такой ряд сравнения: Керенский (либерально-буржуазное Временное правительство), Деникин (“белые”), Савинков (террористы-эсеры), Махно (анархисты) и Троцкий (коммунисты-космополиты). Монархисты к концу 1917 года уже сошли с арены, даже Столыпин стал историей. Мечтать о “добром царе” — иллюзия. Все актуальные фигуры “предъявили” свои проекты, люди попробовали их на зуб, а не изучали в кабинетах. Отрицаете Ленина? Скажите, с кем бы вы были и почему в тот момент?
Не надо копаться в мелочах. Надо сравнить два главных проекта, два вектора, задававших России разные (и расходящиеся!) цивилизационные пути. Один проект предполагал построение в России государства западного типа с капитализмом. Его воплощали сначала Керенский, а потом Деникин и Колчак. Это Февральская революция, “белые”. Другой проект — советский, его воплощал Ленин. Это Октябрьская революция, “красные”.
Эти проекты Россия сравнила не в теории, не по книгам, а на опыте. С февраля по октябрь 1917 года — в мирных условиях сосуществования Временного правительства и Советов. Керенский потерпел поражение. Под давлением и при участии Запада блок кадетов и эсеров попытался вернуть власть военным путём, сравнение проектов происходило в форме гражданской войны. За ней наблюдала вся Россия, и белые также потерпели поражение.
О личности Ленина говорить не стоит. За ним не было замечено пороков или странностей, которые объясняли бы его мысли и дела. Он не был ни стяжателем, ни тираном. Это был умный и образованный человек, жёсткий руководитель, труженик, преданный своему делу, которое он считал справедливым. Многие сегодня считают его дело несправедливым. Пусть так. Но Ленин сделал дело своей совести мастерски, с большим успехом; так давайте брать у него пример именно в этом.
Ленин входил в мировую элиту социал-демократов, в “политбюро” второй партии в двухпартийной системе будущего Мирового правительства. Он блестяще выполнил последний завет Маркса — интеллектуально разгромил народников с их доктриной революции “не по Марксу” и развития “по некапиталистическому пути”. Но осознав смысл революции 1905 года, Ленин совершил радикальный сдвиг в обеих плоскостях раскола России: он встал в ряды простонародья против сословной элиты и в стан почвенников против западников. За это одни его возненавидели, а другие полюбили.
Значит, будем говорить о делах, а не о личности.
Надо прислушаться к носителям художественного чувства, оно часто приоткрывает знание. Были те, кто ненавидел Ленина, как Бунин. Были те, кто его принял, как избавление: Блок, Есенин, Шолохов. Надо вникнуть в мотивы и тех, и других. А кто считает себя западником, пусть почитает современников Ленина, которые наблюдали его проект лично, — Б.Рассела и Г.Уэллса, А.Грамши и Дж. Кейнса. Всё это — урок истории, его надо освоить независимо от нынешней позиции каждого.
Но это первое приближение. Надо понять, что же такого ценного сделал Ленин, за что его уважали многие достойные и умные люди во всём мире и любила б’ольшая часть народа России. Вспомним ситуацию. С конца XIX века России приходилось одновременно догонять капитализм и убегать от него. Она слишком раскрылась Западу, а он не желал и уже не мог “принять” её. Это было “исторической ловушкой”: возникли порочные круги, которые не удавалось разорвать. Замаячила революция как выход через катастрофу.
Было несколько проектов, все их перепробовала Россия. Каждый проект отражался в другом, каждая неудача обогащала знанием всех. Успешным был проект Ленина. Этот выбор вынашивали все, в том числе оппоненты и противники. В этом рывке было сделано много открытий мирового значения.
В основе советского проекта был крестьянский общинный коммунизм. Маркс считал его реакционным, он исходил из того, что крестьянство должно исчезнуть, породив сельскую буржуазию и пролетариат. В это верил поначалу и Ленин. Его подвиг в том, что он преодолел давление марксизма, при этом нашёл такие доводы, что стал не пророком-изгоем, каких немало, а вождём масс.
Назад из кризиса не выходят, и ленинизм соединил общинный коммунизм с идеалами Просвещения, что позволило России не закрыться в общине, а создать промышленность и науку, минуя котёл капитализма. Это был новаторский проект, и он сбылся на целый исторический период. И Победа, и Космос, и тот запас культурной прочности, на котором мы переживаем нынешний кризис, — результаты того проекта.
Ленин — мыслитель, конструктор будущего и виртуозный политик. В каждом плане у него есть чему учиться, он был творец-технолог. Он создавал прочные мыслительные конструкции и потому был свободен от доктринёрства. Он брал главные, массивные процессы и явления, взвешивал их верными гирями. Анализируя в уме свои модели, он так быстро “проигрывал” множество вероятных ситуаций, что мог точно нащупать грань возможного и допустимого. Так было и с Брестским миром, и с военным коммунизмом, и с нэпом, и с устройством СССР. Он не влюблялся в свои идеи и доводил сканирование реальности до отыскания всех скрытых ресурсов. Поэтому главные решения Ленина были нетривиальными и поначалу вызывали сопротивление партийной верхушки, но находили поддержку снизу.
Предвидения Ленина сбылись с высокой точностью (в отличие от Маркса). Читая его рабочие материалы, приходишь к выводу, что дело тут не в интуиции, а в методе работы и в типе мыслительных моделей. Исходя из трезвой оценки динамики настоящего, он “проектировал” будущее, а в моменты острой нестабильности подталкивал события в нужный коридор. В овладении этим интеллектуальным арсеналом он обогнал время почти на целый век.
Ленин выдвинул и частью разработал с десяток фундаментальных концепций, которые и задали стратегию советской революции и первого этапа строительства, а также мирового национально-освободительного и левого движения.
Здесь отметим лишь те, которые советская история оставила в тени.
1. Ленин добился “права русских на самоопределение” в революции, то есть на автономию от главных догм марксизма и от мирового сообщества марксистов. Это обеспечило поддержку или нейтралитет мировой социал-демократии. Он преодолел цивилизационную раздвоенность России, соединив “западников и славянофилов” в советском проекте. На полвека была нейтрализована русофобия Запада.
2. Создавая Коминтерн, Ленин поднял проблему “несоизмеримости России и Запада”, проблему взаимного “перевода” понятий обществоведения этих двух цивилизаций. Эта проблема осталась неразработанной, но как нам не хватало в постсоветские годы хотя бы основных её положений! Да и сейчас не хватает.
3. Ленин поднял и, в общем, успешно решил проблему выхода из революции (её обуздания). Это гораздо сложнее, чем начать революцию.

Огромную роль сыграл марксизм в консолидации российского общества вокруг проблемы “образа будущего”. Как целостное связанное учение, соединившее в себе рациональную концепцию с нравственными идеалистическими императивами, марксизм был эффективно применён большевиками для создания идеологии, на время овладевшей массами. В этой идеологии стихийные народные представления о благой жизни были скреплены логикой и идеалами марксизма, которые в тот момент оказывали почти магическое воздействие на сознание. Это не дало народу в момент катастрофы 1905–1920 годов рассыпаться на мелкие группы, ведущие “молекулярную” войну всех против всех. Известно, что в периоды таких катастроф общества, не связанные размышлением о будущем и о путях к желаемому жизнеустройству, порождают массу бандитских шаек и милитаристских групп: кризис порождает общности извергов.
Учитывая всё это, необходимо рассмотреть те установки Маркса и Энгельса, которые внесли раздор в демократическое и революционное движение России и нанесли ущерб и самосознанию интеллигенции, и развитию русской революции, и здоровью уже советского общества и государства. Хотя наши революционеры сами виноваты: слишком они были очарованы марксизмом и воспринимали все его положения как откровение свыше. Тогда у нашей интеллигенции были романтические представления о народе и обществе, а рациональности научного типа было недостаточно.
Маркс предупреждал, что предмет его учения — западный капитализм и западный пролетариат. Он прямо указывает: “в том строе общества, которое мы сейчас изучаем, отношения людей в общественном процессе производства чисто атомистические”. А это значит, что результаты такого изучения не адекватны тем обществам, где не произошла атомизация человека и где производственные отношения содержат общинный компонент. Эти предупреждения прогрессивная русская интеллигенция игнорировала и смотрела на общественные процессы в России через призму марксизма.
Согласно в’идению истории как смены социально-экономических формаций на той стадии развития, на котором находилась Россия, революционным классом должна была быть буржуазия и помогающий ей пролетариат. Именно они рассматривались как носители прогресса и модернизации. Главной задачей революции в России, которая должна была быть только буржуазной, являлось свержение монархии, устранение сословий, ликвидация барьеров, простор капитализму в деревне и городе. В такой революции крестьянство как консервативная монархическая сила, опора традиционного общества виделось противником главных устремлений революции.
Но и попытку пролетариата бороться против капитализма, который ещё не исчерпал свой импульс, Маркс и Энгельс считали реакционной — даже в форме интеллектуальной (литературной) борьбы. Они пишут в “Манифесте Коммунистической партии”: “Первые попытки пролетариата непосредственно осуществить свои собственные классовые интересы во время всеобщего возбуждения, в период ниспровержения феодального общества неизбежно терпели крушение вследствие неразвитости самого пролетариата, а также вследствие отсутствия материальных условий его освобождения, так как эти условия являются лишь продуктом буржуазной эпохи. Революционная литература, сопровождавшая эти первые движения пролетариата, по своему содержанию неизбежно является реакционной. Она проповедует всеобщий аскетизм и грубую уравнительность” (Маркс К., Ф.Энгельс. Манифест Коммунистической партии // Маркс К., Энгельс Ф.Соч., 2-е изд. — М.: Гослитиздат, 1955-1981. Т. 4. С. 455).
Эта уравнительность, особенно свойственная “крестьянскому коммунизму”, рассматривалась Марксом едва ли не как главное препятствие на пути исторического прогресса.
Вторая установка классического марксизма, которая довлела над мировоззрением русской революционной интеллигенции, состояла в концепции разделения народов на революционные и реакционные. Народ, представляющий Запад, является по определению прогрессивным, даже если он выступает как угнетатель. Народ-”варвар”, который пытается бороться против угнетения со стороны Запада, является для классиков марксизма врагом и подлежит усмирению вплоть до уничтожения.
Энгельс так трактует революционные события 1848 года в Австро-Венгрии: “Среди всех больших и малых наций Австрии только три были носительницами прогресса, активно воздействовали на историю и ещё теперь сохранили жизнеспособность; это немцы, поляки и мадьяры. Поэтому они теперь революционны. Всем остальным большим и малым народностям и народам предстоит в ближайшем будущем погибнуть в буре мировой революции. Поэтому они теперь контрреволюционны” (Энгельс Ф.Борьба в Венгрии // Маркс К., Энгельс Ф.Соч. — Указ. изд. Т. 6. С. 175–186).
Русские считались реакционным народом, угрожающим Европе. С XVI века в элите Запада к образу России как “варвара на пороге” добавлялся “географический” мотив представления русских как азиатского народа. Утверждали даже, что для Европы “русские хуже турок”. Маркс писал: “Турция была плотиной Австрии против России и её славянской свиты” (Маркс К.Маркс — Вильгельму Либкнехту // Маркс К., Энгельс Ф.Соч. — Указ. изд. Т. 34. С. 247).
Почти целый век эксплуатировался и миф об угрозе для Европы панславизма, за которым якобы стояла Россия. Энгельс развивал эту тему в связи с революцией 1848 года: “Европа <стоит> перед альтернативой: либо покорение её славянами, либо разрушение навсегда центра его наступательной силы — России”.
В большой статье “Демократический панславизм” Энгельс пишет, обращаясь к русским демократам: “На сентиментальные фразы о братстве, обращаемые к нам от имени самых контрреволюционных наций Европы, мы отвечаем: ненависть к русским была и продолжает ещё быть у немцев их первой революционной страстью; со времени революции к этому прибавилась ненависть к чехам и хорватам, и только при помощи самого решительного терроризма против этих славянских народов можем мы совместно с поляками и мадьярами оградить революцию от опасности. Мы знаем теперь, где сконцентрированы враги революции: в России и в славянских областях Австрии; и никакие фразы и указания на неопределённое демократическое будущее этих стран не помешают нам относиться к нашим врагам как к врагам” (Энгельс Ф.Демократический панславизм // Маркс К., Энгельс Ф.Соч. — Указ. изд. Т. 6. С. 306).
Русофобия Маркса и Энгельса, их представление о русских как реакционном народе были неразрывно связаны с ненавистью к России как государству и стране. Это бросается в глаза и удивляет человека, который начинает читать подряд, без определённой цели сочинения Маркса и Энгельса; из популярного советского марксизма этот болезненный колорит был вычищен.
Российское государство опиралось на все те силы, отношения и институты, которые в глазах Маркса были главными генераторами реакционного духа, — религию, государственное чувство, общинное крестьянство, нерыночную уравнительную психологию. Таким образом, Россия представала как активный источник реакции, бросающий вызов прогрессивным силам мировой цивилизации.
Изложенные Марксом и Энгельсом представления о прогрессивных и реакционных народах, о реакционной буржуазной сущности крестьянства и столь же реакционной сущности славян (особенно русских) резко осложнили развитие движения революционных демократов в России. Они вызвали в русском марксизме того времени раскол, который затем перерос в конфликт марксистов с русскими народниками, а затем и в конфликт меньшевиков и эсеров с большевиками.
Через полвека Н.А.Бердяев писал: “Замечательнейшим теоретиком революции в 70-е годы был П.Н.Ткачёв... Он первым противоположил тому русскому применению марксизма, которое считает нужным в России развитие капитализма, буржуазную революцию и пр., точку зрения, очень близкую русскому большевизму. Тут намечается уже тип разногласия между Лениным и Плехановым... Ткачёв, подобно Ленину, строил теорию социалистической революции для России. Русская революция принуждена следовать не по западным образцам... Ткачёв был прав в критике Энгельса. И правота его не была правотой народничества против марксизма, а исторической правотой большевиков против меньшевиков, Ленина против Плеханова” (Бердяев Н.А.Истоки и смысл русского коммунизма. — М.: Наука, 1990. С. 59-60).
Энгельс издевается над прогнозами народников: “Г-н Ткачёв говорит чистейший вздор, утверждая, что русские крестьяне, хотя они и “собственники”, стоят “ближе к социализму”, чем лишённые собственности рабочие Западной Европы. Как раз наоборот. Если что-нибудь может ещё спасти русскую общинную собственность и дать ей возможность превратиться в новую, действительно жизнеспособную форму, то это именно пролетарская революция в Западной Европе” (Энгельс Ф.О социальном вопросе в России // Маркс К., Энгельс Ф.Соч. — Указ. изд. Т. 18. С. 537–548).
Энгельс предупреждает, что антибуржуазная революция в России, согласно марксизму, имела бы реакционный характер: “Только на известной, даже для наших современных условий очень высокой ступени развития общественных производительных сил становится возможным поднять производство до такого уровня, чтобы отмена классовых различий стала действительным прогрессом, чтобы она была прочной и не повлекла за собой застоя или даже упадка в общественном способе производства. Но такой степени развития производительные силы достигли лишь в руках буржуазии” (Энгельс Ф.О социальном вопросе в России // Маркс К., Энгельс Ф.Соч. — Указ. изд. Т. 18. С. 537).
Вывод был таков: “Русские должны будут покориться той неизбежной международной судьбе, что отныне их движение будет происходить на глазах и под контролем остальной Европы” (Энгельс Ф.Эмигрантская литература. III // Маркс К., Энгельс Ф.Соч. — Указ. изд. Т. 18. С.526).
К чему же свёлся этот европейский контроль? Прежде всего, к атаке на российское народничество и к побуждению русских марксистов вести такие атаки и внутри России. В работе группы Плеханова очень важны были их непосредственные контакты с Марксом и его соратниками. Ф.Энгельс высоко оценивал деятельность группы “Освобождение труда”. Он писал в 1885 году В.И.Засулич: “Я горжусь тем, что среди русской молодёжи существует партия, которая искренне и без оговорок приняла великие экономические и исторические теории Маркса и решительно порвала со всеми анархическими и несколько славянофильскими традициями своих предшественников. И сам Маркс был бы также горд этим, если бы прожил немного дольше. Это прогресс, который будет иметь огромное значение для развития революционного движения в России” (Энгельс Ф.Письмо В.И.Засулич 23 апреля 1885 г. // Маркс К., Энгельс Ф.Соч. — Указ. изд. Т. 36. С. 260).

Приняв эти установки, российские марксисты много сделали для разгрома народников. На первом этапе своей политической деятельности в этом разгроме принял участие и молодой Ленин. Как сказано в предисловии к 18-му тому сочинений Маркса и Энгельса, ответ Ткачёву “положил начало той всесторонней критике народничества в марксистской литературе, которая была завершена В.И.Лениным в 90-х годах XIX века и привела к полному идейно-теоретическому разгрому народничества”.
Современные исторические исследования массового сознания крестьян, проведённые путём изучения большого массива документов 1905–1907 годов (наказов, приговоров и петиций), подводят нас к важному выводу о причинах того разрыва внутри революционного социалистического движения, который привёл и к трагедии Гражданской войны.
Ленин первым перешёл к принципиально иной модели, объясняющей природу русской революции и место в ней крестьянства. Но и он “приходил к ленинизму” трудно, с отступлениями и противоречиями, традиционное сословное российское общество считалось архаичным и противопоставлялось гражданскому обществу.
Такое видение сохранилось у многих и сегодня.

“Развитие капитализма в России” и марксизм

Огромную роль при укреплении учения марксизма сыграл молодой В.И.Ленин и его фундаментальный труд “Развитие капитализма в России” (1899).
По сути, этот труд завершил построение философско-политической доктрины, в рамки которой была введена общественная мысль России первой трети ХХ века. Главной задачей труда “Развитие капитализма в России” (1896–1899) сам Ленин считал укрепление марксистских взглядов на исторический процесс в России, он слишком “затвердил” установки марксизма, не вскрыв рациональное зерно взглядов народников.
В начале века марксизм в России стал больше, чем теорией или даже учением: он стал формой общественного сознания в культурном слое. С.Н.Булгаков писал в “Философии хозяйства”: “Практически все экономисты суть марксисты, хотя бы даже ненавидели марксизм”. Тем более что марксисты России смотрели на социальную реальность через призму трудов Маркса. Структура мышления, созданная в конце XIX века для определённого понимания России, опиралась на связный набор понятий и терминов, она была логична и поддерживалась авторитетом Запада. Это язык евроцентризма, который отвергал существование иных жизнеспособных цивилизаций, кроме Запада. Россия должна была пройти тот же путь, что и Запад! В конце XIX века это означало, что и в России должен был быть капитализм. Россия сильно отстала, в ней много ещё крепостничества и “азиатчины”, но сейчас она навёрстывает упущенное.
В момент написания этой книги и даже в первый период после революции 1905–1907 годов Ленин следовал тезису о неизбежности прохождения России через этап господства капитализма. Отсюда вытекало, что и назревающая русская революция, смысл которой виделся в расчистке площадки для прогрессивной формации, должна была быть революцией буржуазной.
Из этого широкого течения выбивались наследники славянофилов — народники. Против них встали и либералы, и марксисты. Их идейный разгром молодой Ленин считал в то время одной из главных своих задач. В работе 1897 года “От какого наследства мы отказываемся” он так определил суть народничества, две его главные черты: “признание капитализма в России упадком, регрессом” и “вера в самобытность России, идеализация крестьянина, общины и т.п.”.
Исходя из марксистской политэкономии, Ленин был уверен, что освобождение крестьян от оков общины — благо для них, и так определял позицию социал-демократов: “Мы стоим за отмену всех стеснений права крестьян на свободное распоряжение землёй, на отказ от надела, на выход из общины. Судьёй того, выгоднее ли быть батраком с наделом или батраком без надела, может быть только сам крестьянин. Поэтому подобные стеснения ни в каком случае и ничем не могут быть оправданы*”.
Во втором издании 1908 года Ленин сделал сноску, чтобы отмежеваться от реформы Столыпина, которая потребовала массовых порок и казней: “Само собой разумеется, что ещё больший вред крестьянской бедноте принесёт столыпинское (ноябрь 1906 года) разрушение общины”. Но между этой сноской и текстом имеется явное противоречие — трудно поддерживать разрушение общины (“отмену всех стеснений”) и в то же время критиковать за это Столыпина.
Это сводится к простой мысли: быть свободным индивидом лучше, чем входить в солидарный человеческий коллектив. Общинное право запрещало продавать и даже закладывать землю — это, конечно, стеснение. Крестьяне его поддерживали потому, что знали: в их тяжёлой жизни чуть ли не каждый попадёт в положение, когда отдать землю за долги или пропить её будет казаться наилучшим выходом. И потерянного не вернёшь. Не вполне распоряжаться своим урожаем, а сдавать в общину часть его для создания неприкосновенного запаса на случай недорода, — стеснение. Но в каждой крестьянской семье была жива память о голодном годе, когда этот запас спасал жизнь. И это общинное правило, гарантирующее выживание, ценилось крестьянами выше глотка свободы. Как говорили сами крестьяне: “Если нарушить общину, нам и милостыню не у кого попросить будет”.
Вообще, спор о земледельческой общине можно считать законченным после двух исторических экспериментов: реформы Столыпина и Октябрьской революции 1917 года. Получив землю, крестьяне повсеместно и по своей инициативе восстановили общину. В 1927 году в РСФСР 91% крестьянских земель находился в общинном землепользовании. Как только история дала русским крестьянам короткую передышку, они определённо выбрали общинный тип жизнеустройства. И если бы не грядущая война и жестокая необходимость в форсированной индустриализации, возможно, более полно сбылся бы проект государственно-общинного социализма народников.
Общая ошибка марксистов, слишком жёстко применявших формационный подход, заключалась в том, что они часто ставили знак равенства между докапиталистическими формами и некапиталистическими. Если не видеть в общине её цивилизационное, а не формационное, содержание, то она, естественно, будучи “докапиталистической” формой, в конце XIX века выглядит как пережиток, дикость и отсталость. Если же рассматривать общину как продукт культуры, жёстко не связанный с формацией, то в ней виден особый гибкий и насыщенный содержанием уклад, совместимый с самыми разными социально-экономическими базисами.
В предисловии к книге “Развитие капитализма в России” Ленин выражает особую солидарность с Каутским в “признании прогрессивности капиталистических отношений в земледелии сравнительно с докапиталистическими”. Для нас этот тезис важен и актуален сегодня, поскольку он стал повторяться в несколько расширенной форме: “капитализм в земледелии прогрессивнее некапитализма”.
Каковы же методологические приёмы обоснования этого тезиса у Ленина? Главных приёма два: первый — отсылка к авторитету Маркса, который представлен в работе как абсолютно непререкаемый. Второй довод — статистика концентрации средств и уровень производства зажиточных крестьян по сравнению с бедными. Рассмотрим эти доводы.
Условием для использования первого довода Лениным был предварительный постулат, что Россия ничем существенно не отличается от Запада. Это ошибка, потому что этот постулат — идеологическое утверждение, предмет веры, а не знания.
А. В.Чаянов пишет: “В России в период начиная с освобождения крестьян (1861) и до революции 1917 года в аграрном секторе рядом с крупным капиталистическим хозяйством существовало крестьянское семейное хозяйство, что и привело к разрушению первого, ибо малоземельные крестьяне платили за землю больше, чем давала рента капиталистического сельского хозяйства, что неизбежно вело к распродаже крупной земельной собственности крестьянам... Арендные цены, уплачиваемые крестьянами за снимаемую у владельцев пашню, значительно выше той чистой прибыли, которую с этих земель можно получить при капиталистической их эксплуатации” (Чаянов А.В.Крестьянское хозяйство. — М.: Экономика, 1989. С. 143).
Таким образом, в конкуренции с крестьянским общинным хозяйством крупное капиталистическое хозяйство в России проиграло. И это не постулат, а эмпирический факт. К этому Чаянов даёт такой комментарий: “Наоборот, экономическая история, например, Англии даёт нам примеры, когда крупное капиталистическое хозяйство... оказывается способным реализовать исключительные ренты и платить за землю выше трудового хозяйства, разлагая и уничтожая последнее”.
Никоим образом не мог в России “господствовать тот же хозяйственный строй, что и на Западе”. Модель марксистов — как большевиков, так и “легальных” — была неадекватна в принципе, не в мелочах, а в самой своей сути. Из этой модели были изъяты непреодолимые объективные факторы, которые не учитывали ни Маркс, ни Ленин, — структурные и природные. Но эта модель становилась главенствующей в России.
В своём труде “Развитие капитализма в России” Ленин, следуя за устаревшей политэкономией Маркса, ошибался относительно прогрессивной роли капитализма в целом, в глобальном масштабе. В реальности капитализм был системой “центр-периферия”. Создавая на периферии анклавы современного производства, господствующий извне капитализм метрополии обязательно производил “демодернизацию” остальной части производственной системы, даже уничтожая структуры местного капитализма.

Второй довод: расслоение на сельскую буржуазию и пролетариат

Ленин делает радикальный вывод: “Доброму народнику и в голову не приходило, что, покуда сочинялись и опровергались всяческие проекты, капитализм шёл своим путём, и общинная деревня превращалась и превратилась в деревню мелких аграриев”.
В реальности капитализм продавал и сдавал землю крестьянам в аренду по цене в три раза выше капиталистической ренты, а общинная деревня укреплялась. Вот факт — переток земли. В целом после реформы 1861 года на рынке земли стали господствовать трудовые крестьянские хозяйства, а не фермеры. Если принять площади, полученные частными землевладельцами в 1861 году за 100%, то к 1877 году у них осталось 87%, к 1887-му — 76%, к 1897-му — 65%, к 1905-му — 52% и к 1916-му — 41%. При этом из этих земель 2/3 использовалось крестьянами через аренду. То есть за время “развития капитализма” к крестьянам перетекло 86% частных земель.
Изменение классового строя деревни, конечно, было бы важнейшим доводом в пользу вывода об исчезновении общины. Ленин пишет: “Старое крестьянство не только “дифференцируется”, оно совершенно разрушается, перестаёт существовать, вытесняемое совершенно новыми типами сельского населения — типами, которые являются базисом общества с господствующим товарным хозяйством и капиталистическим производством. Эти типы — сельская буржуазия (преимущественно мелкая) и сельский пролетариат, класс товаропроизводителей в земледелии и класс сельскохозяйственных наёмных рабочих”. В другом месте сказано: “крестьянство с громадной быстротой раскалывается...”. Далее Ленин даёт оценку: “К представителям сельского пролетариата должно отнести не менее половины всего числа крестьянских дворов, т.е. всех безлошадных и большую часть однолошадных крестьян”.
Довод в пользу того, что “крестьянство перестаёт существовать”, — высокая, по мнению Ленина, товарность хозяйства, вовлечённость его в рынок, “полная зависимость от рынка”. Но из семейных бюджетов следует, что личное потребление крестьян, включая пищу, покрывалось за счёт покупных продуктов и вещей не более чем на треть — такую зависимость никак не назовёшь полной. Эта “рыночность” во многом была мнимой: чтобы осенью заплатить подати, крестьяне были вынуждены дёшево продавать хлеб, а весной покупать его уже дороже. Это даёт видимое завышение “товарности”, и экономисты-народники его вычитают, считая товарным только тот продукт, который не возвращается к производителю. Ленин такой поправки не делает.
Это явление “вынужденной товарности” натурального хозяйства довольно хорошо изучено в последние десятилетия на периферии капиталистической системы, в крестьянских странах “третьего мира”. В очень важной книге “Теория формаций” (М., 1997) В. В.Крылов пишет о натуральном хозяйстве: “Чисто статистическими методами было рассчитано, что докапиталистические способы труда и натуральная замкнутость хозяйства прочно удерживаются в условиях, когда производство на душу населения не превышает 200–250 долл. Только внеэкономические, рентальные, налоговые и тому подобные меры позволяют в этих условиях увеличивать товарный выход продукции, часто за счёт личного потребления самих производителей”.
Именно это и наблюдалось в России, где подати и платежи у крестьян превышали возможный доход от хозяйства. Более того, даже работа крестьянина на капиталистический рынок ещё не говорит о том, что и само его хозяйство является капиталистическим. Это на материале русской деревни доказывал А.В.Чаянов, а за последние десятилетия установлено исследованием крестьянства в развивающихся странах.
В свете того, что сейчас известно о взаимодействии капитализма метрополий с периферией, становится более понятным, почему Ленин в 1890-е годы считал, что в сельском хозяйстве России растёт товарность и укрепляются капиталистические отношения, а через десять лет он во многом изменил это представление. Вторжение западного финансового капитала и развитие капитализма в городе (как “метрополии” российского капитализма) после 1900 года привело к сужению свободного рынка для крестьянства.
Центром организации революционных выступлений была община — деревенский или волостной сход. Уровень организации, высокая дисциплина и, можно сказать, “культура” революции поразили всех политиков и напугали правительство гораздо больше, чем эксцессы. Мы, к нашему горю, очень мало знаем об этой революции, потому что она пошла совершенно “неправильно”. Мы, например, слышали о Совете в Иваново-Вознесенске, который пассивно просуществовал два месяца, но ничего не знаем о сотне крестьянских советских республик, которые по полгода обладали полнотой власти в обширных зонах. История Советской России началась в деревне в 1905 году.
В ходе революции практически не было конфликтов между бедняками и богатыми крестьянами. Те, кого Ленин называл “сельской буржуазией”, были организаторами большой “петиционной кампании” — в Крестьянский союз и в Государственную Думу. Изучено около 4000 таких петиций, и в 100% из них — требование отмены частной собственности на землю. После этого вопрос о том, являются ли богатые крестьяне буржуазией и стало ли общинное крестьянство оплотом капитализма, можно было считать закрытым.
Отметим важную проблему, которая встала при изучении трудового хозяйства, действующего в рамках господствующего капиталистического способа производства. Именно эта проблема в 1899 году затруднила Ленину анализ крестьянского хозяйства в России. Её теоретическое понимание пришло намного позднее. Во многих местах А.В.Чаянов подчёркивает тот факт, что семейное трудовое хозяйство, обладая особенным и устойчивым внутренним укладом, во внешней среде приспосабливается к господствующим экономическим отношениям, так что его внутренний (“субъективный”) уклад вообще не виден при поверхностном взгляде. Он пишет: “Всякого рода субъективные оценки и равновесия, проанализированные нами как таковые, из недр семейного хозяйства на поверхность не покажутся, и вовне оно будет представлено такими же объективными величинами, как и всякое иное”.
Здесь источник столкновения А.В.Чаянова не только с марксистами, но и с современными ему буржуазными западными экономистами, которые склонялись к рассмотрению трудового хозяйства как разновидности капиталистического. Огромное отличие от России состояло в том, что на Западе крестьянское хозяйство было замаскировано очень глубоко, поскольку капитализм там господствовал почти полностью, а на селе в очень большой степени (крестьянин был вытеснен фермером). В России же крестьянство составляло 85% населения, а на селе определяло хозяйственную жизнь почти абсолютно.
Эти факторы не были включены в парадигму Маркса и не были учтены в книге “Развитие капитализма в России” Ленина.
Столетиями русский крестьянин для выполнения земледельческих работ (с учётом запрета на труд по воскресеньям) располагал примерно 130 сутками в год. Из них около 30 суток уходило на сенокос. В итоге однотягловый хозяин с семьёй из четырёх человек имел для всех видов работ на пашне (исключая обмолот снопов) лишь около 100 суток. В расчёте на десятину (около 1 га) обычного крестьянского надела это составляло 22-23 рабочих дня (а если он выполнял полевую барщину, то почти вдвое меньше).
Налицо колоссальное различие с Западом. Возможность интенсификации земледелия и сам размер обрабатываемой пашни на Западе были неизмеримо больше, чем в России. Это и 4–6-кратная пахота, и многократное боронование, и длительные “перепарки”, что позволяло обеспечить чистоту всходов от сорняков, достигать почти идеальной рыхлости почвы и т.д.
Мы видим, что разница колоссальная — в России на пороге XIX века урожай сам-2,4! В четыре раза ниже, чем в Западной Европе. А ведь и крестьянин, и лошадь в России работали впроголодь. Как пишет Л.В.Милов, в Древнем Риме, по свидетельству Катона Старшего, рабу давали в пищу на день 1,6 кг хлеба (т.е. 1 кг зерна). У русского крестьянина суточная норма собранного зерна составляла 762 г. Но из этого количества он должен был выделить зерно “на прикорм скота, на продажу части зерна с целью получения денег на уплату налогов и податей, покупку одежды, покрытие хозяйственных нужд”.
Как известно, Запад делал инвестиции для строительства дорог и мостов, заводов и университетов главным образом за счёт колоний. У России колоний не было, источником инвестиций было то, что удавалось выжать из крестьян. Насколько прибыльным было их хозяйство?
В декабре 1907 года Ленин заканчивал книгу “Аграрная программа русской социал-демократии в первой русской революции 1905–1907 годов”, а зимой 1908 года готовил её к печати (книга была конфискована и уничтожена ещё в типографии; сохранился один экземпляр, вышла она в 1917 году). В ней ещё излагаются старые представления ортодоксального марксизма: то же самое обличение “средневековья” и те же мечты о “фермере”, что и в “Развитии капитализма в России”.
Вот главные для нас мысли той книги: “Крестьянское надельное землевладение... загоняет крестьян, точно в гетто, в мелкие средневековые союзы фискального, тяглового характера, союзы по владению надельной землей, т.е. общины. И экономическое развитие России фактически вырывает крестьянство из этой средневековой обстановки, с одной стороны, порождая сдачу наделов и забрасывание их, с другой стороны, созидая хозяйство будущих свободных фермеров (или будущих гроссбауэров юнкерской России) из кусочков самого различного землевладения...
Для того чтобы построить действительно свободное фермерское хозяйство в России, необходимо “разгородить” все земли, и помещичьи, и надельные. Необходимо разбить все средневековое землевладение, сравнять все и всяческие земли перед свободными хозяевами на свободной земле. Необходимо облегчить в максимальной возможной степени обмен земель, расселение, округление участков, создание свободных новых товариществ на место заржавевшей тягловой общины. Необходимо “очистить” всю землю от всего средневекового хлама...
Мелкие собственники-земледельцы в массе своей высказались за национализацию <земли> и на съездах Крестьянского союза в 1905 году, и в первой Думе в 1906 году, и во второй Думе в 1907 году... не потому, что “община” заложила в них особые “зачатки”, особые, небуржуазные “трудовые начала”. Они высказались так потому, наоборот, что жизнь требовала от них освобождения от средневековой общины и средневекового надельного землевладения. Они высказались так не потому, что они хотели или могли строить социалистическое земледелие, а потому, что они хотели и хотят, могли и могут построить действительно буржуазное, т.е. в максимальной степени свободное от всех крепостнических традиций мелкое земледелие”.
Это чисто марксистское видение проблемы, но оно было ошибочным.
Полемика Маркса и Энгельса с народниками относительно русской крестьянской общины продолжались 20 лет. В 1882 году в предисловии ко второму русскому изданию “Манифеста Коммунистической партии” за подписью Карл Маркс. Фридрих Энгельс сказано: “Спрашивается теперь: может ли русская община — эта, правда, сильно уже разрушенная форма первобытного общего владения землёй — непосредственно перейти в высшую, коммунистическую форму общего владения? Или, напротив, она должна пережить сначала тот же процесс разложения, который присущ историческому развитию Запада?
Единственно возможный в настоящее время ответ на этот вопрос заключается в следующем. Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития” (Маркс К., Ф.Энгельс К.Предисловие ко второму русскому изданию “Манифеста коммунистической партии” // Маркс К., Энгельс Ф.Соч. — Указ. изд. Т. 19. С. 304-305).
Но русская община конца XIX века не была и просто не могла быть “формой первобытного общего владения землёй”. После реформы 1861 года община не разрушалась, а именно укреплялась. Наконец, ни народникам, ни большевикам и в голову не приходило ожидать, чтобы община “непосредственно перешла в высшую, коммунистическую форму”. Говорилось о пути развития с использованием общины как социокультурной системы, как большого общественного института.
Взгляды на русскую крестьянскую общину в марксизме были настолько противоречивы, что и сам Маркс не решился их обнародовать, они остались в трёх (!) вариантах его письма к В.Засулич, и ни один из этих вариантов он так ей и не послал.
Начнём с экономической эффективности. Что крупное предприятие в земледелии несравненно эффективнее (“прогрессивнее”) мелкого крестьянского, было для марксистов непререкаемой догмой. Но в действительности община показала удивительную способность сочетаться с кооперацией и таким образом развиваться в сторону крупных хозяйств. В 1913 году в России было более 30 тысяч кооперативов с общим числом членов более 10 млн человек. Смогла община, хотя и с травмами, восстановиться и в облике колхозов — крупных кооперативных производств.

В 1908 году на I Всероссийском съезде работников кооперации было решено создать большой банк. В 1911 году был учреждён Московский народный банк, 90% акций которого приобрели кооперативы. Он координировал деятельность кооперативов, давал им кредиты и гарантировал их займы. Его оборот вырос к 1916 году до 1,2 млрд рублей. Это, видимо, был крупнейший кооперативный банк в мире.
Вокруг кредитной кооперации стала развиваться и сельскохозяйственная — закупка машин, обработка льна, строительство зернохранилищ и зерноочистительных станций, маслодельных заводов. Кооперация в России стала огромной системой самоорганизации, которая вовлекла в себя десятки миллионов человек. И Ленин признал незадолго до смерти: “Социализм — это строй цивилизованных кооператоров”.
В России, в отличие от Западной Европы, капитализм в сельском хозяйстве и в целом в стране не мог вытеснить общину. И не только не мог вытеснить и заменить её, но даже нуждался в её укреплении. Иными словами, чтобы в какой-то части России мог возникнуть сектор современного капиталистического производства, другая часть должна была “отступить” к общине, претерпеть “архаизацию”, стать более традиционной, нежели раньше. Образно говоря, капитализм не может существовать без более или менее крупной буферной “архаической” части, соками которой он питается.
Россия, не будучи колониальной империей, могла вести развитие капитализма только посредством архаизации части собственного общества. И прежде всего, объектом этой архаизации стало крестьянство. Именно после реформы 1861 года, открывая простор для развития капитализма, само царское правительство укрепляет крестьянскую общину. И это вовсе не стратегическая ошибка, иначе и быть не могло.
В своём труде 1899 года Ленин дал в основном одномерную, сведённую к производственно-экономическим отношениям модель общины (всю “лирику” народников он просто высмеивал). Но такая модель не может адекватно представить общественные процессы и противоречия. Структуры, подобные общине, выполняют несколько функций, в основании которых заложены разные, даже несоизмеримые интересы и ценности.
Община была защитным механизмом, позволявшим пережить бедствия, которыми была полна история России, — вызванные и природными, и социальными катастрофами (неурожаями, войнами, революциями и реформами). В общинных (“традиционных”) обществах не допускалась глубокая бедность как социальное явление — кусок хлеба полагался всем. Такая бедность возникла лишь в “современном” обществе Запада (обществе модерна).
Говоря о русской культуре, Н.А.Бердяев отмечает важную особенность: “Русские суждения о собственности и воровстве определяются не отношением к собственности как социальному институту, а отношением к человеку... С этим связана и русская борьба против буржуазности, русское неприятие буржуазного мира... Для России характерно и очень отличает её от Запада, что у нас не было и не будет значительной и влиятельной буржуазной идеологии” (Бердяев Н.Русская идея // Вопросы философии. 1990, № 1).
В крестьянской поземельной общине сложилась стройная система нравственных норм и своя система права, которые к началу ХХ века соединили всю сеть общин на территории Российской империи в дееспособное гражданское общество, собранное на иных основаниях, нежели на Западе.
Так миллионы людей стали обдумывать тот образ будущего, который в 1917 году получил имя советский.

Овладеть главным потоком революции — со всеми её великими и страшными сторонами — оказалось для большевиков самой важной и самой трудной задачей. Постановка задачи “обуздания революции” происходит у Ленина буквально сразу после Октября, когда волна революции нарастала. Решение этой противоречивой задачи было в том, чтобы договориться о главном, поддержать выбранную огромным большинством траекторию.
Ленин сформулировал очень важное качество революционера (да и вообще политика): “Для настоящего революционера самой большой опасностью, — может быть, даже единственной опасностью, — является преувеличение революционности, забвение граней и условий уместного и успешного применения революционных приёмов. Настоящие революционеры на этом больше всего ломали себе шею, когда начинали писать “революцию” с большой буквы, возводить “революцию” в нечто почти божественное, терять голову, терять способность самым хладнокровным и трезвым образом соображать, взвешивать, проверять, в какой момент, при каких обстоятельствах, в какой области действия надо уметь действовать по-революционному и в какой момент, при каких обстоятельствах и в какой области действия надо уметь перейти к действию реформистскому.
Откуда следует, что “великая, победоносная, мировая” революция может и должна применять только революционные приемы? Ниоткуда этого не следует. И это прямо и безусловно неверно. Неверность этого ясна сама собой на основании чисто теоретических положений, если не сходить с почвы марксизма. Неверность этого подтверждается и опытом нашей революции...
До победы пролетариата реформы — побочный продукт революционной классовой борьбы. После победы они (будучи в международном масштабе тем же самым “побочным продуктом”) являются для страны, в которой победа одержана, кроме того, необходимой и законной передышкой в тех случаях, когда сил заведомо, после максимальнейшего их напряжения, не хватает для революционного выполнения такого-то или такого-то перехода. Победа даёт такой “запас сил”, что есть чем продержаться даже при вынужденном отступлении — продержаться и в материальном, и в моральном смысле. Продержаться в материальном смысле — это значит сохранить достаточный перевес сил, чтобы неприятель не мог разбить нас до конца. Продержаться в моральном смысле — это значит не дать себя деморализовать, дезорганизовать, сохранить трезвую оценку положения, сохранить бодрость и твёрдость духа, отступить хотя бы и далеко назад, но в меру, отступить так, чтобы вовремя приостановить отступление и перейти опять в наступление”.
Для такого поворота к “обузданию” набирающей силу революции нужна была огромная смелость и понимание именно чаяний народа. А это понимание встречается у политиков чрезвычайно редко. И в этом, безусловно, главную роль сыграл Ленин как мыслитель, методолог с редкостной ответственностью в объяснениях самых сложных проблем.
Ленин объяснял на примере ранний проект экономики: “Восстановим крупную промышленность и наладим непосредственный продуктообмен её с мелким крестьянским земледелием, помогая его обобществлению. Для восстановления крупной промышленности возьмём с крестьян в долг известное количество продовольствия и сырья посредством развёрстки. Вот какой план (или метод, систему) проводили мы свыше трёх лет, до весны 1921 года. Это был революционный подход к задаче в смысле прямой и полной ломки старого для замены его новым общественно-экономическим укладом...
Совершенно иной подход к задаче <нэпа>. По сравнению с прежним, революционным, это подход реформистский (революция есть такое преобразование, которое ломает старое в самом основном и коренном, а не переделывает его осторожно, медленно, постепенно, стараясь ломать как можно меньше)”.
И очень важно, что Ленин представлял российское общество как большую систему, и главные общности — тоже как системы, а не как монолиты. Он так выразил позицию мелкобуржуазной части крестьянства: “Россия так исключительно велика, что различные части её могли в одно и то же время переживать различные стадии развития.
В Сибири и на Украине контрреволюция могла временно побеждать, потому что буржуазия имела там за собой крестьянство, потому что крестьяне были против нас. Крестьяне нередко заявляли: “Мы большевики, но не коммунисты. Мы за большевиков, потому что они прогнали помещиков, но мы не за коммунистов, потому что они против индивидуального хозяйства”. И некоторое время контрреволюция могла побеждать в Сибири и на Украине, потому что буржуазия имела успех в борьбе за влияние среди крестьян; но достаточно было очень непродолжительного периода, чтобы открыть крестьянам глаза. В короткое время они накопили практический опыт и вскоре сказали: “Да, большевики довольно неприятные люди; мы их не любим, но всё же они лучше, чем белогвардейцы и Учредительное собрание”. Учредилка у них ругательное слово”.
Вывод таков: несмотря на сильную оппозицию внутри партии, большевики приняли новую теорию русской революции, которую разрабатывал Ленин после 1907 года.

Когда в 1924 году умер Ленин, философ Бертран Рассел написал: “Можно полагать, что наш век войдёт в историю веком Ленина и Эйнштейна, которым удалось завершить огромную работу синтеза, одному — в области мысли, другому — в действии. Ленин казался мировой буржуазии разрушителем, но не разрушение сделало его известным. Разрушить могли бы и другие, но я сомневаюсь, нашёлся ли бы хоть ещё один человек, который смог бы построить так хорошо заново. У него был стройный творческий ум. Он был философом, творцом системы в области практики... Он соединял в себе узкую ортодоксальность мысли с умением приспосабливаться к действительности, хотя он никогда не делал таких уступок, которые имели бы другую цель, кроме окончательного торжества коммунизма... Это делало его спокойным среди трудностей, мужественным среди опасностей, оценивающим всю русскую революцию как эпизод в мировой борьбе...
Государственные деятели масштаба Ленина появляются в мире не больше, чем раз в столетие, и вряд ли многие из нас доживут до того, чтобы видеть равного ему” (Рассел Б.Из письма в редакцию “Известий ЦИК СССР” // Ленин. Человек — мыслитель — революционер. Воспоминания современников. — М.: Директ-Медиа, 2014. С. 437).
Ленин как политик мог действовать только в рамках “языка марксизма”. И ему пришлось следовать требованиям реальной жизни, преодолевая свои вчерашние догмы, но делая это, не перегибая палку в расшатывании мышления своих соратников. Приходя шаг за шагом к пониманию сути крестьянской России, создавая “русский большевизм” и принимая противоречащие марксизму стратегические решения, Ленин сумел выполнить свою политическую задачу, не входя в конфликт с общественным сознанием. Он всегда поначалу встречал сопротивление почти всей верхушки партии, но умел убедить товарищей, обращаясь к здравому смыслу. Но и партия сформировалась из тех, кто умел сочетать “верность марксизму” со здравым смыслом, а остальные откалывались: Плеханов, легальные марксисты, меньшевики, троцкисты.
Сразу после Октября большевики выступили против “бунта”, против стихийной силы революции. Во время перестройки обвиняли Ленина в лозунге “грабь награбленное”, а на деле это был лозунг “бунта”, которым должны были овладеть большевики. “Попало здесь особенно лозунгу “грабь награбленное” — лозунгу, в котором, как я к нему ни присматриваюсь, я не могу найти что-нибудь неправильное, если выступает на сцену история. Если мы употребляем слова “экспроприация экспроприаторов”, то почему же здесь нельзя обойтись без латинских слов?
И я думаю, что история нас полностью оправдает, а ещё раньше истории становятся на нашу сторону трудящиеся массы; но если лозунг “грабь награбленное” проявил себя без всяких ограничений в деятельности Советов и если окажется, что в таком практическом и коренном вопросе, как голод и безработица, мы натыкаемся на величайшие трудности, то тут своевременно сказать, что после слов “грабь награбленное” начинается расхождение между пролетарской революцией, которая говорит: награбленное сосчитай и врозь его тянуть не давай, а если будут тянуть к себе прямо или косвенно, то таких нарушителей дисциплины расстреливай...
И вот, когда против этого начинают вопить, крича, что — диктатура, начинают вопить о Наполеоне III, о Юлии Цезаре, говорят, что это несерьёзность рабочего класса, когда обвиняют Троцкого, тут есть та каша в головах, то политическое настроение, которое выявляется именно мелкобуржуазной стихией, которая протестовала не против лозунга “грабь награбленное”, а против лозунга “считай и распределяй правильно”...
Всё это словесные кунштюки, что, мол, диктатура, Наполеон III, Юлий Цезарь и т.д. Здесь можно на этот счёт пускать песок в глаза, но на местах, на каждой фабрике, в каждой деревне превосходно знают, что мы в этом отстали, никто оспаривать этого лозунга не будет, каждый знает, что он означает. И что мы направим все наши силы на организацию подсчёта, контроля и правильного распределения, в этом также не может быть сомнений... Пролетариат, масса крестьянства, разорённого и безнадёжного в смысле хозяйства индивидуального, будет на нашей стороне, потому что прекрасно понимает, что простым грабежом Россию удержать нельзя. Нам всем это хорошо известно, и каждый у себя на месте видит это и чувствует это”.
Это было понятно.
Примирения не произошло, отказ правых эсеров от сотрудничества с Советской властью направил события в худший коридор. Признание эсерами Советской власти, по мнению В.И.Ленина, предотвратило бы гражданскую войну. Он писал: “Если есть абсолютно бесспорный, абсолютно доказанный фактами урок революции, то только тот, что исключительно союз большевиков с эсерами и меньшевиками, исключительно немедленный переход всей власти к Советам сделал бы гражданскую войну в России невозможной. Ибо против такого союза, против Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов никакая буржуазией начатая гражданская война немыслима, этакая “война” не дошла бы даже ни до одного сражения” (Ленин В.И.Русская революция и гражданская война // Полн. собр. соч. Т. 34. С. 222).
После 25 октября подобные скандалы были неуместны, ситуация уже оставляла только одну дилемму — примирение или война. Петь “Интернационал”, а потом убегать к белочехам и Колчаку — это возмущало все стороны, которые готовились к смертному бою. Понятно, почему Колчак послал отряд “переловить эту керенщину” и расстрелять. Все эти странные социалисты со своими метаниями профанировали трагический порыв добровольцев Белой армии. Товарищи эсеры и меньшевики не понимали, что начинается...
Вот Ленин в долгом споре с меньшевиками и эсерами о том, почему Временное правительство отвергло требование населения разрешить или хоть смягчить критические актуальные проблемы, и сказал им: “Нашёлся ли бы на свете хоть один дурак, который пошел бы на революцию, если бы вы действительно начали социальную реформу? Почему вы этого не сделали? Потому, что ваша программа была пустой программой, была вздорным мечтанием”.
Это довод от здравого смысла, который определяет первый слой причин. Такая структура проблемы позволяет людям увидеть достаточную причину, чтобы выработать свою позицию, оставляя более глубокие причины в “чёрном ящике”.
По сравнению с царским правительством и Временным правительством советская власть отличалась быстрой адаптацией к изменениям. Можно предположить, что поколение советских руководителей вырастало в кризисных условиях и получило большой опыт переходов “порядок–хаос–порядок”. Этот опыт был получен в подполье, на каторге и в ссылке, в побегах и в эмиграции, а затем на Гражданской войне и в строительстве новых социальных форм и институтов.
Есть серия эпизодов, в которых представлены ситуации столкновения здравых смыслов разных групп. Вот пример такого конфликта и как он разрешался. Ленин принял доктрину развития промышленности в форме довольно длительного этапа государственного капитализма. Даже накануне Октября считали, что рабочий контроль на предприятиях будет действовать в форме совместного совещания предпринимателей и рабочих. Взяв власть при полном распаде и саботаже госаппарата, Советское правительство и помыслить не могло взвалить на себя функцию управления всей промышленностью. Основной капитал главных отраслей промышленности принадлежал иностранным банкам, и никто не мог предсказать последствий национализации такого капитала.
Ленин так объясняет свою доктрину на заседании ВЦИК 29 апреля 1918 года: “Что такое государственный капитализм при Советской власти? В настоящее время осуществлять государственный капитализм — значит проводить в жизнь тот учёт и контроль, который капиталистические классы проводили в жизнь... Всякий не сошедший с ума человек и не забивший себе голову обрывками книжных истин должен был бы сказать, что государственный капитализм для нас спасение. Я сказал, что государственный капитализм был бы спасением для нас; если бы мы имели в России его, тогда переход к полному социализму был бы лёгок, был бы в наших руках, потому что государственный капитализм есть нечто централизованное, подсчитанное, контролированное и обобществленное, а нам-то и не хватает как раз этого, нам грозит стихия мелкобуржуазного разгильдяйства, которая больше всего историей России и её экономикой подготовлена и которая как раз этого шага, от которого зависит успех социализма, нам не даёт сделать...
Левые коммунисты пишут: “введение трудовой дисциплины в связи с восстановлением руководительства капиталистов в производстве не может существенно увеличить производительность труда, но оно понизит классовую самодеятельность, активность и организованность пролетариата. Оно грозит закрепощением рабочего класса...”. Это неправда; если бы это было так, наша русская революция в её социалистических задачах, в её социалистической сущности стояла бы у краха. Но это неправда. Это деклассированная мелкобуржуазная интеллигенция не понимает того, что для социализма главная трудность состоит в обеспечении дисциплины труда...
Когда нам говорят, что диктатура пролетариата признаётся на словах, а на деле пишутся фразы, это собственно показывает, что о диктатуре пролетариата не имеют понятия, ибо это вовсе не то только, чтобы свергнуть буржуазию или свергнуть помещиков — это бывало во всех революциях, — наша диктатура пролетариата есть обеспечение порядка, дисциплины, производительности труда, учёта и контроля, пролетарской Советской власти, которая более прочна, более тверда, чем прежняя... Я считаю, что это полезная задача, ибо она всех думающих, всех сознательных рабочих и крестьян заставит направить на это все свои главные силы. Да, тем, что мы свергли помещиков и буржуазию, мы расчистили дорогу, но не построили здания социализма...
Когда нам говорят, что введение трудовой дисциплины в связи с восстановлением руководителей-капиталистов есть будто бы угроза революции, я говорю: эти люди не поняли как раз социалистического характера нашей революции, они повторяют как раз то, что их легко объединяет с мелкой буржуазией, которая боится дисциплины, организации, учёта и контроля, как чёрт ладана.
Если они скажут: ведь вы тут предлагаете вводить к нам капиталистов как руководителей в число рабочих руководителей. — Да, они вводятся потому, что в деле практики организации у них есть знания, каких у нас нет. Сознательный рабочий никогда не побоится такого руководителя, потому что он знает, что Советская власть — его власть, что эта власть будет твёрдо стоять на его защите, потому что он знает, что хочет научиться практике организации”.
Чтобы в тот момент противостоять массовому требованию рабочих национализации предприятий, нужна была не только смелость, но и чувство меры, и близость к массам, совершающим ошибку. Ленин сдерживал порывы трудовых коллективов, но не доводя до конфликта, не обескураживая людей. Выступая в апреле 1918 года, Ленин сказал: “Всякой рабочей делегации, с которой мне приходилось иметь дело, когда она приходила ко мне и жаловалась на то, что фабрика останавливается, я говорил: вам угодно, чтобы ваша фабрика была конфискована? Хорошо, у нас бланки декретов готовы, мы подпишем в одну минуту. Но вы скажите: вы сумели производство взять в свои руки и вы подсчитали, что вы производите, вы знаете связь вашего производства с русским и международным рынком? И тут оказывается, что этому они ещё не научились, а в большевистских книжках про это ещё не написано, да и в меньшевистских книжках ничего не сказано” (Ленин В.И.Доклад об очередных задачах Советской власти. Заседание ВЦИК 29 апреля 1918 года. // Полн. собр. соч. Т. 36. С. 258).
Во всех этапах революции, нэпа и последующих изменений и программ можно увидеть конкретные примеры подхода к решениям на уровне здравого смысла.

Образ будущего в марксизме и у Ленина

Одна из функций политической власти и оппозиции — предвидение будущего. Эта функция многообразна — надо предвидеть угрозы и одновременно появление, часто неожиданное, новых возможностей укрепления и развития страны. Но едва ли не самой сложной задачей является создание образа будущего. Эта задача решается в политической борьбе с конкурентами, и легитимность существующей власти во многом определяется убедительностью и привлекательностью того образа, который власть предъявляет народу.
Образ будущего собирает людей в народ, обладающий волей. Это придаёт устойчивость обществу в его развитии. Предвидение позволяет проектировать будущее, осуществляя целеполагание. Это соединяет людей в народы и нации, наполняет действия каждого общим смыслом. В то же время образ будущего создаёт саму возможность движения (изменения), задавая ему направление и цель.
Способность предвидеть будущее, то есть строить его образ в сознании, — свойство разумного человека. Прежде чем сделать шаг, человек представляет себе его последствия, строит в сознании образ будущего — в данном случае ближайшего. Если этот шаг порождает цепную реакцию последствий (как переход через Рубикон), временной диапазон предвидения увеличивается. Если человек мыслит о времени в категориях смены формаций и вселенской пролетарской революции, то его диапазон предвидения отдаляется до горизонта истории — той линии, где кончается этот мир (мир предыстории). Во всех случаях производится одна и та же мыслительная операция — создание образа будущего. Инструменты для неё вырабатываются, начиная с возникновения человека.
Для создания образа будущего необходим поток идей особого типа — откровения (т.е. открытие будущего). Иначе создание таких текстов называют апокалиптика. Выработка таких текстов и их распространение оформились в древности. Так, сивиллы, которые действовали под коллективными псевдонимами, были важным институтом Малой Азии, Египта и античного мира в течение двенадцати веков. Они оставили целую литературу — oracular sibillina — 15 книг. Апокалиптика и поныне является столь важной частью общественной жизни, что, по выражению немецкого философа, “апокалиптическая схема висит над историей”.
Эта работа ума и чувства оформилась в древности. В истории была эпоха пророков. Это выдающиеся деятели, сочетавшие в своих речах религиозное, художественное и рациональное сознание. Их деятельность закладывала основы мировых религий. Пророки, “слышащие глас Божий”, отталкиваясь от реальности, объясняли судьбы народов и человечества. Они приобретали такой авторитет, что их прорицания задавали матрицу для строительства культуры, политических систем и нравственных норм. Эпохи пророков можно уподобить периодам научных революций, приводящих к смене парадигм.
С точки зрения научной рациональности, сама постановка задачи такого предвидения является ложной: из многообразия исторической реальности берётся ничтожная часть сигналов, строится абстрактная модель, в которую закладываются эти предельно обеднённые сведения, и на этом основании предсказывается образ будущей реальности. Источник истины здесь принимает форму Призрака, который не может отвечать на вопросы, но помогает их ставить. Так, для Маркса был важен образ Отца Гамлета как методологический инструмент. Образом Призрака Коммунизма, бродящего по Европе, он начинает свой “Манифест”. Но истину надо добывать, следя и за Призраком, и за людьми. Пророчество как способ построения образа будущего было и в Новое время. Такова была роль Маркса, который, судя по структуре своего учения, был прежде всего пророком.
Однако эти “откровения”, стоящие на зыбком фундаменте, востребованы во все времена, потому что они задают путь, который, как верят люди, приведёт их к светлому будущему. И вера эта становится духовным и политическим ресурсом; люди прилагают усилия и даже несут большие жертвы, чтобы удержаться на указанном пути. Поэтому прогнозы и имеют повышенный шанс сбыться, хотя изменчивость условий и многообразие интересов множества людей, казалось бы, должны были разрушить слабые стены указанного прорицателем коридора.
Образ будущего задаёт народу “стрелу времени” и включает народ в историю. Он соединяет прошлое, настоящее и будущее, скрепляет цепь времён. Это показал опыт от древности до наших дней. Чтобы “откровение” стало движущей силой общественных процессов, оно должно включать в образ будущего свет надежды. Светлое будущее возможно! Пророчеству, собирающему людей (в народ, в партию, в класс или государство), всегда присущ хилиазм — идея тысячелетнего царства добра. Он может быть религиозным, философским, национальным, социальным. Это идея прогресса, выраженная в символической форме.
Мобилизующая сила хилиазма колоссальна. Более ста лет умами владел хилиазм Маркса с его “прыжком из царства необходимости в царство свободы” после победы мессии-пролетариата. По словам С.Н.Булгакова (1910), хилиазм “есть живой нерв истории — историческое творчество, размах, энтузиазм связаны с этим хилиастическим чувством... Практически хилиастическая теория прогресса для многих играет роль имманентной религии, особенно в наше время с его пантеистическим уклоном” (Булгаков С.Н. Апокалиптика и социализм. Соч. Т. 2. — М.: Наука, 1993. — С. 388, 389).
Становление программы Ленина — поучительная война альтернативных “образов будущего”. Ему пришлось спорить с пророком, которому внимало большинство интеллигенции Запада и России в предчувствии катастрофического преобразования жизнеустройства. Всякая новая государственность зарождается как политический (и “еретический”) бунт. Образ советской власти вырабатывался в полемике с буржуазно-либеральным проектом и социал-демократами интернационала.
Первое большое столкновение произошло по вопросу о том, может ли в России победить социалистическая революция без предварительной революции пролетариата западных промышленных стран. Речь шла об одной из центральных догм марксизма. Она была столь важна для всей конструкции учения Маркса, что он считал “преждевременную” революцию в России, выходящую за рамки буржуазно-демократической, явлением реакционным.
Отсюда вывод, что, согласно учению марксизма, коммунистическая революция в России была невозможна по таким причинам:
— русские не входили в число “господствующих народов”;
— Россия не включилась в “универсальное развитие производительной силы” (то есть в единую систему западного капитализма);
— русский пролетариат ещё не существовал “во всемирно-историческом смысле”, а продолжал быть частью общинного крестьянского космоса;
— господствующие народы ещё не произвели пролетарской революции “сразу”, одновременно.
Ни одно из условий, сформулированных Марксом и Энгельсом как необходимые, в России не выполнялось. Более того, развивая свою теорию пролетарской революции, Маркс много раз подчёркивал постулат глобализации капитализма, согласно которому капитализм должен реализовать свой потенциал во всемирном масштабе — так, чтобы весь мир стал бы подобием одной нации. Он пишет в “Капитале”: “Для того чтобы предмет нашего исследования был в его чистом виде, без мешающих побочных обстоятельств, мы должны весь торгующий мир рассматривать как одну нацию и предположить, что капиталистическое производство закрепилось повсеместно и овладело всеми отраслями производства” (Маркс К.Капитал. Т. 1 // Маркс К., Энгельс Ф.Соч. — Указ. изд. Т. 23. С. 594).
Но Ленин мыслил рационально, изучал историю и актуальную реальность, а из этого выводил наиболее вероятные тенденции. И ещё в августе 1915 года он высказал такой вывод: “Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой капиталистической стране. Победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство, встал бы против остального, капиталистического мира, привлекая к себе угнетённые классы других стран” (Ленин В.И.О лозунге Соединённых штатов Европы // Полн. собр. соч. Т. 26. С. 354).
Накануне 1917 года Ленин в Цюрихе написал важный труд “Империализм как высшая стадия капитализма”. Он сделал стратегический вывод для всех политических сил России, которые в этот момент втягивались в революционное столкновение. Из этого прямо вытекало, что уже с начала ХХ века в рамках капиталистической системы “центр-периферия” возможность индустриализации и модернизации для тех стран, которые не попали в состав метрополии, была утрачена. Их уделом стала слаборазвитость. Единственной возможностью обеспечить условия для своего экономического и социального развития для таких стран в тот момент могла стать только большая (по сути дела, именно мировая) антикапиталистическая революция. “Народный доход Англии приблизительно удвоился с 1865 по 1898 год, а доход “от заграницы” за это время вырос в девять раз”.
То есть в цикл расширенного воспроизводства экономики Запада непрерывно впрыскиваются огромные средства извне.
Поток ресурсов с периферии делает рабочий класс промышленно развитых стран Запада не революционным классом (строго говоря, и не пролетариатом). Значит, догма марксизма, что лишь мировая пролетарская революция может освободить народы от капиталистической эксплуатации, ошибочна. Ленин приводит письмо Энгельса Марксу (7 октября 1858 года): “Английский пролетариат фактически всё более и более обуржуазивается, так что эта самая буржуазная из всех наций хочет, по-видимому, довести дело в конце концов до того, чтобы иметь буржуазную аристократию и буржуазный пролетариат рядом с буржуазией. Разумеется, со стороны такой нации, которая эксплуатирует весь мир, это до известной степени правомерно”. А 12 сентября 1882 года Энгельс пишет Каутскому, что “рабочие преспокойно пользуются вместе с ними <буржуазией> колониальной монополией Англии и её монополией на всемирном рынке”.
В России уже было много грамотных крестьян и рабочих, а также много студентов и интеллигентов, которые пересказывали представления западных интеллектуалов о современном капитализме. Его образ для большинства населения России был неприемлем — по очень важным признакам. Так, крестьяне в общине не боялись иметь детей, ибо те, подрастая, получали доступ к земле, пусть в бедности.
В одной из последних работ, 6 января 1923 года Ленин пишет: “Нам наши противники не раз говорили, что мы предпринимаем безрассудное дело насаждения социализма в недостаточно культурной стране. Но они ошиблись в том, что мы начали не с того конца, как полагалось по теории (всяких педантов) и что у нас политический и социальный переворот оказался предшественником тому культурному перевороту, той культурной революции, перед лицом которой мы всё-таки теперь стоим. Для нас достаточно теперь этой культурной революции для того, чтобы оказаться вполне социалистической страной, но для нас эта культурная революция представляет неимоверные трудности и чисто культурного свойства (ибо мы безграмотны), и свойства материального (ибо для того, чтобы быть культурными, нужно известное развитие материальных средств производства, нужна известная материальная база)”.
Эти последние и уже откровенные работы, видимо, вызывали в ЦК ожесточённые споры. Эта статья (“О кооперации”) была написана 6 января 1923 года, а впервые она была напечатана 26 мая 1923 года. Предметом предвидения здесь был стратегический вопрос национальной повестки дня России-СССР. Позиции стали радикальными. Большинство в России (и уже в СССР) поверило Ленину, а не Троцкому.
Маркс так представлял “преждевременный” коммунизм, который возникает “без наличия развитого движения частной собственности”, как это и было в России в начале ХХ века: “Коммунизм в его первой форме... имеет двоякий вид: во-первых, господство вещественной собственности над ним так велико, что он стремится уничтожить всё то, чем, на началах частной собственности, не могут обладать все; ...категория рабочего не отменяется, а распространяется на всех людей...
Всеобщая и конституирующаяся как власть зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет... Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме... Что такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением её, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до неё.
Для такого рода коммунизма общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной как всеобщим капиталистом. <...> Таким образом, первое положительное упразднение частной собственности, грубый коммунизм есть только форма проявления гнусности частной собственности” (Маркс К.Экономико-философские рукописи 1844 год. // Маркс К., Энгельс Ф.Соч. Т. 42. С. 114-115).
Другой узел противоречий относительно образа будущего России был связан с выбором цивилизационной траектории. Это было продолжение того же раскола, который разделил большевиков и меньшевиков после революции 1905 года. Речь шла об отношении к крестьянству и их требованию национализации земли. За этим расколом стояли разные представления о модернизации — или с опорой на структуры традиционного общества, или через культурную революцию как демонтаж этих структур. Представления крестьян о благой жизни (образ царства справедливости) были подробно изложены крестьянами в годы революции 1905–1907 годов, и перед социал-демократами стоял вопрос: принять их или следовать установкам марксизма.
Взятый Лениным курс на союз рабочего класса и крестьянства был встречен в штыки не только ортодоксальными марксистами (как, например, Г.В.Плеханов), но и частью интеллигенции, близкой к большевикам. Действительно, принятие большевиками главных требований крестьян (национализация земли) и идеи Советской государственности, идущей от опыта общинного самоуправления, означали важный отход от марксизма и от установки на усиление классовой структуры общества.
Ленин после Октябрьского восстания в Петрограде сделал заявление, напечатанное в “Известиях ВЦИК” 8 ноября 1917 года: “Советы крестьянских депутатов, в первую голову уездные, затем губернские являются отныне и впредь до Учредительного собрания полномочными органами государственной власти на местах... Все распоряжения волостных земельных комитетов, принятые с согласия уездных Советов крестьянских депутатов, являются законами и должны быть безусловно и немедленно проведены в жизнь...
Совет Народных Комисаров призывает крестьян самим брать всю власть на местах в свои руки”.
Противоречия были связаны с выбором цивилизационной траектории (хотя эти термины не использовались). Это было сутью раскола, который сначала разделил большевиков и меньшевиков, а затем оппозиции в партии большевиков (был период, когда крестьяне разделяли “большевиков и коммунистов”).
Именно представления о мироощущении подавляющего большинства людей России в тот период, а не социальная теория, породили русскую революцию и предопределили её характер. Ленин, когда решил сменить название партии с РСДРП(б) на РКП(б), понял, что революция занесла не туда, куда предполагали социал-демократы, — она не то чтобы “проскочила” социал-демократию, она пошла по своему, иному пути.
В этом и есть суть развода коммунистов с социал-демократами в России: массы сочли, что могут не проходить через страдания капитализма, а другим путём обойти капитализм в пострыночную жизнь. Идея народников (пусть обновлённая) победила в большевизме, как ни старался Ленин следовать за Марксом. В принципе, опыт СССР показал, что миновать “кавдинские ущелья капитализма” было возможно, но сейчас нас пытаются вернуть на “столбовую дорогу”.
Одним из важнейших “срезов” жизнеустройства народа является хозяйство. В нём сочетаются все элементы культуры — представления о природе и человеке в ней, о собственности и богатстве, о справедливости распределения благ, об организации совместной деятельности, технологические знания и умения. Создание образа народного хозяйства — большая тема.
Для нас важен разрыв в представлениях российских марксистов (прежде всего, Ленина) об образе будущего народного России, из которого вытекали важнейшие выводы для выбора политических исторических выборов. Именно тип народного хозяйства в огромной степени предопределяет социальные формы всего жизнеустройства. Вспомним, что Ленин в 1899 году написал книгу “Развитие капитализма в России”, где он громил народников как воинственный марксист, а опыт 1902–1907 годов (крестьянские восстания и революция) представил ему образ и России, и Запада, и главные устои экономики этих двух цивилизаций (культур).
На первом этапе советского строя решения стабилизации хозяйства опирались на опыт и здравый смысл, а также на описании подобных кризисов у Маркса. Разработка и объяснения этих решений легли на Ленина. Тогда, обобществив средства производства, советская Россия смогла ввести “бесплатные” деньги, ликвидировать ссудный процент, укротить монетаризм, одновременно оживив производство и торговлю (нэп). Тогда ещё не было времени для теоретических дискуссий.
Первые советские экономисты пытались связать экономическую теорию с энергетическими представлениями. В 1920-1921 годах среди них велись дискуссии о введении неденежной меры трудовых затрат. С.Струмилин предлагал ввести условную единицу “тред” (трудовая единица). В противовес этому развивалась идея использования как меры стоимости энергетических затрат в калориях или в условных энергетических единицах — “энедах”.
Метод Ленина соединять научные факты и логику с опытом и здравым смыслом как специалистов, так и трудящихся очень помог в начатых дебатах даже и после его смерти. Теоретическая проблема адекватности политэкономии процессу становления новых экономических институтов и норм стала актуальной сразу после Гражданской войны. О том, насколько непросто было заставить мыслить советских экономистов в понятиях трудовой теории стоимости, говорит тот факт, что первый учебник политэкономии удалось подготовить после двадцати лет дискуссий, лишь в 1954 году! К.Островитянов писал в 1958 году: “Трудно назвать другую экономическую проблему, которая вызывала бы столько разногласий и различных точек зрения, как проблема товарного производства и действия закона стоимости при социализме”.
Это был важный аспект образа будущего хозяйства. Это и показывает, что актуальная экономическая доктрина Октябрьской революции опиралась на синтез мировоззрения большинства российского общества с идеей развития в обход капитализма. Эта доктрина была принята и со временем получала всё больше поддержки. Доводы Ленина и обыденное сознание большинства населения совместились.
В Докладе Совета народных комиссаров (13 января 1918 года) Ленин сказал: “Если нам говорят, что большевики выдумали какую-то утопическую штуку, как введение социализма в России, что это вещь невозможная, то мы отвечаем на это: каким же образом сочувствие большинства рабочих, крестьян и солдат могло бы быть привлечено на сторону утопистов и фантазёров? Не потому ли большинство рабочих, крестьян и солдат стало на нашу сторону, что они увидели на собственном опыте результаты войны и то, что выхода из старого общества нет и что капиталисты со всеми чудесами техники и культуры вступили в истребительную войну, что люди дошли до озверения, одичания и голода. Вот что сделали капиталисты, и вот почему возникает перед нами вопрос — либо гибнуть, либо ломать до конца это старое буржуазное общество”.
Из политэкономии, возникшей как наука о рыночном хозяйстве, основанном на обмене, мы заучили, что специализация и разделение — источник эффективности. Это разумное умозаключение приобрело, к огромному нашему несчастью, характер идеологической догмы, и мы забыли о диалектике этой проблемы. А именно: соединение и кооперация — также источник эффективности. Какая комбинация наиболее выгодна, зависит от всей совокупности конкретных условий. В условиях России именно соединение и сотрудничество оказались принципиально эффективнее, нежели обмен и конкуренция.
Но для такой структуры хозяйства требовалось общинное мировоззрение. Обыденным выражением этого мировоззрения издавна служил девиз: “Один за всех, все за одного”. Это представление было укоренено в культуре и коллективном подсознании массы крестьян и рабочих, к этому и обратился Ленин со своим призывом. На митинге 2 мая 1920 года он сказал людям: “Мы будем работать, чтобы вытравить проклятое правило: “Каждый за себя, один Бог за всех”... Мы будем работать, чтобы внедрить в сознание, в привычку, в повседневный обиход масс правило: “Все за одного и один за всех”.
Такой призыв несовместим с языком политэкономии капитализма. Ленин прекрасно знал мировоззрение и западной буржуазии, и российского населения.

Капитализм как альтернатива народному хозяйству России в 1917 году

До 1917 года Ленин проделал огромный труд изучения методом сравнения экономики западного капитализма (становление и современность) и экономики зависимых и периферийных обществ и стран. Тогда надёжными источниками для Ленина были тексты Маркса (“Капитал” и др.), потому что он прекрасно представил образ капитализма на материале Англии и почти каждый тезис сопровождал описанием аналогичных структур некапиталистических экономик (колоний и периферийных стран). Кроме того, на Западе уже была большая литература о капитализме на этапе империализма (конец XIX и начало XX века), а также быстро расширялась российская литература. Этот труд был актуальным для России и тогда, актуален он сегодня. Сейчас нам проще, так как за последние 50–70 лет учёные нам представили нужную литературу прекрасного качества.
Поскольку в 1917 году возник глубокий конфликт в момент исторического выбора — пойдёт ли Россия по пути капитализма (Февральская революция) или “обойдёт” его (Октябрьская революция), — вспомним сначала рождение и образ капитализма.
С самого начала 1918 года Ленин работал над образом будущего народного хозяйства не как экономист, а как проектировщик системы с сильными кооперативными эффектами. Как уже говорилось, Ленин мыслил в категориях постклассической науки становления, видел народное хозяйство как большую систему с изменениями, как неравновесное состояние. Это придало его соратникам высокую способность к “обучению у реальности” и отказу от догм. Он ввёл в проективное мышление представление общественного процесса как перехода “порядок-хаос-порядок”. Поэтому в период преобразований с их высокой неопределённостью ключевые решения руководства партии большевиков были “прозорливыми”, даже после 1922 года, когда Ленин отошёл от дел.
Ленин выработал навыки визуализации предмета обдумывания и строил в сознании образы больших систем, он видел их в связи и в динамике. Поэтому он мог кратко и доходчиво объяснить сложные проблемы. Сейчас многие специалисты “не чувствуют” такие системы и такие целостности, как экономика и кризис. Говорят об элементах систем: кто о нефти, кто о курсе валют, кто о ценах. При таком разделении трудно увидеть контекст, связи системы с множеством факторов среды.
Продолжая цивилизационную траекторию исторической России, СССР нашёл и сконструировал много оригинальных форм и структур, это был всплеск творчества. Нелинейная парадигма Октябрьской революции генерировала множество инноваций нового типа.
Почему об этом здесь говорится? Потому что в советское время нам не объясняли, что к осени 1917 года в России возникло всеобщее взаимопонимание о том, что практически всем капитализм не годился. Он был несовместим ни с социальными интересами почти всего населения, ни с совестью большинства. Утопия небольшого меньшинства, которое надеялось ввести Россию в клуб стран метрополии мирового капитализма, была быстро рассеяна экспансией капитала и I Мировой войной. А крестьяне, рабочие и интеллигенция за десять лет получили опыт существования в периферийном капитализме. Такого будущего не хотело большинство всех социокультурных сообществ России, включая монархистов и даже значительную часть буржуазии. В Запад его элита Россию не собиралась впускать, а собственный “православный капитализм” построить было невозможно.
Все эти факторы и условия Ленин изучил и обдумал на основе лучших источников, и, когда он обращался к трудящимся и к политическим сообществам, ему не надо было долго объяснять ситуацию и тенденции, главное все уже поняли. Дело уже было в выборе на распутье. И выбор был известен.
Советская власть унаследовала глубокую застойную бедность огромной массы крестьянства, усугублённую разрухой мировой и гражданской войн. И практически сразу после Октября были начаты большие исследовательские, а затем и практические (в том числе чрезвычайные) программы искоренения бедности.
Вот это “упорство русских крестьян”, которые отвергали капитализм как зло, и определило силу и вектор Октябрьской революции. Это и понял Ленин к 1907 году. Исторический процесс дошёл до порога, которого большинство крестьян и рабочих не могло переступить — западный капитализм был несовместим с их “образом истинности”. В социологии есть понятие становление зла, когда какое-то явление и институт становятся несовместимы с массовой совестью. Это и произошло за 15 лет до 1917 года.
Это представление стало важной частью образа революции и социализма Ленина. Это был период, когда изменение картины мира обнаружило глубокое противоречие в системе капитализма — конфликт между экономикой и экологией, буржуазным обществом и природой. Это противоречие стало срезом новой парадигмы знания и объяснения мира и общества. В русской версии этой парадигмы Ленин соединил некапиталистическое крестьянское (космическое) мироощущение с возникающей наукой становления. В этом совместном развитии Ленина, большевиков и массы образ будущего как знамени Октябрьской революции приобрёл такую силу, что на целый исторический период она защитила наши народы от соблазнов западного капитализма.

Вторая причина в том, что в России сохранилась крестьянская община, которая в течение тысячи лет развивала свои традиции и культуру, непрерывно участвуя во всех процессах и конфликтах как внутри российского общества, так и в контакте со многими иными народами и культурами. Регулярные реформы и бедствия — войны, бунты, природные кризисы — заставили обострять и развивать навыки предвидения и анализа альтернатив. Крестьянская община генерировала сообщества с особыми навыками и нормами (казаки, солдаты, ополченцы и партизаны, землепроходцы, артели отхожих промыслов), но у всех у них сохранялось общее ядро “образа истинности” — ядро центральной мировоззренческой матрицы.
Важные элементы этой системы были совместимы или даже гармоничны с элементами той “нелинейной парадигмы”, которая сложилась в науке в конце XIX — начале XX века. Конечно, “крестьянская парадигма” излагалась обыденным, “библейским” языком или поговорками, но в ней были сформулированы способы действий в условиях нестабильности и перехода “порядок-хаос”. Этот опыт и методы анализа реальности для всех этих общностей были жизненно важны.
Так в 1917 году сложился язык, который сделал возможным взаимопонимание смыслов, меру и логику действий Ленина и массы трудящихся. Более того, понимание важных проблем и угроз привлекло к участию в советском строительстве множество людей, которые идеологически были противниками большевиков, — от академиков, монархистов и либералов до министров и генералов, царских и Временного правительства.
Уже говорилось, что в ходе изменения картины мира в системе капитализма обнаружилось противоречие экономики и природы. Нелинейный процесс этого конфликта достиг пороговой точки с критическими явлениями. Многие западные учёные пришли к выводу, что перед человечеством вызревает фундаментальная проблема, а у населения незападных стран ещё раньше возникло чувство опасности из-за экспансии капитализма в их природу и культуру.
Уже в январе 1918 года советское правительство запросило у Академии наук “проект мобилизации науки”. В ответной записке Ферсман предлагал расширить деятельность КЕПС. В апреле 1918 года Ленин написал программный материал “Набросок плана научно-технических работ”. Его главные положения совпадали с представлениями КЕПС, и структура КЕПС была резко расширена.
В ноябре 1918 года начала работать комиссия по исследованию Курской магнитной аномалии, её планы рассматривались в Совете обороны под председательством Ленина. Академик П.П.Лазарев писал: “Мы можем с полным правом утверждать, что без Ленина не было бы предпринято это грандиозное комплексное исследование, получившее в настоящее время такое большое практическое значение. Несомненно, что идейная помощь Ленина, его ясное понимание задач, которые стояли перед исследованием, сыграли колоссальную роль в тех успехах, которые были получены в этой области” (Комков Г.Д., Лёвшин Б.В., Семёнов Л.К.Академия наук СССР. Т. 2. — М.: Наука. 1977. С. 29).

Становление советского предприятия: трудовой коллектив

Это важный срез проекта Октябрьской революции и развития советского жизнеустройства. Направление вектора его движения и защита этого направления — важная часть работы Ленина.
Инновация этой работы — сложная система. Выделим такую структуру: синтез общинного мировоззрения крестьян и рабочих, картины мира русского коммунизма, культурной революции с массовой жаждой знания и причастности к науке в условиях тяжелейших материальных лишений. Из этого видно, что корни этого синтеза возникли в начале XX века, до революции 1905 года, которая стала пороговым эффектом для развития этой системы.
Процесс становления новой социокультурной общности — будущих советских рабочих — стал очевидным накануне Февральской революции. Эта революция сокрушила одно из главных оснований российской цивилизации — её государственность. Тот факт, что Временное правительство, ориентируясь на западную модель либерально-буржуазного государства, разрушало структуры традиционной государственности России, был ясен и самим пришедшим к власти либералам. Судя по приверженности легальных марксистов и меньшевиков к представлениям Маркса о государстве, можно предположить, что их антипатии к государственности стали устойчивыми установками.
Ленин, будучи революционером, боролся с монархией и буржуазно-либеральным государством, но отвергал антиэтатизм. В одном из главных докладов вскоре после Октябрьской революции он подчеркнул: “Капитализм нам оставляет в наследство, особенно в отсталой стране, тьму таких привычек, где на всё государственное, на всё казённое смотрят как на материал для того, чтобы злостно его попортить. Эта психология мелкобуржуазной массы чувствуется на каждом шагу. И в этой области борьба очень трудна. Только организованный пролетариат может всё выдержать. Я писал: “До тех пор, пока наступит высшая фаза коммунизма, социализм требует строжайшего контроля со стороны общества и со стороны государства”. Это я писал до октябрьского переворота и на этом настаиваю теперь...
Страна гибнет оттого, что после войны в ней нет элементарных условий для нормального существования. Наши враги, идущие на нас, страшны нам только потому, что мы не сладили с учётом и контролем. Когда слышу сотни тысяч жалоб на голод, когда видишь и знаешь, что эти жалобы правильны, что у нас есть хлеб, но мы не можем его подвезти, когда мы встречаем насмешки и возражения со стороны “левых коммунистов” на такие меры, как наш железнодорожный декрет, — это пустяки”.
Рабочее самоуправление было массовым стихийным движением. Идейной основой его была общинная философия, и по своему типу она не была “партийной”. Ленин в сентябре 1917 года в работе “Русская революция и гражданская война” писал: “Что стихийность движения есть признак его глубины в массах, прочности его корней, его неустранимости, это несомненно. Почвенность пролетарской революции, беспочвенность буржуазной контрреволюции — вот что с точки зрения стихийности движения показывают факты”.
Однако надо кратко отметить другую сторону рабочего самоуправления как массового стихийного движения. Оно дважды создавало кризис советскому государству (в 1918-м и 1921 годах). Здесь рассмотрим ситуацию 1918 года.
Выше уже было сказано, что в системе крестьянского общинного коммунизма была компонента анархического коммунизма. В условиях бедствий анархический коммунизм трансформируется в бунт. Весной 1918 года, когда ещё не была создана структура “военного коммунизма” и, прежде всего, продразвёрстки, положение обеспечения городов продовольствием было на грани катастрофы. Это положение усугублялось саботажем предпринимателей, банков и чиновников, а также политическими конфликтами с социалистическими партиями (меньшевиками и эсерами) и чрезвычайными срочными программами укрепления государства — созданием Красной армии и расформированием вооружённых сил политических организаций (Красной гвардии, иррегулярной милиции, отрядов анархистов, националистов и др.). Все эти факторы били непосредственно именно по рабочим.
Значительная часть квалифицированных рабочих больших заводов (особенно военных) были сторонниками меньшевиков и эсеров, а часть молодых рабочих, прибывших из деревни, были сторонниками эсеров. В момент Октябрьской революции практически все поддержали большевиков, но массовый приток в РКП(б) не мог быстро освоить их доктрину, тем более что их доктрина сама была в состоянии становления. Каждое программное выступление Ленина ставило новые задачи и предлагало новые альтернативы действий. Потом эта доктрина утряслась и упростилась, а тогда люди пошли за звездой, которая вела к Царству добра.
Стоит отметить, что термины классовая борьба или классовая ненависть обозначают разные явления в разных культурах. Спад волны протестов, беспорядков и бунтов во многом был достигнут благодаря быстрой реакции власти и рациональной мере средств подавления, а также выступлениям Ленина. Они отличались здравым смыслом определения этих эксцессов, и доводы большинства рабочих охлаждали бунтующих товарищей.
Вот выдержка из работы Ленина “Очередные задачи советской власти”, напечатанной 28 апреля 1918 года:
“Объективное положение, созданное крайне тяжёлым и непрочным миром, мучительнейшей разрухой, безработицей и голодом, которые оставлены нам в наследство войной и господством буржуазии (в лице Керенского и поддерживающих его меньшевиков с правыми эсерами), — всё это неизбежно породило крайнее утомление и даже истощение сил широкой массы трудящихся. Она настоятельно требует — и не может не требовать — известного отдыха...
В мелкокрестьянской стране, только год тому назад свергнувшей царизм и менее чем полгода тому назад освободившейся от керенских и Ко, осталось, естественно, немало стихийного анархизма, усиленного озверением и одичанием, сопровождающими всякую долгую и реакционную войну, создалось немало настроений отчаяния и беспредметного озлобления...
Если мы не анархисты, мы должны принять необходимость государства, то есть принуждения, для перехода от капитализма к социализму. <...> Понятно, что такой переход немыслим сразу. Понятно, что он осуществим лишь ценою величайших толчков, потрясений, возвратов к старому, громаднейшего напряжения энергии пролетарского авангарда...
Возьмите психологию среднего, рядового представителя трудящейся и эксплуатируемой массы, сопоставьте эту психологию с объективными, материальными условиями его общественной жизни. <...> Понятно, что известное время необходимо на то, чтобы рядовой представитель массы не только увидал сам, не только убедился, но и почувствовал, что так просто “взять”, хапнуть, урвать нельзя, что это ведёт к усилению разрухи, к гибели, к возврату корниловых и Ко. Соответственный перелом в условиях жизни (а следовательно, и в психологии) рядовой трудящейся массы только-только начинается. И вся наша задача, задача партии коммунистов (большевиков), являющейся сознательным выразителем стремления эксплуатируемых к освобождению, — осознать этот перелом, понять его необходимость, встать во главе истомлённой и устало ищущей выхода массы, повести её по верному пути, по пути трудовой дисциплины”.
В условиях широких протестов рабочих был выбран умеренный вариант экономической политики в промышленности. В основу политики ВСНХ была положена концепция “госкапитализма”, готовились переговоры с промышленными магнатами о создании крупных трестов с половиной частного капитала. Но это вызвало резкую критику “слева” как отступление от социализма. Критиковали и левые эсеры с меньшевиками, хотя до этого обвиняли большевиков в преждевременности социалистической революции. Спор о месте государства в организации промышленности перерос в одну из самых острых дискуссий в партии.
Ленин стремился избежать “обвальной” национализации и остаться в рамках государственного капитализма, чтобы не допустить развала производства. Он требовал налаживать производство, контроль и дисциплину, требовал от рабочих технологического подчинения “буржуазным специалистам”. Но этот умеренный для восстановления производства вариант не прошёл. На него не пошли капиталисты, и с ним не согласились рабочие.
После изучения ситуации предложение о “государственном капитализме” было снято, и одновременно отвергнута идея “левых” об автономизации предприятий под рабочим контролем. Был взят курс на планомерную и полную национализацию. Против этого “левые” выдвинули аргумент: при национализации “ключи от производства остаются в руках капиталистов” (в форме специалистов), а рабочие массы отстраняются от управления. В ответ на это было указано, что восстановление производства стало такой жизненной необходимостью, что ради него надо жертвовать теорией. СНК принял решение о национализации всех важных отраслей промышленности, о чём и был издан декрет.
Декрет постановил, что пока ВСНХ не наладит управление производством, национализированные предприятия передаются в безвозмездное арендное пользование прежним владельцам, которые по-прежнему финансируют производство и извлекают из него доход.
Советский строй с самого начала породил необычный тип промышленного предприятия, в котором производство было неразрывно (и незаметно!) переплетено с поддержанием важнейших условий жизни работников, членов их семей и вообще “земляков”. Соединение, кооперация производства с “жизнью” является источником очень большой и не вполне объяснимой экономики. Это переплетение, идущее от традиции общинной жизни, настолько прочно вошло в коллективную память и массовое сознание, что казалось естественным. На самом деле, это особенность России. Эту особенность искоренить непросто даже без советского строя за 30 лет реформ на приватизированных предприятиях.
А в 1918 году гражданская война заставила установить реальный контроль государства над промышленностью. Для нашей темы главное то, что во всех критических ситуациях большевики беспристрастно изучали эти ситуации и находили способ “переломить” их. В российской политике того времени этот подход был новым и необычным, и автором этого подхода был Ленин.
Наша беда в том, что за последние полвека советские и российские политики утратили навыки использования этого подхода.

Сборка исторической России

Для Ленина едва ли не самой сложной программой была “сборка” Российской империи, рассыпанной после Февральской революции. Надо было решить проблемы, поставленные распадом империи и взрывом национализма, порождённого буржуазией нерусских народов (буржуазия в РСФСР была нейтрализована). Февральская революция резко изменила установки национальных элит.
Когда установилась Советская власть, вне РСФСР простиралось разорванное пространство, на частях которого националисты старались создать подобия государств. Возникла “независимая Грузия” с премьер-министром меньшевиком Жордания, которая “стремилась в Европу” и искала покровительства у Англии. Возникла “независимая Украина” с председателем Центральной Рады националистом Грушевским, близким к эсерам, и социалистом Петлюрой. “Народная Громада” провозгласила полный суверенитет Белоруссии, возникла автономная Алаш Орда в Казахстане — везде уже существовала европеизированная этническая элита, занятая поисками иностранных покровителей. Прибалтийские республики были на время отторгнуты от России с помощью Германии, а затем Антанты.
Что касается представлений большевиков о России, то с самого начала они видели её как легитимную исторически сложившуюся целостность и в своей государственной идеологии оперировали общероссийскими масштабами (в этом смысле их идеология была “имперской”). Но какой могла быть форма вновь собранной исторической России?
Реальной альтернативой в ходе Февральской революции была либерально-буржуазная — она была принципиально антиимперской.
Накануне Февральской революции Ленин был противником федерализации. Он выступал за трансформацию Российской империи в русскую демократическую республику — унитарную и централистскую. Это видно и из его опубликованных тогда трудов, и из его конспектов, в которых он делал выписки при изучении федерализма. В момент революции большевики были как раз менее федералистами, чем другие партии. Большевики в принципе были за сильное крупное централизованное государство, а самоопределение рассматривалось Лениным как нецелесообразное право. Это видно и из его труда “Государство и революция”.

Ленин считал федерацию вынужденным временным состоянием, о чём писал в работах 1914 года. Буквально накануне Октябрьской революции Ленин вернулся к вопросу о самоопределении народов и отделении частей бывшей Российской империи от Советской России. Обсуждая пересмотр партийной программы 19-21 октября 1917 года, он подчеркнул: “Мы вовсе отделения не хотим. Мы хотим как можно более крупного государства, как можно более тесного союза, как можно большего числа наций, живущих по соседству с великорусами; мы хотим этого в интересах демократии и социализма, в интересах привлечения к борьбе пролетариата как можно большего числа трудящихся разных наций. Мы хотим революционно-пролетарского единства, соединения, а не разделения. Мы хотим революционного соединения, поэтому не ставим лозунга объединения всех и всяких государств вообще, ибо на очереди дня социальная революция ставит объединение только государств, перешедших и переходящих к социализму, освобождающихся колоний и т.д. <...> Мы хотим, чтобы республика русского (я бы не прочь сказать даже великорусского, ибо это правильнее) народа привлекала к себе иные нации, но чем? Не насилием, а исключительно добровольным соглашением. Иначе нарушается единство и братский союз рабочих всех стран”.
На III Всероссийском съезде Советов (январь 1918 года) Ленин сказал: “Мы действовали без дипломатов, без старых способов, применяемых империалистами, но величайший результат налицо — победа революции и соединение с нами победивших в одну могучую революционную федерацию. Мы властвуем, не разделяя, по жестокому закону древнего Рима, а соединяя всех трудящихся неразрывными цепями живых интересов, классового сознания. И наш союз, наше новое государство прочнее, чем насильническая власть, объединённая ложью и железом в нужные для империалистов искусственные государственные образования... Совершенно добровольно, без лжи и железа, будет расти эта федерация, и она несокрушима”.
В 1920 году Ленин писал в Тезисах к II конгрессу Коминтерна: “Федерация является переходной формой к полному единству трудящихся разных наций. Федерация уже на практике обнаружила свою целесообразность как в отношении РСФСР к другим советским республикам…, так и внутри РСФСР по отношению к национальностям, не имевшим раньше ни государственного существования, ни автономии (например, Башкирская и Татарская автономные в РСФСР, созданные в 1919 и 1920 годах)”.
Очевидно, что Ленин первым оценил обстановку и в начатой гражданской войне: именно она создала “известные особые условия”. Ленин это быстро понял, хотя другие руководители (например, Дзержинский и Сталин) продолжали стоять за унитарное государство, и их поддерживало руководство большинства советских республик. Потому Сталин и выдвинул план автономизации — объединение всех республик в составе РСФСР на правах автономий. Однако в ходе обсуждения большинство, в том числе Сталин, согласилось с доводами Ленина.
В 1920 году нарком по делам национальностей Сталин сделал категорическое заявление, что отделение окраин России совершенно неприемлемо. Военные действия на территории Украины, Кавказа, Средней Азии всегда рассматривались красными как явление гражданской войны, а не межнациональных войн.
Сейчас многие считают ошибкой решение создавать СССР как федерацию с огосударствлением народов и народностей бывшей Российской империи. Дескать, если бы поделили страну на губернии без национальной окраски и без права самоопределения, то и не было бы никакого сепаратизма. Но все царские правительства принципиально отказались от политики планомерной ассимиляции нерусских народов с ликвидацией этнического разнообразия. Русская культура по традиции также исключала насильственную ассимиляцию народов как политическую технологию.
Представление о принципах межнационального общежития основывалось на образе семьи народов.
Распад империи породил межнациональные конфликты, они ударили и по русским. Эффективную защиту населению обеспечила именно сборка СССР — и модель государства, и межнационального общежития, и в целом человеческие отношения, — а также советская Красная армия. Белые, следуя доктрине “единой и неделимой”, не могли ни обратиться за помощью к просоветским группам трудящихся, ни вести реальную войну с буржуазной властью возникших антироссийских “независимых” государств.
Красная армия, которая действовала на всей территории будущего СССР, была той силой, которая стягивала народы бывшей Российской империи обратно в единую страну, и она нигде не воспринималась как иностранная. Воссоединение произошло быстро, до того как сепаратисты успели легитимировать свои “государства”. В 1990-е годы их внукам пришлось создавать исторические мифы об “утраченной независимости”.
Националисты не могли ничего противопоставить сплачивающей идее союза “трудящихся и эксплуатируемых масс” всех народов прежней России. Альтернативная национальная политика “белых” кончилась крахом. Выдвинув имперский, но буржуазный лозунг единой и неделимой республики “Россия”, белые сразу были вынуждены воевать “на два фронта” — на социальном и национальном. Это во многом предопределило их поражение. Эстонский историк тех лет писал, что белые, “не считаясь с действительностью, не только не использовали смертоносного оружия против большевиков — местного национализма, но сами наткнулись на него и истекли кровью”.
Ленинской группировке в 1918–1921 годы удалось добиться сосредоточения реальной власти в Центре с таким перевесом сил, что вплоть до 1980-х годов власть этнических и местных элит была гораздо слабее Центра. Это обеспечили такие управленческие факторы, как система сетевой власти партии, подчинённой Центру; полное подчинение Центру прокуратуры и карательных органов; создание унитарной системы военной власти, “нарезающей” территорию страны на безнациональные военные округа; политика в области языка и образования. А главное — новые социальные формы и межэтнические отношения.
Огосударствление этничности в развивающемся советском обществе не имело разрушительного характера потому, что этничность занимала в сознании людей небольшое место; мысли и чувства были заняты перспективами, которые открывало советское общество.
России удалось пережить катастрофу революции и собрать свои земли и народы, потому что за десять лет до 1917 года была начата работа по созданию центральной мировоззренческой матрицы и технологии сборки обновленного народа России. Тогда Россию спасло то, что подавляющее большинство населения было организовано в крестьянские общины, а в городах — в трудовые коллективы. Они начали сборку будущего советского народа в рамках самоорганизации. Как любая большая система, народ может или развиваться и обновляться, или деградировать. Стоять на месте он не может, застой означает распад соединяющих его связей. Матрицу для пересборки народа пришлось достраивать в гражданской войне, когда альтернативные проекты проверялись абсолютными аргументами.
После гражданской войны основная масса чиновников и интеллигенции рекрутировалась уже из тех, кто прежде принадлежал к “трудящимся”. Более того, в массе своей госаппарат был заполнен бывшими командирами Красной армии, выходцами из крестьян и средних слоев малых городов центральной России. Как пишут, здесь исторически сформировался “специфический социокультурный элемент и самостоятельный культурно-антропологический тип человека в рамках русского этноса, который нельзя считать ни интеллигенцией, ни пролетариатом. Они были настроены очень сильно против дворян и выступили против Белого движения осенью 1919 года”.
Так проект революции стал и большим проектом нациестроительства, национальным проектом. Именно в гражданской войне народ СССР обрёл свою территорию (она была легитимирована как “политая кровью”). Территория СССР уже в 1920-х годах была защищена хорошо охраняемыми границами. И эта территория, и её границы приобрели характер общего национального символа, что отразилось и в искусстве (в том числе в песнях, ставших практически народными), и в массовом обыденном сознании. Особенно крепким чувство советского пространства было в русском ядре советского народа.
В населении СССР возникло общее хорологическое пространственное чувство (взгляд на СССР “с небес”), т. н. “общая ментальная карта”. Территория была открыта для граждан СССР любой этнической принадлежности, а границу охраняли войска, в которых служили юноши из всех народов и народностей СССР. Всё это стало скреплять людей в советский народ.

Доводы и противоречия относительно Брестского мира

Взяв власть под лозунгом “мира без аннексий и контрибуций”, Советы начали переговоры с Германией о мире, и 3 марта 1918 года был подписан Брестский мирный договор с Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией. Как и предвидел Ленин, длительного правового действия этот мир не имел и был официально аннулирован советским правительством 13 ноября 1918 года.
Но сам процесс развития решения выйти из коалиции в I Мировой войне и заключить сепаратный мир создавал острые противоречия в обществе между политическими организациями, в международных отношениях и даже внутри партий (в том числе в партии большевиков). Логика и формы объяснения происходящего стали очень полезным уроком истории. Это был очень тяжёлый диалог.
Коротко отметим изменения ситуации с момента Февральской революции.
Организация этой революции в России была во многом определена интересами коалиции Антанты. Ленин писал уже в марте 1917 года то, что было тогда известно в политических кругах: “Весь ход событий февральско-мартовской революции показывает ясно, что английское и французское посольства с их агентами и “связями”, давно делавшие самые отчаянные усилия, чтобы помешать сепаратным соглашениям и сепаратному миру Николая Второго с Вильгельмом IV, непосредственно организовывали заговор вместе с октябристами и кадетами, вместе с частью генералитета и офицерского состава армии и петербургского гарнизона особенно для смещения Николая Романова”.

Декрет о мире выпустила Советская власть. Об этом много написано, но для нашей темы лучше представить объяснения, статьи и заявления самого Ленина, поскольку в разных формах и в разных аудиториях он создал целостную и убедительную картину столкновения мнений относительно Брестского мира. Эта картина до сих пор актуальна.
Критика большевиков, пошедших на мир с Германией, была доктринальной — и внутри России, и в западном левом движении. И с самого начала этой информационной войны Ленин отвечал на критику ясными доводами, опираясь на здравый смысл и на продуманную логику.
Вот пример: уже в декабре 1917 года немецкий республиканец Г.Фернау, живший в Швейцарии, в открытом письме обвинил Ленина в том, что он пошёл на переговоры с военщиной Германии вместо того, чтобы “довести до конца дело освобождения трудящихся и эксплуатируемых масс от всякого рабства”. Ленин ему ответил тоже открытым письмом, в котором говорилось: “Мы хотели бы спасти наш народ, который погибает от войны, которому мир абсолютно необходим. Требуете ли Вы, чтобы, если другие народы всё ещё позволяют губить себя, наш народ делал бы то же из духа солидарности?” (Ленин и Толстой. — M.: Изд-во Коммунистической академии, 1928. С. 96.)*.
/* Было опубликовано в “La Nation”. — Geneve, № 31, 30 dec. 1917./
Этот довод понятен и убедителен, хотя многие люди такие доводы просто игнорируют — и тогда, и сейчас.
Но самые тяжёлые дебаты начались в форме конфликта в руководстве партии большевиков. Ленин подготовил “Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира”. Это большой подробный материал, предназначенный для руководства партии. Его опубликовали через месяц острых споров и даже нарушений партийной дисциплины. В газете “Правда” этот материал он назвал “К истории вопроса о несчастном мире”.
О начале этого конфликте в партии относительно Брестского мира в 35-м томе сочинений Ленина есть примечание: “Тезисы были оглашены В.И.Лениным 8 (21) января 1918 года на совещании членов ЦК с партийными работниками”. Всего на совещании присутствовало 63 человека.
Из выступления Ленина на заседании ЦК 11 (24) января известно, что за ленинские тезисы голосовало 15 участников совещания, 32 человека поддержало позицию “левых коммунистов” и 16 — позицию Троцкого.
Тезисы были опубликованы только 24 февраля, когда большинство ЦК встало по вопросу о подписании мира на ленинскую позицию. Из этого видно, какие глубокие расхождения были в руководстве партии и как сложно было Ленину в меньшинстве убеждать опытных, умных, мотивированных и верных людей.
Ленин обращается к разным сообществам с теми доводами, которые являются приоритетными для каждого сообщества. Эти доводы — представления, которые формулируют оппозицию в диалоге, в обсуждении важной ценности конкретного сообщества. Таким образом, суждения Ленина сразу привлекают внимание соответствующей группы, активизируют рефлексию и вызывают внутренний диалог в этом сообществе. В этих суждениях Ленин не убеждает группу множеством доводом, а говорит о главном в группе товарищей, попутчиков, оппонентов или противников. Другие доводы, важные для других групп, он обдумывает позже.
Как пример, приведём обращение Ленина к левым большевикам, которые считали долгом Советской России начать революционную войну против Германии, чтобы поддержать немецких коммунистов, а не заключать “похабный” мир с империализмом. Вот фрагмент его статьи “О революционной фразе” 8 февраля 1918 года:
“Революционная фраза есть повторение революционных лозунгов без учёта объективных обстоятельств, при данном изломе событий, при данном положении вещей, имеющих место. Лозунги превосходные, увлекательные, опьяняющие, — почвы под ними нет, — вот суть революционной фразы...
О необходимости готовить революционную войну — в случае победы социализма в одной стране и сохранения капитализма в соседних странах — говорила наша пресса всегда. Это бесспорно.
Спрашивается, как пошла на деле эта подготовка после нашей Октябрьской революции?
Эта подготовка пошла так, что нам пришлось армию демобилизовать, мы были вынуждены это сделать, вынуждены обстоятельствами столь очевидными, вескими, непреоборимыми, что не только не возникло “течения” или настроения в партии против демобилизации, но и вообще ни одного голоса против демобилизации не поднялось. Кто захочет подумать о классовых причинах такого оригинального явления, как демобилизация армии Советской социалистической республикой, не окончившей войны с соседним империалистским государством, тот без чрезмерного труда найдёт эти причины в социальном строе мелкокрестьянской отсталой страны, доведённой после трёх лет войны до крайней разрухи. Демобилизация многомиллионной армии и приступ к созданию на добровольческих началах Красной армии — таковы факты.
Сопоставьте с этими фактами слова о революционной войне в январе-феврале 1918 года, и вам станет ясна сущность революционной фразы.
Если бы “отстаивание” революционной войны, скажем, питерской и московской организацией не было фразой, то мы видели бы с октября по январь иные факты: мы видели бы решительную борьбу против демобилизации с их стороны. Ничего подобного не было и в помине.
Мы видели бы посылку питерцами и москвичами десятков тысяч агитаторов и солдат на фронт и ежедневные вести оттуда об их борьбе против демобилизации, об успехах этой борьбы, о приостановке демобилизации.
Ничего подобного не было.
Мы видели бы сотни известий о полках, формирующихся в Красную армию, террористически останавливающих демобилизацию, обновляющих защиту и укрепление против возможного наступления германского империализма.
Ничего подобного не было. Демобилизация в полном разгаре. Старой армии нет. Новая только-только начинает зарождаться.
Кто не хочет себя убаюкивать словами, декламацией, восклицаниями, тот не может не видеть, что “лозунг” революционной войны в феврале 1918 года есть пустейшая фраза, за которой ничего реального, объективного нет. Чувство, пожелание, негодование, возмущение — вот единственное содержание этого лозунга в данный момент. А лозунг, имеющий только такое содержание, и называется революционной фразой.
Дела нашей собственной партии и всей Советской власти, дела питерцев и москвичей большевиков показали, что дальше первых шагов к созданию Красной армии из добровольцев пойти пока не удалось. От этого неприятного факта, но факта, скрываться под сень декламации и в то же время не только не препятствовать демобилизации, но и не возражать против неё — значит опьянить себя звуком слов.
Характерным подтверждением сказанного является тот факт, что, например, в ЦК нашей партии большинство виднейших противников сепаратного мира голосовало против революционной войны, голосовало против и в январе, и в феврале. Что значит этот факт? Он значит, что невозможность революционной войны общепризнана всеми, не боящимися глядеть правде в лицо”.
Вторая часть статьи обращена к более широкой аудитории. Убедительность её опирается на здравый смысл, Ленин показывает, что сторонники революционной войны исходят из благородной нравственной ценности, но их представления о реальности иллюзорны:
“Взглянем на отговорки. Германия не “сможет наступать”, не позволит её растущая революция. Что германцы “не смогут наступать”, этот довод миллионы раз повторялся в январе и начале февраля 1918 года противниками сепаратного мира. Самые осторожные из них определяли — примерно, конечно, — вероятность того, что немцы не смогут наступать, в 25–33%. Факты опровергли эти расчёты. Противники сепаратного мира очень часто и тут отмахиваются от фактов, боясь их железной логики...
Заявление же некоторых из наших товарищей: — “Германцы не смогут наступать”, — было фразой. Мы только что пережили революцию у себя. Мы все знаем отлично, почему в России революции было легче начаться, чем в Европе. Мы видели, что мы не могли помешать наступлению русского империализма в июне 1917 года, хотя мы имели уже революцию не только начавшуюся, не только свергшую монархию, но и создавшую повсюду Советы. Мы видели, мы знали, мы разъясняли рабочим: войны ведут правительства. Чтобы прекратить войну буржуазную, надо свергнуть буржуазное правительство.
Заявление: “Германцы не смогут наступать”, — равнялось поэтому заявлению: “Мы знаем, что правительство Германии в ближайшие недели будет свергнуто”. На деле мы этого не знали и знать не могли, и потому заявление было фразой.
Одно дело — быть убеждённым в созревании германской революции и оказывать серьёзную помощь этому созреванию, посильно служить работой, агитацией, братаньем, — чем хотите, только работой этому созреванию. В этом состоит революционный пролетарский интернационализм. Другое дело — заявлять прямо или косвенно, открыто или прикрыто, что немецкая революция уже созрела (хотя это заведомо не так), и основывать на этом свою тактику. Тут нет ни грана революционности, тут одно фразёрство.
Вот в чём источник ошибки, состоявшей в “гордом, ярком, эффектном, звонком” утверждении: “Германцы не смогут наступать”...
Отговорка иного вида: “Но Германия задушит нас экономически договором по сепаратному миру, отнимет уголь, хлеб, закабалит нас”.
Премудрый довод: надо идти на военное столкновение без армии, хотя это столкновение явно несёт не только кабалу, но и удушение, отнятие хлеба без всяких эквивалентов <...> — надо идти на это, ибо иначе будет невыгодный договор, Германия возьмёт с нас 6 или 12 миллиардов дани в рассрочку, хлеба за машины и проч.
О, герои революционной фразы! Отвергая “кабалу” у империализма, они скромно умалчивают о том, что для полного избавления от кабалы надо свергнуть империализм.
Мы идём на невыгодный договор и сепаратный мир, зная, что теперь мы ещё не готовы на революционную войну, что надо уметь выждать (как выждали мы, терпя кабалу Керенского, терпя кабалу нашей буржуазии, с июля по октябрь), выждать, пока мы будем крепче. Поэтому, если можно получить архиневыгодный сепаратный мир, его надо обязательно принять в интересах социалистической революции, которая ещё слаба... Но пока выбор есть, надо выбрать сепаратный мир и архиневыгодный договор, ибо это всё же во сто раз лучше положения Бельгии.
Надо воевать против революционной фразы, приходится воевать, обязательно воевать, чтобы не сказали про нас когда-нибудь горькой правды: “Революционная фраза о революционной войне погубила революцию”.
12 февраля Ленин опубликовал небольшую, но уже более жёсткую статью “Тяжёлый, но необходимый урок”. Вот её фрагменты:
“Мы оборонцы теперь, с 25 октября 1917 года, мы за защиту отечества с этого дня. Ибо мы доказали на деле наш разрыв с империализмом... Мы за защиту Советской социалистической республики России.
Но именно потому, что мы — за защиту отечества, мы требуем серьёзного отношения к обороноспособности и боевой подготовке страны... Преступление, с точки зрения защиты отечества, — принимать военную схватку с бесконечно более сильным и готовым неприятелем, когда заведомо не имеешь армии. Мы обязаны подписать, с точки зрения защиты отечества, самый тяжёлый, угнетательский, зверский, позорный мир — не для того, чтобы “капитулировать” перед империализмом, а чтобы учиться и готовиться воевать с ним серьёзным, деловым образом...
До сих пор перед нами стояли мизерные, презренно-жалкие (с точки зрения всемирного империализма) враги... Теперь против нас поднялся гигант культурного, технически первоклассно оборудованного, организационно великолепно налаженного всемирного империализма. С ним надо бороться. С ним надо уметь бороться. Доведённая трёхлетней войной до неслыханной разрухи крестьянская страна, начавшая социалистическую революцию, должна уклониться от военной схватки — пока можно, хотя бы ценой тягчайших жертв от неё уклониться.
Не надо превращать в фразу великий лозунг: “Мы ставим карту на победу социализма в Европе”... Всякая абстрактная истина становится фразой, если применять её к любому конкретному положению. Бесспорно, что “в каждой стачке кроется гидра социальной революции”. Вздорно, будто от каждой стачки можно сразу шагнуть к революции. Если мы “ставим карту на победу социализма в Европе” в том смысле, что берём на себя ручательство перед народом, ручательство в том, что европейская революция вспыхнет и победит непременно в несколько ближайших недель, непременно до тех пор, пока немцы успеют дойти до Питера, до Москвы, до Киева, успеют “добить” наш железнодорожный транспорт, то мы поступаем не как серьёзные революционеры-интернационалисты, а как авантюристы”.
Вот пример расхождений среди организаций большевиков: статья Ленина “Странное и чудовищное” 28 февраля (6 марта, фрагмент):
“В резолюции, принятой 24 февраля 1918 года, Московское областное бюро нашей партии вынесло недоверие Центральному Комитету, отказалось подчиняться тем постановлениям его, “которые будут связаны с проведением в жизнь условий мирного договора с Австро-Германией”, и в “объяснительном тексте” к резолюции заявило, что “находит едва ли устранимым раскол партии в ближайшее время”*.
/* Вот полный текст резолюции: “Обсудив деятельность ЦК, Московское областное бюро РСДРП выражает своё недоверие ЦК ввиду его политической линии и состава и будет при первой возможности настаивать на его перевыборах. Сверх того, Московское областное бюро не считает себя обязанным подчиняться во что бы то ни стало тем постановлениям ЦК, которые будут связаны с проведением в жизнь условий мирного договора с Австро-Германией”. Резолюция принята единогласно./.
Совершенно естественно, что товарищи, резко расходящиеся с ЦК в вопросе о сепаратном мире, резко порицают ЦК и выражают убеждение в неизбежности раскола. Это всё законнейшее право членов партии, это вполне понятно. Но вот что странно и чудовищно. К резолюции приложен “объяснительный текст”. Вот он полностью:
“Московское областное бюро находит едва ли устранимым раскол партии в ближайшее время, причём ставит своей задачей служить объединению всех последовательных революционно-коммунистических элементов, борющихся одинаково как против сторонников заключения сепаратного мира, так и против всех умеренных оппортунистических элементов партии.
В интересах международной революции мы считаем целесообразным идти на возможность утраты Советской власти, становящейся теперь чисто формальной. Мы по-прежнему видим нашу основную задачу в распространении идей социалистической революции на все иные страны и в решительном проведении рабочей диктатуры, в беспощадном подавлении буржуазной контрреволюции в России”.
Эти слова доводят до абсурда всю линию авторов резолюции. Эти слова с необычайной ясностью вскрывают корень их ошибки...
Почему этого <идти на утрату Советской власти> требуют интересы международной революции? Здесь гвоздь, здесь самая суть аргументации для тех, кто хотел бы опровергнуть мои доводы. И как раз по этому, самому важному, основному, коренному пункту ни в резолюции, ни в объяснительном тексте не сказано ни единого словечка.
Может быть, авторы полагают, что интересы международной революции запрещают какой бы то ни было мир с империалистами? Такое мнение было высказано некоторыми противниками мира на одном питерском совещании, но поддержало его ничтожное меньшинство тех, кто возражал против сепаратного мира... Социалистическая республика среди империалистских держав не могла бы, с точки зрения подобных взглядов, заключать никаких экономических договоров, не могла бы существовать, не улетая на луну.
Может быть, авторы полагают, что интересы международной революции требуют подталкивания её, а таковым подталкиванием явилась бы лишь война, никак не мир, способный произвести на массы впечатление вроде “узаконения” империализма? ...
Может быть, авторы резолюции полагают, что революция в Германии уже началась, что там она достигла уже открытой общенациональной гражданской войны, что потому мы должны отдать свои силы на помощь немецким рабочим, должны погибнуть сами (“утрата Советской власти”), спасая немецкую революцию, которая начала уже свой решительный бой и попала под тяжёлые удары? С этой точки зрения, мы, погибая, отвлекли бы часть сил германской контрреволюции и этим спасли бы германскую революцию...
Созреванию германской революции мы явно не помогли бы, а помешали, “идя на возможность утраты Советской власти”. Мы помогли бы этим германской реакции, сыграли бы ей на руку, затруднили бы социалистическое движение в Германии, оттолкнули бы от социализма широкие массы не перешедших ещё к социализму пролетариев и полупролетариев Германии, которые были бы запуганы разгромом России Советской, как запугал английских рабочих разгром Коммуны в 1871 году.
Как ни верти, логики в рассуждениях автора не найти. Разумных доводов за то, что “в интересах международной революции целесообразно идти на возможность утраты Советской власти”, нет. <...> Настроение глубочайшего, безысходного пессимизма, чувство полнейшего отчаяния — вот что составляет содержание “теории” о формальном будто бы значении Советской власти и о допустимости тактики, идущей на возможность утраты Советской власти. Всё равно спасения нет, пусть гибнет даже и Советская власть, — таково чувство, продиктовавшее чудовищную резолюцию. Якобы “экономические” доводы, в которые иногда облекают подобные мысли, сводятся к тому же безысходному пессимизму: где уж, дескать, тут Советская республика, если смогут взять дань вот такую, да вот такую, да вот ещё такую.
Ничего, кроме отчаяния: всё равно погибать!
Почему тягчайшие военные поражения в борьбе с колоссами современного империализма не смогут и в России закалить народный характер, подтянуть самодисциплину, убить бахвальство и фразёрство, научить выдержке? <...> Нет, дорогие товарищи из “крайних” москвичей! Каждый день испытаний будет отталкивать от вас именно наиболее сознательных и выдержанных рабочих. Советская власть, скажут они, не становится и не станет чисто формальной не только тогда, когда завоеватель стоит в Пскове и берёт с нас 10 миллиардов дани хлебом, рудой, деньгами, но и тогда, когда неприятель окажется в Нижнем и в Ростове-на-Дону и возьмёт с нас дани 20 миллиардов.
Отказ от подписи похабнейшего мира, раз не имеешь армии, есть авантюра, за которую народ вправе будет винить власть, пошедшую на такой отказ.
Подписание неизмеримо более тяжкого и позорного мира, чем Брестский, бывало в истории, <...> не губило ни власти, ни народа, а закаляло народ, учило народ тяжёлой и трудной науке готовить серьёзную армию даже при отчаянно-трудном положении под пятой сапога завоевателя”.
Оппозиция программе Ленина затянула переговоры и сорвала договор, что резко ухудшило положение России. Ленин сообщил об этом в двух коротких статьях. Первая — “Мир или война?” 23 февраля (10 февраля). В ней он писал:
“Ответ германцев, как видят читатели, ставит нам условия мира ещё более тяжкие, чем в Брест-Литовске... До сих пор я старался внушить партии бороться с революционной фразой. Теперь я должен делать это открыто. Ибо — увы! — мои самые худшие из предположений оправдались.
8-го января 1918 года я прочёл на собрании около 60 человек виднейших партийных работников Питера свои “тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира”... В этих тезисах (§13) я уже объявил войну революционной фразе, сделав это в самой мягкой и товарищеской форме (глубоко осуждаю теперь эту свою мягкость)... В тезисе 17-м я писал, что, если мы откажемся подписать предлагаемый мир, то “сильнейшие поражения заставят Россию заключить ещё более невыгодный сепаратный мир”. Оказалось ещё хуже, ибо наша отступающая и демобилизующаяся армия вовсе отказывается сражаться.
Только безудержная фраза может толкать Россию при таких условиях в данный момент на войну, и я лично, разумеется, ни секунды не остался бы ни в правительстве, ни в ЦК нашей партии, если бы политика фразы взяла верх.
Теперь горькая правда показала себя так ужасающе ясно, что не видеть её нельзя. Вся буржуазия в России ликует и торжествует по поводу прихода немцев. Только слепые или опьяненные фразой могут закрывать глаза на то, что политика революционной войны (без армии...) есть вода на мельницу нашей буржуазии. В Двинске русские офицеры ходят уже с погонами.
В Режице буржуа, ликуя, встретили немцев. В Питере, на Невском и в буржуазных газетах смакуют свой восторг по поводу предстоящего свержения Советской власти немцами.
Пусть знает всякий: кто против немедленного, хотя и архитяжкого мира, тот губит Советскую власть”.
Общий результат: во всех критических столкновений с группами оппозиции Брестскому миру Ленин смог убедить большинство.

НЭП

Период Новой экономической политики (нэп) был едва ли не самым трудным и опасным для Советского государства. В нашем образовании история этого периода была смягчена и упрощена. Нэп представлялся логичным и всем очевидным после окончания гражданской войны прекращением режима “военного коммунизма”, освобождением крестьян от тягот продразвёрстки, чтобы они могли свободно производить и продавать свои продукты потребителям. Наступило мирное время!
5 мая 1918 года Ленин предупреждал “левых коммунистов”, которые уверяли, что “в течение ближайшей весны и лета должно начаться крушение империалистической системы”: “Это смешные потуги узнать то, чего узнать нельзя”. И он повторил утверждение, которое он много раз высказывал в разных контекстах: “Выражение социалистическая Советская республика означает решимость Советской власти осуществить переход к социализму, а вовсе не признание новых экономических порядков социалистическими”. Иными словами, после окончания войны крестьяне не станут поставлять хлеб бесплатно.
Ленин убедил большинство партии, что в России “смычка с крестьянской экономикой” (главный смысл нэпа) — фундаментальное условие построения социализма. Иными словами, нэп был вызван не конъюнктурой, а всем типом России как крестьянской страны.
15 марта 1921 года Ленин на Х съезде РКП(б) сделал доклад “О замене развёрстки натуральным налогом”, его суть “состоит в отношении рабочего класса к крестьянству”. Их союз в Октябре и даже в гражданской войне был понятен, и их главные интересы совмещались. Теперь требовался новый общественный договор и новая основа для союза. Ленин высказался жёстко: “Мы должны сказать крестьянам: “Хотите вы назад идти, хотите вы реставрировать частную собственность и свободную торговлю целиком, тогда это значит скатываться под власть помещиков и капиталистов неминуемо и неизбежно... Рассчитывайте и давайте рассчитывать вместе”.
А делегатам съезда он напомнил о фундаментальном выборе: “Социалистическая революция в такой стране <России> может иметь окончательный успех лишь при двух условиях. Во-первых, при условии поддержки её своевременно социалистической революцией в одной или нескольких передовых странах. Как вы знаете, для этого условия мы очень много сделали по сравнению с прежним, но далеко не достаточно, чтобы это стало действительностью.
Другое условие — это соглашение между осуществляющим свою диктатуру или держащим в своих руках государственную власть пролетариатом и большинством крестьянского населения... Нам надо, согласно нашему миросозерцанию, нашему революционному опыту в течение десятилетий, урокам нашей революции, ставить вопросы прямиком: интересы этих двух классов различны, мелкий земледелец не хочет того, чего хочет рабочий.
Мы знаем, что только соглашение с крестьянством может спасти социалистическую революцию в России, пока не наступила революция в других странах...
Как ни трудно наше положение в смысле ресурсов, а задача удовлетворить среднее крестьянство должна быть разрешена”.
Отмена чрезвычайных мер сразу была использована буржуазными слоями и кулаками на селе. Обладая материальными средствами, грамотой и навыками организации, они доминировали в Советах и кооперации. Восстановление рынка создало много противоречий, которые ударили по трудящимся. Это создавало основу для острых дискуссий в партии, доходящих до раскола. Развал партии как объединяющего механизма всей политической системы означал бы крах государства.
17 октября 1921 года Ленин сделал большой доклад на съезде политпросветов, обобщив опыт восьми месяцев. Это был доклад для политработников и пропагандистов, умеренный и подробный. Этот доклад был бы и сегодня полезен как учебный материал. Приведём фрагменты из этого доклада, самые близкие для нашей темы.
“Наша новая экономическая политика, по сути её, в том и состоит, что мы в этом пункте потерпели сильное поражение и стали производить стратегическое отступление: “Пока не разбили нас окончательно, давайте-ка отступим и перестроим всё заново, но прочнее”. Никакого сомнения в том, что мы понесли весьма тяжёлое экономическое поражение на экономическом фронте, у коммунистов быть не может, раз они ставят сознательно вопрос о новой экономической политике. И, конечно, неизбежно, что часть людей здесь впадёт в состояние весьма кислое, почти паническое, а по случаю отступления эти люди начнут предаваться паническому настроению. Это вещь неизбежная. Ведь когда Красная армия отступала, она начинала победу свою с того, что бежала перед неприятелем, и каждый раз на каждом фронте этот панический период у некоторых людей переживался. Но каждый раз — и на фронте колчаковском, и на фронте деникинском, и на фронте Юденича, и на польском фронте, и на врангелевском — каждый раз оказывалось, что после того, как нас разочек, а иногда и больше, хорошенечко били, мы оправдывали пословицу, что “за одного битого двух небитых дают”. Бывши один раз битыми, мы начинали наступать медленно, систематически и осторожно...
На экономическом фронте, с попыткой перехода к коммунизму, мы к весне 1921 года потерпели поражение более серьёзное, чем какое бы то ни было поражение, нанесённое нам Колчаком, Деникиным или Пилсудским, поражение, гораздо более серьёзное, гораздо более существенное и опасное. Оно выразилось в том, что наша хозяйственная политика в своих верхах оказалась оторванной от низов и не создала того подъёма производительных сил, который в программе нашей партии признан основной и неотложной задачей... Позиции были приготовлены заранее, но отступление на эти позиции произошло (а во многих местах провинции происходит и сейчас) в весьма достаточном и даже чрезмерном беспорядке...
Уничтожение развёрстки означает для крестьян свободную торговлю сельскохозяйственными излишками, не взятыми налогом, а налог берёт лишь небольшую долю продуктов. Крестьяне составляют гигантскую часть всего населения и всей экономики, и поэтому на почве этой свободной торговли капитализм не может не расти... И вопрос коренной состоит, с точки зрения стратегии, в том, кто скорее воспользуется этим новым положением? Весь вопрос, за кем пойдёт крестьянство: за пролетариатом, стремящимся построить социалистическое общество, или за капиталистом, который говорит: “Повернём назад, так оно безопаснее, а то ещё какой-то социализм выдумали”.
Совершенно бесспорно и всем очевидно, что, несмотря на такое громадное бедствие, как голод, улучшение положения населения, за вычетом этого бедствия, наступило именно в связи с изменением нашей экономической политики.
С другой стороны, если будет выигрывать капитализм, будет расти и промышленное производство, а вместе с ним будет расти пролетариат. Капиталисты будут выигрывать от нашей политики и будут создавать промышленный пролетариат, который у нас, благодаря войне и отчаянному разорению и разрухе, деклассирован, т.е. выбит из своей классовой колеи и перестал существовать как пролетариат. Пролетариатом называется класс, занятый производством материальных ценностей в предприятиях крупной капиталистической промышленности. Поскольку разрушена крупная капиталистическая промышленность, поскольку фабрики и заводы стали, пролетариат исчез. Он иногда формально числился, но он не был связан экономическими корнями.
Если капитализм восстановится, значит, восстановится и класс пролетариата, занятого производством материальных ценностей, полезных для общества, занятого в крупных машинных фабриках, а не спекуляцией, не выделыванием зажигалок на продажу и прочей “работой”, не очень-то полезной, но весьма неизбежной в обстановке разрухи нашей промышленности.
Весь вопрос — кто кого опередит? Успеют капиталисты раньше сорганизоваться, и тогда они коммунистов прогонят, и уж тут никаких разговоров быть не может. Нужно смотреть на эти вещи трезво: кто кого? Или пролетарская государственная власть окажется способной, опираясь на крестьянство, держать господ капиталистов в надлежащей узде, чтобы направлять капитализм по государственному руслу и создать капитализм, подчинённый государству и служащий ему? Нужно ставить этот вопрос трезво”.
Этот доклад Ленина сильно отличался от выступлений перед руководством партии, в которых он обосновывал программу действий. Здесь он представил картину возможного, даже очень вероятного разрыва всего процесса революции, катастрофы всего строительства советского строя. Официальная советская пропаганда эту ситуацию обходила, и в массовом сознании этот исторический момент не отложился. Сейчас представляется, что этот провал в историческом знании советского общества стал важным фактором краха СССР: население не имело опыта предвидения подобной ситуации.
Ленин определил главные состояния, которые угрожали развалом советского общества в раннем периоде его становления.
Единственная возможность производства минимума ресурсов жизнеобеспечения — дать крестьянству свободу хозяйственного уклада и торговлю продуктами. В реальных условиях это значило вернуться в “рыночную экономику” и восстановить прежние структуры производственных и распределительных отношений, налаженные до революции с важной компонентой капитализма.
“На почве этой свободной торговли капитализм не может не расти”, и есть риск, что “крестьянство пойдёт за капиталистом”. Признак — множество крестьянских восстаний. Экономических ресурсов, чтобы поддержать крестьянство, нет.
• “Если капитализм восстановится, значит, восстановится и класс пролетариата, занятого производством материальных ценностей. <...> Если будет выигрывать капитализм, будет расти и промышленное производство, а вместе с ним будет расти пролетариат”. Значит, новое поколение промышленных рабочих вместо “исчезнувшего пролетариата” на какое-то время будет лояльно к капитализму.
• “Кто кого опередит? Успеют капиталисты раньше сорганизоваться, и тогда они коммунистов прогонят, и уж тут никаких разговоров быть не может”.
Кроме того, “отступление к капитализму” возмутило не только “левых коммунистов”, но и массу демобилизованных красноармейцев, бывших партизан и бедноты. В ряде регионов возникли локальные гражданские войны (“красный бандитизм”). Ленин учитывал все эти факторы и не скрывал, что положение страны очень сложно и неопределённо. Чтобы взять его под контроль, требуется непрерывный анализ сил, ресурсов и динамики системы, а также быстрые решения и действия.
В докладе Ленин продолжал:
“Теперь буржуазия всего мира поддерживает буржуазию России, оставаясь во много раз более сильной, чем мы... И чтобы тут победить, нужно опереться на последний источник сил. Последний источник сил есть масса рабочих и крестьян, их сознательность, их организованность. Либо пролетарская организованная власть — и передовые рабочие и небольшая часть передовых крестьян — эту задачу поймут и сумеют организовать народное движение вокруг себя, и тогда мы выйдем победителями.
Либо мы не сумеем это сделать, и тогда неприятель, имеющий больше сил в смысле техники, неминуемо нас побьёт... Войны крестьян с помещиками были в истории не раз, начиная с первых времён рабовладения. Такие войны бывали не раз, но войны государственной власти против буржуазии своей страны и против соединённой буржуазии всех стран — такой войны не бывало никогда... Опыта у народа в таких войнах быть не могло. Мы его должны создавать сами, и опираться в этом опыте мы можем только на сознание рабочих и крестьян. Вот в чём девиз и величайшая трудность этой задачи.
Мы не должны рассчитывать на непосредственно коммунистический переход. Надо строить на личной заинтересованности крестьянина. Нам говорят: “Личная заинтересованность крестьянина — это значит восстановление частной собственности”. Нет, личная собственность на предметы потребления и на орудия, она нами не прерывалась по отношению к крестьянам никогда. Мы уничтожили частную собственность на землю, а крестьянин вёл хозяйство без частной собственности на землю, например, на земле арендованной. Эта система существовала в очень многих странах. Тут экономически невозможного ничего нет. Трудность в том, чтобы лично заинтересовать. Нужно заинтересовать также каждого специалиста с тем, чтобы он был заинтересован в развитии производства.
Умели ли мы это делать? Нет, не умели! Мы думали, что по коммунистическому велению будет выполняться производство и распределение в стране с деклассированным пролетариатом. Мы должны будем это изменить потому, что иначе мы не можем познакомить пролетариат с этим переходом. Таких задач в истории ещё никогда не ставилось. Если мы эту задачу пробовали решить прямиком, так сказать, лобовой атакой, то потерпели неудачу. Такие ошибки бывают во всякой войне, и их не считают ошибками. Не удалась лобовая атака, пойдём в обход, будем действовать осадой и сапой”.
В ноябре 1922 года на IV конгрессе Коминтерна Ленин сказал: “Крестьянские восстания, которые раньше, до 1921 года, так сказать, представляли общее явление в России, почти совершенно исчезли. Крестьянство довольно своим настоящим положением... [Оно] находится теперь в таком состоянии, что нам не приходится опасаться с его стороны какого-нибудь движения против нас... Крестьянство может быть недовольно той или другой стороной работы нашей власти, и оно может жаловаться на это, <...> но какое бы то ни было серьёзное недовольство нами со стороны всего крестьянства, во всяком случае, совершенно исключено. Это достигнуто в течение одного года”.
Однако недовольство вызревало в партии. Во многих местах партийные ячейки указывали, что нэп поощряет кулака за счёт бедных крестьян. Ленин в докладе на Х съезде ответил: “Не надо закрывать глаза на то, что замена развёрстки налогом означает, что кулачество из данного строя будет вырастать ещё больше, чем до сих пор. Оно будет вырастать там, где оно раньше вырастать не могло”.
Большие риски создавала инерция военного коммунизма, продолжать который было невозможно. Выше уже было сказано, что программы, возникшие в чрезвычайных условиях, после исчезновения породивших их условий сами собой не распадаются, демобилизация населения, которое стало “воинской общиной”, всегда бывает сложной и болезненной операцией.
Всеобщая тревога в партии и государстве была вызвана нехваткой средств для восстановления тяжёлой промышленности. На IV конгрессе Коминтерна Ленин сказал: “Положение тяжёлой промышленности представляет действительно очень тяжёлый вопрос для нашей отсталой страны, так как мы не могли рассчитывать на займы в богатых странах... Мы экономим на всём, даже на школах. Это должно быть, потому что мы знаем, что без спасения тяжёлой промышленности, без её восстановления мы не сможем построить никакой промышленности, а без неё мы вообще погибнем как самостоятельная страна...
Тяжёлая индустрия нуждается в государственных субсидиях. Если мы их не найдём, то мы как цивилизованное государство, — я уже не говорю: как социалистическое, — погибли”.
Эти тяжёлые конфликты интересов и ценностей между рабочими и крестьянами, между промышленностью и сельским хозяйством породили более фундаментальное противоречие в самой партии большевиков. Противоречие в понимании главных смыслов революции.
Пафос революции у некоторых сужает диапазон мышления. Ленин писал им: “Диктатуру пролетариата через его поголовную организацию осуществить нельзя. Ибо не только у нас, в одной из самых отсталых капиталистических стран, но и во всех других капиталистических странах пролетариат всё ещё так раздроблен, так принижен, так подкуплен кое-где (именно империализмом в отдельных странах), что поголовная организация пролетариата диктатуры его осуществить непосредственно не может. Диктатуру может осуществлять только тот авангард, который вобрал в себя революционную энергию класса”.
Процесс гармонизации идеологии с институтами государства шёл в СССР постепенно, по множеству направлений образования и культуры, развития экономики и права. Каждое решение вызывало оппозицию и сложные дискуссии — до конца 1930-х годов.
Это был первый перспективный план развития народного хозяйства, который получил практическое воплощение. За всем этим работал новый духовный двигатель — массовая вера в знание, науку и движение вперёд. Для нашей молодёжи полезно было бы прочитать книги Андрея Платонова, хотя бы “Чевенгур”, “Котлован” и “Ювенильное море”. Пишут, что его мировоззрение сочетает в себе элементы коммунизма, христианства и экзистенциализма. Надо добавить русский космизм. Но кажется, его необычные тексты для многих раскрыли, как в волшебном зеркальце, образ состояния советских людей в 1920-е годы.
Революция ставит цивилизацию перед вызовами — не только угроз, но и надежд. Цивилизация в состоянии революции задаёт какой-то вселенский проект, указывает цель как образ светлого будущего. Российская империя складывалась как православная цивилизация с мощной эсхатологией, в своих катастрофах она задавала новый образ будущего, опирающийся на справедливость и всечеловечность в новых формах.
Это говорится потому, что разделение проектов, процессов, действий и общностей как элементов систем уводит нас к механистическому мышлению и к линейной парадигме. Но явление революции не может быть адекватно представлено в такой парадигме и её моделях. Революцию с её кризисами, катастрофами, хаосом, неопределённостями и несоизмеримостями, нелинейными процессами и пороговыми явлениями можно было понять как образ неравновесной динамической синергетической системы.
В моменты глубоких кризисов государства, подобных революциям 1917 года или ликвидации СССР, речь идёт не об изолированных конфликтах — политических и социальных, — а об их соединении в одну большую, не объяснимую частными причинами систему цивилизационного кризиса. Он охватывает всё общество, от него не скрыться никому, он каждого ставит перед “вечными” вопросами. Сейчас, когда многие из наших граждан впервые интенсивно обдумывают русскую революцию как целостность, в деятельности Ленина видна особая тревога за сохранение и развитие России как цивилизации. Эта тема и, думается, важная компонента его мировоззрения скрыта во всех его идеях и проектах, хотя о цивилизации в состоянии становления её новых форм Ленин говорил очень редко.
В литературе нередко говорится, что стремление Ленина превратить партию в скелет всей советской политической системы возникло из-за того, что политически незрелым и малограмотным депутатам Советов нужна была поддержка централизованной и сетевой партии. Проблема глубже — для строительства СССР как большой системы нужна была именно партия нового типа. Можно было бы сказать, что нужна была партия не классовая, не формационная, а цивилизационная.

Этот аспект русской революции обойти было нельзя. Большой бедой была деформация системы понятий политизированной российской интеллигенции в начале ХХ века, которая использовала дискурс формационного подхода с сильным влиянием евроцентризма. Возник разрыв между историческим материализмом марксизма и русской классической литературой, которая представляла образ России как цивилизации (особенно в литературе начиная с Пушкина и Гоголя до Достоевского и Толстого, а позже Блока и Есенина). Разрыв между двумя моделями, которые должны были взаимодействовать (как неявно было у Маркса), не давал наладить диалог социокультурных групп.
Интеллигенция, особенно марксисты, говоря на языке формационного подхода, в своих суждениях, в действительности часто представляли культурные и цивилизационные противоречия, из-за чего возникали разрывы в коммуникации между группами даже с близкими культурными векторами. Например, у российских западников начала ХХ века наблюдалось выпадение рефлексивного аспекта из их рассуждений о будущем.
Ленин с 1901 года начал спорить с Плехановым по вопросам истмата, а после 1905 года так же принципиально стал спорить с главными установками Маркса. В эмиграции он уделил много времени изучению диалектики формаций и пришёл к выводу, что “нельзя вполне понять “Капитала” Маркса”. В своих текстах и выступлениях он перешёл на естественный язык и доступную логику. Это позволило ему обсуждать проблемы социально-экономических систем и культурно-цивилизационных систем без разделения их моделей. Этот синтез был эффективным, здравый смысл отсеял интеллектуальную схоластику.
Ленин интегрировал в картину мира большевиков представления противоречий цивилизаций, прикрытых языком марксизма (эти противоречия были латентными).
Февральская и Октябрьская революции — две разные культуры и две парадигмы мышления, они отстаивали разные цивилизационные проекты. Россия была на распутье, и гражданская война определила: трансформация цивилизации пошла по пути Советов, и доминирующим культурно-историческим типом до 1980-х годов был советский человек.
В “Апрельских тезисах” содержался цивилизационный выбор, прикрытый срочной политической задачей, но опирающийся на мироощущение и культуру подавляющего большинства населения. Главная его мысль была в том, что путь к социализму в России лежит не через полное развитие и исчерпание возможностей капитализма, а прямо из состояния того времени с опорой не на буржуазную демократию, а на новый тип государства — Советы.
Меньшевики были настолько непримиримы к проекту Ленина, что их лидеры после поражения интервентов и белых призывали социалистов Запада к крестовому походу против советской власти.
Ленин сказал 2 декабря 1919 года на VIII Всероссийской конференции РКП(б) как о вещи общеизвестной: “Всемирный империализм, который вызвал у нас, в сущности говоря, гражданскую войну и виновен в её затягивании... Именно те страны, которые больше всего считались и считаются демократическими, цивилизованными и культурными, именно они вели войну против России самыми зверскими средствами, без малейшей законности... Ни одно из этих демократических государств не решилось и не посмеет по законам своей собственной страны объявить войну Советской России”.
Статьи, выступления и короткие суждения Ленина в совокупности раскрывают его представление о развитии России как цивилизации, и это представление — часть новой картины мира, которая формировалась в начале ХХ века. Принципиальным и новаторским шагом было изменить вектор движения к будущему: от социал-демократии к коммунизму.
Ленин в докладе даже сказал, что если в Западной Европе будут строить социализм, у них будет иначе.
Ленин считал большим изъяном картины мира социал-демократов и меньшевиков недооценку сдвигов в системах цивилизаций: “Им не приходит даже, например, и в голову, что Россия, стоящая на границе стран цивилизованных и стран, впервые этой войной окончательно втягиваемых в цивилизацию, стран всего Востока, стран внеевропейских, что Россия поэтому могла и должна была явить некоторые своеобразия, лежащие, конечно, по общей линии мирового развития, но отличающие её революцию от всех предыдущих западноевропейских стран и вносящие некоторые частичные новшества при переходе к странам восточным...
Нашим европейским мещанам и не снится, что дальнейшие революции в неизмеримо более богатых населением и неизмеримо более отличающихся разнообразием социальных условий странах Востока будут преподносить им, несомненно, больше своеобразия, чем русская революция”.
Ленин видел цивилизацию как большую систему, которая или развивается, или, в застое, деградирует. Её надо непрерывно воспроизводить и обновлять. Можно выделить устойчивое ядро этой системы, хотя подвижная и противоречивая “периферия” в конкретных ситуациях может маскировать это ядро. В ядре можно выделить структуры sine qua non — те, без воспроизводства которых в следующем поколении резко меняется вся система цивилизации. Воспроизводство цивилизации есть процесс динамичный — нелинейный, с кризисами и конфликтами. Это не сохранение чего-то данного и статичного, это развитие всех подсистем цивилизации в меняющихся условиях, но при сохранении её культурного “генотипа”, центральной цивилизационной матрицы.
Ленин очень много сделал, чтобы государство и общество не допустили разрыва непрерывности культурного развития России. В условиях той катастрофы, какой была революция в целом, это было почти невероятным достижением. Достаточная для обеспечения преемственности часть учёных, инженеров, управленцев, военных и гуманитарной интеллигенции включилась в советское строительство и не была отторгнута революционной массой. Культура как национальное достояние была перенесена в советское общество и государство и стала базой для модернизации и развития.
Успех советской индустриализации и научно-технического строительства, победа в Великой Отечественной войне во многом были обязаны преодолению цивилизационного раскола. Это позволило на время нейтрализовать русофобию Запада. Россия (СССР) была признана как полноправная цивилизация массовым сознанием Запада или, по крайней мере, перестала балансировать на грани “страны-изгоя”.
Особенно надо рассмотреть советскую программу строительства научно-технической системы. Эта программа — ключ к изучению всего советского цивилизационного проекта.
Ленин призывал своих соратников в разных контекстах, что социалистическая Россия, будучи цивилизацией, должна налаживать многосторонние отношения с другими цивилизациями, даже если имеются противоречия с ними формационного и идеологического характера. Эта культура была свойственна и в прошлом России — в ней не было буржуазного национализма и шовинизма, русская культура их отвергала. Не разжигали национальной ненависти к французам в 1805-1812 годах, не разжигал Лев Толстой национальной ненависти к англичанам в “Севастопольских рассказах”, не разжигали в России национальной ненависти к туркам в 1877 году и даже к немцам в 1914 году.
Сам Ленин принимал меры к тому, чтобы в советско-польской войне не возникало национальной ненависти. В мае 1920 года он написал в Секретариат ЦК РКП(б): “Предлагаю директиву: все статьи о Польше и польской войне просматривать ответственным редакторам под их личной ответственностью. Не пересаливать, т.е. не впадать в шовинизм, всегда выделять панов и капиталистов от рабочих и крестьян Польши”.
Красноречиво участие Ленина в организации срочного создания национальной метрологии и стандартизации промышленности — важного института промышленных стран. В Российской империи в 1890 году законом была введена метрическая система мер, но ввести её не удалось ни царскому, ни Временному правительствам. Поэтому сразу после совершения Октябрьской революции руководство Главной Палаты мер и весов (в прошлом директором её был Д.И.Менделеев) обратилось в Совнарком, и в 1918 году был издан декрет, и стала вводится метрическая система. Даже во время гражданской войны для отливки метрических гирь был выделен драгоценный чугун, и торговцы в короткие сроки были снабжены этими гирями. Первая глава книги о ГОЭЛРО была посвящена объяснению смысла и значения реформы мер и весов, а предисловие к книге написал Ленин.

Послесловие автора

С волнением работал я над этой небольшой книгой. Неожиданно образы, которые ушли в историю и закристаллизовались в нашей памяти, как будто ожили и заговорили — и не так, как их представляли в школе, в университете, в литературе и в спорах. Во время катастрофы “перестройки”, краха СССР, расстрела Верховного Совета РФ, а сейчас вдыхая гарь от пожара Украины, пришлось всё чаще обращаться к образам, мыслям и действиям наших дедов и прадедов. Их мысли и действия — террор народников и эсеров, воображение и практика революций, которые переросли в гражданскую войну революционеров, желавших России социализма, а потом невероятные, форсированные и трагические программы 1930-х годов, небывалый рывок Великой Отечественной войны и труд возрождения России-СССР. Моё поколение ещё лично общалось с этими людьми, и молодёжь в 1950-1960-е годы могла совмещать их рассуждения и оценки с послевоенной реальностью советского строя.
К этим образам ушедших поколений пришлось обращаться потому, что очень много похожего и общего оказалось в мыслях и действиях людей нашей противоречивой культуры во время той катастрофы 1917 года и новой, нашей, современной. Попытки выхода из неё буксуют и, главное, нет у нас карты нашей преобразованной местности, она покрыта туманом, пылью и дымом. Трудно нам всем определить ориентиры наших целей и маршрут пути. Наше население в целом имеет высокий уровень образования и в массе своей сохраняет важные элементы совести и солидарности. Но почему даже близкие друзья не могут согласовать образ нашей актуальной постсоветской реальности и определить, хотя бы приблизительно, вектор спасительного движения?
Конечно, это состояние общества объясняется многими причинами. Всегда во время кризиса, при котором распадается мировоззренческая основа и люди сомневаются в прежних ценностях, происходит дезинтеграция общества, деградация мышления и коммуникации — наступает нигилизм.
Мы с товарищами в 1990-е годы считали, что “перестройка”, крах СССР и разрушительные “реформы” нанесли всему нашему населению слишком тяжёлую культурную травму, но со временем она залечится (на основе наших рассуждений и изучения признаков повреждения массового сознания была издана книга “Потерянный разум”). Удивляло, что восстановление здравого смысла и логики проходило очень медленно. Поскольку все мы знали, что российское общество за 1905-1925 годах пережило длительный и глубокий катастрофический кризис, теперь многие стали искать и читать исторические тексты и воспоминания очевидцев. Надо было что-то почерпнуть из опыта дедов и прадедов. При этом обнаружилось странное явление, мимо которого наше образование прошло мимо, хотя сейчас, на фоне нынешнего состояния, оно представляется удивительным.
Это явление состоит вот в чём.
Мировоззренческой основой советского строя был общинный крестьянский коммунизм. В 1960-е годы вышло на арену новое поколение интеллигенции из городского “среднего класса”. В ходе индустриализации, урбанизации и смены поколений философия крестьянского коммунизма теряла силу и к 1960-м годам исчерпала свой потенциал, хотя важнейшие её положения сохраняются и поныне в коллективном бессознательном.
Глубокие изменения в образе жизни, структуре общества и в культуре требовали перехода от механической солидарности к органической. В период “сталинизма” советское общество было консолидировано механической солидарностью — все были трудящимися, выполнявшими великую миссию. Все были “одинаковыми” по главным установкам, это общество было похоже на религиозное братство. С 1960 годов изменялась структура занятости, от традиционных профессий очень быстро стали отпочковываться новые специальности — во всех отраслях.
Так, в 1950 году в СССР было 162 тысячи научных работников, а в 1975-м — 1223 тысячи. Каждая группа учёных становилась специфическим сообществом — со своим профессиональным языком, теориями и методами, с информационной системой и школой. Каждое такое сообщество формировалось как сгусток субкультуры. Но это происходило во всей деятельности общества. Связи механической солидарности не распались, но ослабли, многих стало тяготить само требование “единства”. Требовалось плавное формирование органической солидарности, не допуская разрыва и вакуума в сфере солидарности. К несчастью, общественные и гуманитарные науки СССР с этой задачей не справились (и сегодня не справляются).
Мировоззренческий кризис порождает кризис легитимности политической системы, а затем и кризис государства. Ю.В.Андропов в 1983 году так определил состояние общественного сознания: “Мы не знаем общества, в котором живём”. Это состояние ухудшалось: незнание превратилось в непонимание, а затем и во враждебность, дошедшую у части элиты до степени паранойи.
Почему советская интеллигенция и масса образованных граждан постепенно утратили навыки рефлексии о прошлом и предвидение рисков впереди? Работая над этой книжкой, я читал много текстов Ленина, в том числе непосредственно не связанных с темой книги, и пришёл к выводу, что в 1950-1960-х годах сошли с общественной сцены поколения, натренированные анализировать реальность и предвидеть угрозы. Тренером в этом деле для советского общества был Ленин. Много его соратников хорошо усвоили важные приёмы мышления и воображения, они передавали эти навыки и сотрудникам, и всем гражданам, но другого такого тренера больше не нашлось. Но писать учебники и методологические трактаты Ленину время не дало.
А почему соратники Ленина не собрали его суждения и объяснения и не превратили их в учебные пособия? Я считаю, что соратники, рабочие и крестьяне, подумав, с его суждениями соглашались и считали, что всё понятно, — это же не высокая наука и не философия, учёные и философы — это Гегель и Маркс, а позже...
Но Ленин говорил и писал по каждой конкретной проблеме на естественном языке, почти обыденном, и опирался на здравый смысл. Люди понимали проблему и доводы для её решения; большинство соглашалось, другие сомневались или отрицали. Они осваивали реальность и будущее в каждом конкретном явлении, почти из эмпирического опыта, потому что они получали объяснения, которые создавали образ. Но, похоже, никто не думал, что познавательная “обработка” всех этих явлений опиралась на новую и сложную методологическую систему.
В этой форме мышление и Ленина, и его аудитории, опиралось на знание и понимание особого типа, которое называется неявное знание. Эта форма познания и образ явления в 1960-1970-х годах интенсивно изучалась в гносеологии и науковедении. С середины 1980-х годов в СССР было не до науковедения, а сейчас стоит о нём вспомнить.
Хотя наука с самого начала декларировала свой рациональный характер и полную фоpмализуемость всех своих утверждений (то есть возможность однозначно и ясно их выразить), любой мало-мальски знакомый с научной практикой человек знает, что это миф. Рациональное и формализуемое знание составляет лишь видимую часть айсберга тех “культурных ресурсов”, которыми пользуется учёный. Интуиция, воображение, метафоры и образы играют в его работе огромную роль, одинаково важную как в мыслительном процессе, так и в представлении выводов.
Это общая ошибка, и задумались об этом совсем недавно, когда обнаружилась наша беспомощность. Ленин как раз выделялся из массы учёных тем, что он скрупулёзно проверял и контролировал результаты своего “неявного знания”. Ленин убедительно объяснял, представляя состояние всей системы кризисного общества. При этом Ленин в своих объяснениях не допускал давления на эмоции, его выступления были совершенно рациональными. Из текстов Ленина тщательно изгонялись все “идолы Бэкона”.
Нам предстоит произвести сложный синтез ценностей и отношений, диалогов и компромиссов. Для этой работы сегодня требуется усвоить уроки методологии и “неявного знания”, которые давал Ленин. Эти уроки осваивали массы трудящихся, и экзаменом была Великая Отечественная война.

https://журнал.наш-современник.рф/publikatsii/sergey-kara-murza-nash-sovremennik-10-2023/


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Сергей Георгиевич Кара-Мурза - статьи
СообщениеДобавлено: Чт янв 25, 2024 9:13 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11265
О покаянии
24.01.2024 - 5 комментариев.
2
Поделились

Сергей Кара-Мурза:

В чем же прегрешения коммунистов?

Антисоветские идеологи периодически поднимают тему покаяния коммунистов. Многие прогрессивные коммунисты, вроде бы умывшие руки от грехов большевизма и оставшиеся с Жуковым да Гагариным, мнутся. Мы, мол, не против, но вообще-то мы в те годы маленькие были, нам мамка не говорила, что большевики творят.

Вообще-то будоражит тему вины и покаяния и старается разбередить старые раны именно антисоветская интеллигенция, ориентированная на Запад. Именно те, кто требовал «покаяния», уже в 1989 году при опросах выступали за «частное предпринимательство». Эти две установки сцеплены.

Кстати, если перейти к «правовому мышлению», то нынешние крики о покаянии вообще неуместны. Поезд ушел, господа. Вы сами сняли вопрос, когда запретили КПСС. Запрет партии означает сдачу дела в архив, тем более что по возбужденному вами же процессу Конституционный суд закрыл это дело в рамках права. Компартия СССР преступной организацией не была, и формально ей каяться не в чем. А вопросы совести воров вообще не касаются, носом не доросли.

Но допустим на момент, что все эти солженицыны и боровые – действительно «совесть нации» и имеют права требовать у кого-то покаяния. В конце концов, неважно, кто и почему поднял вопрос, он важен и для нас самих.

Что же есть для нас покаяние? Личная тайна каждого, неслышный разговор с нашими мертвыми, без адвокатов и документов. Собеседники наши – без злобы и без страсти. Объясняют нам, где мы ошиблись, где смалодушничали, а где согрешили, пошли на поводу у зверя в нашей душе. Как же поправить, стереть, уничтожить совершенные нами зло и ошибки? Кому заплатить штраф? Только потомкам – для них сделать добро не как милость и не за плату, а как покаяние – но так, чтобы они этого и не знали. И страну по мере сил укрепить, она нашим мертвым была дорога.

Когда говорят о большевиках, которые прошли 1920–30-е годы, за которые как раз и требуют покаяния сытые демократы, каждый вспоминает свои образы. Ничтожная кучка вспоминает папаш – партийных боссов. Академик Шаталин сидел всегда на коленях у секретарей ЦК, к секретарю обкома уже и не садился. Гайдар тоже, видно, на пайках из спецраспределителя подорвал себе обмен веществ. Но миллионы и миллионы знают большевиков из числа своих родных как тех, кто тянул лямку и чувствовал себя в ответе за все.

Мне, да и, думаю, почти всем, показалась бы смешной сама мысль требовать покаяния от Гайдара и подобных ему. Они совершенно чужды проблеме спасения души и понимают только уголовное право. Так что нам остается думать о покаянии этих большевиков-трудяг, «революцией мобилизованных и призванных». Тех, кто, как мобилизованный, шел не за славой и не за жирным куском, а именно потому, что мобилизован.

Будем считать, что мы примерно знаем, какие раны нанесли большевики стране, которую они собирали по косточкам – после того, как ее разворовали, растлили и рассыпали буржуи в паре с Распутиным да демократы Керенского с Деникиным.

Нам уши прожужжали о том, как Ленина везли в опломбированном вагоне с согласия германского штаба. Тут бы и процитировать «Окаянные дни» Бунина – якобы самую разоблачительную книгу о революции. Кого же она разоблачает? По мне, так именно те круги либеральной буржуазной интеллигенции, в которых вращался Бунин. Это ведь они мечтали о сдаче России немцам, чтобы те расправились с большевиками. Именно большевики собрали, что можно, из разваленной тогдашними демократами армии и отбили немцев – даже Ельцин не осмелился отменить праздник 23 февраля, день создания Красной армии.

Но разве это была общенациональная победа? Нет, для многих это был крах надежд на «спасение Западом». Уже тут возник раскол, глубину которого хорошо передал Бунин. Большевика он изобразил в виде «синеглазого рабочего», который на улице встрял в разговор с буржуазными дамами. Одна из них, как пишет Бунин, «наивно вмешалась, стала говорить, что вот-вот немцы придут, и всем придется расплачиваться за то, что натворили. – Раньше, чем немцы придут, мы вас всех перережем, – холодно сказал рабочий и пошел прочь. Солдаты подтвердили: «Вот это верно!» – и тоже отошли».

Так вот, старовойтовы и пр. требуют покаяния от этого «синеглазого рабочего» и этих солдат, а не от наивной дамочки и приятелей Бунина. Помню, как я сам, тупой студент, вскормленный мирным хлебом в новеньком, с иголочки, МГУ, уже тронутый ветрами ХХ съезда, приставал с требованием покаяния к двум моим дядьям-большевикам – которые были мне поближе и подоступнее, подобрее.

Кого же я травил? Оба коммунисты с младых ногтей, оба потрепаны жизнью. Один имел большие способности к математике, приехал на крыше вагона, поступил на математический факультет. А тут призыв добровольцев в авиацию – ушел, стал летчиком. После окончил с отличием две академии, командовал полком, дома не бывал, днем и ночью на аэродроме. В сорок два года стал стариком. Другой «нераскаявшийся» с детства прибился в Средней Азии к армии, пятнадцать лет воевал с басмачами. Потом окончил два вуза и осваивал нефть Небит-Дага с туркменами-пастухами, по пояс в ледяной воде. Это – партработник. И что меня еще с войны, ребенком, поражало в обоих – небывалая доброта к людям. В самых простых местах – в электричке, на базаре, на улице. Что бы они сделали сегодня, увидев на улице Москвы голодных и босых таджикских детей? И когда я, в своем безгрешном самодовольстве, заводил сорок лет назад свои речи о покаянии, то не понимал, почему они так переживали. Почему, ни от чего не отрекаясь и ни на кого не сваливая вину за историю, они говорили что-то сбивчивое, нечленораздельное, вроде того, как пишет Андрей Платонов.

Сейчас-то я понимаю, что они именно совершали, ежедневно и непрерывно, подвиг покаяния, они просто горели им, хотя эти слова были бы им противны. Может быть, они даже предчувствовали, что после их смерти придут и всем завладеют Гайдар и Боровой. И во мне, родной крови, видели глупого сообщника этих будущих душителей большевизма.

И вот, вспоминая сегодня дела и мысли этих принявших на себя вину большевиков, я бы сказал всем – и Солженицыну, и Яковлеву, и современным прогрессивным коммунистам: те большевики в целом, как «орден меченосцев», приняли и совершили покаяние. И такое, до которого нынешняя дряблая мысль и не поднимется. И самое главное, что это покаяние было понято и принято народом – опять же без слов и без документов.

Это покаяние – в том, что три состава ВКП(б) было выбито за войну на передовой. Вот уровень ответственности, вот чем покрыто и стерто вольно или невольно причиненное народу зло. Кто скажет, что народ не принял этого покаяния? Чего вы требуете после этого и по сравнению с этим?

А это не покаяние ли страшное, когда большевики положили под топор всю ленинскую гвардию? Когда отдали Тухачевского, громившего деревни Тамбовщины? Ах, нехорошо, необоснованные репрессии. А почему же народ это принял, хотя сам нес от этого тяжелые потери? Такой у нас кровожадный народ? Тогда перед кем же каяться – перед Новодворской? Нет, народ у нас не кровожадный, а просто то самобичевание ВКП(б) было воспринято как покаяние – и зачтено.

А вот дела уже радостные, праздничные – но и в них покаяние. Это – ритуальные, выходящие за рамки экономической разумности послевоенные снижения цен. Какой Ясин объяснит нам смысл тех сообщений! А люди моего возраста помнят. Это был общий праздник – государства и простившего его грехи народа. Так кающийся и уже прощенный человек раздает свое добро, и люди берут с радостью, оказывая ему милость. Потому-то советское государство с непонятным упорством держалось за буханку по 18 коп. В этом была тайная сила. Рухнула эта буханка – и убили СССР. Какого теперь покаяния вы хотите, политические клоуны?

Грех новым коммунистам даже объясняться по этому поводу со всякими Сванидзе. Ведь их стандарт – Марк Захаров, сжигающий перед телекамерой какую-то корочку (может, даже свой партбилет, хотя вряд ли – бутафории у него хватит). Нельзя даже шаг делать в этом направлении – разные у нас культурные устои. Даже на самый невинный акт покаяния, милостыню, накладывает Евангелие строжайшую норму: «Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми, чтобы они видели вас. Когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне».

Но надо еще напомнить всем тем, кто надеется, что немцы уже заняли Петербург и «синеглазый рабочий» у них под каблуком. Русская история завещала еще один вид покаяния. Когда безжалостный, обманом одолевший враг припрет к последней черте, люди обязаны до глубины души покаяться – за то, что они сделают с этим врагом. Так каялось три дня войско Минина и Пожарского перед тем, как идти на Москву.

Не напрашивайтесь на такое покаяние. Оно ведь тоже потаенное, и вы его можете не заметить.

https://sovross.ru/2024/01/24/o-pokayanii/#comments


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Сергей Георгиевич Кара-Мурза - статьи
СообщениеДобавлено: Пн фев 19, 2024 11:23 am 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11265
Выживание России как цивилизации в противостоянии Западу

Сергей Георгиевич Кара-Мурза

Сейчас, когда расширяется БРИКС и глобальное устройство мира начало быстро меняться, важно смотреть и на опыт предшественников в использовании цивилизационных аспектов в решении сформулированной Д. И. Менделеевым фундаментальной задачи России «выжить и продолжить свой независимый рост», о чем мы начали говорить в статье «Проблема: Восток – Запад и опыт СССР».
В советское время в преподавании истории стран и народов доминировал так называемый формационный подход. Этот подход был ключевой структурой исторического материализма, части учения марксизма. Он представлял историю как ступенчатое развитие от первобытно-общинного строя к рабовладельческому строю, затем к феодализму, потом к капитализму, а далее мнения расходились: будут ли социализм и коммунизм – или история остановится со всеобщей победой капитализма. Такие формы существования стран и народов, как цивилизации, были в тени.
Считалось, что цивилизационный подход слишком неопределенный или даже ненаучный, хотя в обыденных представлениях мало кто отрицал, что существует и такой тип классификации человеческих общностей, как цивилизации. Преподаватели соглашались, что «китайцы есть китайцы, а англичане – англичане», независимо от формаций. Почему же тогда не быть специфическому подходу к их изучению?
Здесь мы очень кратко скажем о соотношениях формационного и цивилизационного подходов. Оба они – инструменты, предназначенные для построения моделей исторического процесса существования и развития человеческих обществ в пространстве и времени. Оба инструмента являются продуктами культуры, они – не выражение Откровения свыше и не имеют никакой прямой интуитивной связи с «объективной реальностью». Это значит, что оба эти подхода имеют ограниченные сферы приложения. В одном случае из модели исключается один набор проявлений реальности, а в другом случае – определенный набор иных сторон реальности. Подходить к двум методологическим подходам с позиции «или – или» значит отходить от норм рационального мышления.
В Новое время, когда складывалась современная западная цивилизация («Запад») и колониальные империи, в западной общественной мысли возникло различение двух образов жизни человека – цивилизованного и дикого. В ХVIII веке и вошло в обиход слово «цивилизация». Считалось, что в пределах западной культуры человек живет в цивильном (гражданском) обществе, а вне этих пределов – в состоянии «природы». Гражданскому или «цивилизованному» обществу (societas civilis) противопоставлялось «естественное» общество (societas naturalis). В романтической историографии XIX в., с ее апологией «почвы и крови», стало развиваться понятие локальных цивилизаций. Были предложены признаки и критерии для выделения и различения «локальных» цивилизаций, и сложился цивилизационный подход к взгляду на историю.
В ХХ веке было уже невозможно представить себе рациональные действия власти большой страны без того, чтобы определить ее цивилизационную принадлежность и траекторию развития. В переломные моменты именно здесь возникают главные противоречия и конфликты, доходящие до гражданских войн.
С конца ХVIII века и до сих пор действует разработанная Локком презумпция естественного права цивилизованного государства вести войну с варварской страной (против тех, кто «не обладает разумом»), захватывать ее территорию, экспроприировать достояние (в уплату за военные расходы) и обращать в рабство ее жителей. Так были на Западе легитимированы рабовладение и работорговля. Например, влиятельный европейский интеллектуал Эрнест Ренан писал в конце ХIХ века: «Люди не равны, как и расы. Например, негр создан, чтобы прислуживать в великих делах, совершаемых белым».
Идеологи хватались за любую теорию, которая могла «рационально» подтвердить представления о «варварах» как не вполне людях. В настоящее время лишением страны статуса цивилизованной является ее квалификация как «страны-изгоя» или, как в случае СССР, «империи зла». В моменты глубоких кризисов государства, подобных революциям 1917 г. или ликвидации СССР, речь идет не об изолированных конфликтах – политических и социальных, а об их соединении в одну большую, не объяснимую частными причинами систему цивилизационного кризиса. Он охватывает все общество, от него не скрыться никому, он каждого ставит перед «вечными» вопросами.
Не будем касаться темы русофобии Запада, но и те, кто испытывал уважение к России как цивилизации, признавали ее фундаментальное отличие от Запада. О. Шпенглер писал: «Я до сих пор умалчивал о России; намеренно, так как здесь есть различие не двух народов, но двух миров… Разницу между русским и западным духом необходимо подчеркивать самым решительным образом. Как бы глубоко ни было душевное и, следовательно, религиозное, политическое и хозяйственное противоречие между англичанами, немцами, американцами и французами, но перед русским началом они немедленно смыкаются в один замкнутый мир. Нас обманывает впечатление от некоторых, принявших западную окраску, жителей русских городов. Настоящий русский нам внутренне столь же чужд, как римлянин эпохи царей и китаец времен задолго до Конфуция, если бы они внезапно появились среди нас. Он сам это всегда сознавал, проводя разграничительную черту между “матушкой Россией” и “Европой”.
Для нас русская душа – за грязью, музыкой, водкой, смирением и своеобразной грустью – остается чем-то непостижимым… Тем не менее некоторым, быть может, доступно едва выразимое словами впечатление об этой душе. Оно, по крайней мере, не заставляет сомневаться в той неизмеримой пропасти, которая лежит между нами и ими».
И дело в том, что отношение Запада к России определялось не экономической формацией, а расхождениями в важных мировоззренческих устоях, как говорят, в цивилизационных кодах. Ведь факт: в I Мировой войне «англичане, немцы, американцы и французы» громили друг друга, но как только в 1917 г. Россия стала уходить с цивилизационной «столбовой дороги» Запада, весь Запад «немедленно сомкнулся в один замкнутый мир» против русских. Да и внутри России вспыхнула Гражданская война не из-за конфликтов в выборе организации производственных сил, а расколов в системе ценностей – потрясении цивилизации.
П. А. Сорокин, ставший ведущим социологом США (во многом из-за труда «Социология революции»), писал (1944 г.): «Гражданские войны возникали от быстрого и коренного изменения высших ценностей в одной части данного общества, тогда как другая либо не принимала перемены, либо двигалась в противоположном направлении. Фактически все гражданские войны в прошлом происходили от резкого несоответствия высших ценностей у революционеров и контрреволюционеров. От гражданских войн Египта и Персии до недавних событий в России и Испании история подтверждает справедливость этого положения».
Революция ставит цивилизацию перед вызовами – не только угроз, но и надежд. Цивилизация в состоянии революции задает какой-то вселенский проект, указывает цель как образ светлого будущего. Российская империя складывалась как православная цивилизация с мощной эсхатологией, в своих катастрофах она задавала новый образ будущего, опирающийся на справедливость и всечеловечность в новых формах.
Это говорится потому, что разделение проектов, процессов, действий и общностей как элементов систем уводит нас к механистическому мышлению и линейной парадигме. Но явление революции не может быть адекватно представлено в такой парадигме и ее моделях. Революцию с ее кризисами, катастрофами, хаосом, неопределенностями и несоизмеримостями, нелинейными процессами и пороговыми явлениями можно было понять как образ неравновесной динамической синергетической системы.
Сейчас, когда многие из наших граждан впервые интенсивно обдумывают русскую революцию как целостность, в деятельности Ленина видна особая тревога за сохранение и развитие России как цивилизации. Эта тема и, думается, важная компонента его мировоззрения скрыта во всех его идеях и проектах, хотя о цивилизации в состоянии становления ее новых форм Ленин говорил очень редко.
В литературе нередко говорится, что стремление Ленина превратить партию в скелет всей советской политической системы возникло из-за того, что политически незрелым и малограмотным депутатам Советов нужна поддержка централизованной и сетевой партии. Проблема глубже – для строительства СССР как большой системы нужна была именно партия нового типа. Можно было бы сказать, что нужна была партия не классовая, не формационная, а цивилизационная.
Этот аспект русской революции обойти было нельзя. Большой бедой была деформация системы понятий политизированной российской интеллигенции в начале ХХ века, которая использовала дискурс формационного подхода с сильным влиянием евроцентризма. Возник разрыв между историческим материализмом марксизма и русской классической литературой, которая представляла образ России как цивилизации (особенно в литературе начиная с Пушкина и Гоголя до Достоевского и Толстого, а позже Блока и Есенина). Разрыв между двумя моделями, которые должны были взаимодействовать (как неявно было у Маркса), не давал наладить диалог социокультурных групп.
Интеллигенция, особенно марксисты, говоря на языке формационного подхода, в своих суждениях в действительности часто представляли культурные и цивилизационные противоречия, из-за чего возникали разрывы в коммуникации между группами, даже с близкими культурными векторами. Почти очевидно, что подход к реальности требовал учитывать разные модели. Л. А. Гриффен писал: «Каждый раз становление новой общественно-экономической формации сопровождалось также образованием новой “цивилизации”, т. е. “общественно-экономическая формация” Маркса и “цивилизация” Тойнби представляют собой различные стороны одного и того же социального организма, рассматриваемого преимущественно в первом случае в общественно-экономическом, а во втором в политико-культурологическом аспектах».
Например, у российских западников начала ХХ века наблюдалось выпадение рефлексивного аспекта из их рассуждений о будущем России. Н. Бердяев писал: «Именно крайнее русское западничество и есть явление азиатской души. Можно даже высказать такой парадокс: славянофилы… были первыми русскими европейцами, так как они пытались мыслить по-европейски самостоятельно, а не подражать западной мысли, как подражают дети… А вот и обратная сторона парадокса: западники оставались азиатами, их сознание было детское, они относились к европейской культуре так, как могли относиться только люди, совершенно чуждые ей».
В начале Февральской революции Пришвин записал в дневнике (1 марта 1917 г.):
«Рыжий политик в очках с рабочим. Рыжий:
– Так было везде, так было во Франции, так было в Англии и… везде, везде.
Рабочий задумчиво:
– А в России не было».
Таким образом, советский строй возникал как новая общественно-экономическая формация и в то же время приобретал важные новые цивилизационные черты по сравнению с дореволюционной Россией.
Уже в начале ХХ века антропологи и этнологи знали, что народы вовсе не «проходят один и тот же путь», и что социально-экономические формации – научные абстракции, чтобы разрабатывать модели. Поразительно то, что большинство политизированной интеллигенции этого как будто не знало. Из литературы и опыта было видно, что развитие культур шло по разным путям, хотя они непрерывно заимствовали друг у друга достижения. Это было и до появления капитализма, и после него. Без этого не могло бы существовать человечество.
На деле построение единообразного мира – утопия, основанная на мифе и питающая идеологии Запада. Читаем у антрополога-структуралиста К. Леви-Стросса: «Не может быть мировой цивилизации в том абсолютном смысле, который часто придается этому выражению, поскольку цивилизация предполагает сосуществование культур, которые обнаруживают огромное разнообразие; можно даже сказать, что цивилизация и заключается в этом сосуществовании. Мировая цивилизация не могла бы быть ничем иным, кроме как коалицией, в мировом масштабе, культур, каждая из которых сохраняла бы свою оригинальность… Священная обязанность человечества – охранять себя от слепого партикуляризма, склонного приписывать статус человечества одной расе, культуре или обществу, и никогда не забывать, что никакая часть человечества не обладает формулами, приложимыми к целому, и что человечество, погруженное в единый образ жизни, немыслимо».
Леви-Стросс ставит под сомнение сам критерий, по которому оценивается вклад той или иной формации или цивилизации: «Два-три века тому назад западная цивилизация посвятила себя тому, чтобы снабдить человека все более мощными механическими орудиями. Если принять это за критерий, то индикатором уровня развития человеческого общества станут затраты энергии на душу населения. Западная цивилизация в ее американском воплощении будет во главе…
Если за критерий взять способность преодолеть экстремальные географические условия, то, без сомнения, пальму первенства получат эскимосы и бедуины. Лучше любой другой цивилизации Индия сумела разработать философско-религиозную систему, а Китай – стиль жизни, способные компенсировать психологические последствия демографического стресса. Уже три столетия назад Ислам сформулировал теорию солидарности для всех форм человеческой жизни – технической, экономической, социальной и духовной – какой Запад не мог найти до недавнего времени и элементы которой появились лишь в некоторых аспектах марксистской мысли и в современной этнологии.
Запад, хозяин машин, обнаруживает очень элементарные познания об использовании и возможностях той высшей машины, которой является человеческое тело. Напротив, в этой области и связанной с ней области отношений между телесным и моральным Восток и Дальний Восток обогнали Запад на несколько тысячелетий – там созданы такие обширные теоретические и практические системы, как йога Индии, китайские методы дыхания или гимнастика внутренних органов у древних маори…
Что касается организации семьи и гармонизации взаимоотношений семьи и социальной группы, то австралийцы, отставшие в экономическом плане, настолько обогнали остальное человечество, что для понимания сознательно и продуманно выработанной ими системы правил приходится прибегать к методам современной математики… Австралийцы разработали, нередко в блестящей манере, теорию этого механизма и описали основные методы, позволяющие его реализовать с указанием достоинств и недостатков каждого метода. Они ушли далеко вперед от эмпирического наблюдения и поднялись до уровня познания некоторых законов, которым подчиняется система. Не будет преувеличением приветствовать их не только как родоначальников всей социологии семьи, но и как истинных основоположников, придавших строгость абстрактного мышления изучению социальных явлений».
Здесь говорится о структурах культуры этих цивилизаций, но ведь и их социально-экономические уклады вовсе не сливались и не сливаются в одну формацию – ни в период древности, ни при феодализме и капитализме, если вообще можно их системы так назвать. В общественном сознании интеллигенции доминировал истмат в его евроцентристской версии с убеждением во всеобщности закона смены формаций («пятичленка»). Но даже Запад трудно было втиснуть в «пятичленку» формаций.
Так, очевидной абстракцией формационного подхода было представление феодализма как формации, якобы «выраставшей» из рабовладельческого строя. На деле обе формации вырастали параллельно в лоне двух разных цивилизаций – античной общины-полиса и германской общины («варваров»). А у восточных славян и «азиатов» ни рабства, ни феодализма в западном смысле слова вообще не возникло.
Да и структуры капитализмов у разных цивилизаций так различались и различаются, что уже в конце ХIХ века модель «всеобщего» капитализма по стандарту Маркса была явно устаревшей. Например, говорили, что в Японии развитой капитализм, но под этой вывеской совсем другая, самобытная формация. Что значат, например, такие выражения, как «конфуцианский капитализм» при описании производственных отношений в Японии или «буддистский капитализм» в приложении к Таиланду? А дальше надо разбираться с капитализмом фашистской Германии, Тайваня, Швеции и т. д. А сейчас еще бесполезно давать ярлык капитализма Китаю, Ирану или арабским странам. Да и что за капитализм устроился на постсоветском пространстве?
Многие описания и исследования конкретных социокультурных и производственных систем, проводимые в рамках формационного подхода, не могли обойтись без включения в модель цивилизационных категорий. На деле марксизм ХХ века стал пользоваться понятиями цивилизационного подхода.
Можно предположить, что, разрабатывая истмат и формационный подход, Маркс и Энгельс придавали понятие цивилизации только западным обществам, которые якобы прошли в истории по «столбовой дороге» и дошли до станции «капитализм». Энгельс в труде «Происхождение семьи, частной собственности и государства» пишет: «Цивилизация является той ступенью общественного развития, на которой разделение труда, вытекающий из него обмен между отдельными лицами и объединяющее оба эти процесса товарное производство достигают полного расцвета и производят переворот во всем прежнем обществе.
Производство на всех предшествовавших ступенях общественного развития было, по существу, коллективным, равным образом и потребление сводилось к прямому распределению продуктов внутри больших или меньших коммунистических общин…
Ступень товарного производства, с которой начинается цивилизация, экономически характеризуется: 1) введением металлических денег, а вместе и денежного капитала, процента и ростовщичества; 2) появлением купцов как посреднического класса между производителями; 3) возникновением частной собственности на землю и ипотеки и 4) появлением рабского труда как господствующей формы производства. Цивилизации соответствует и вместе с ней окончательно утверждает свое господство новая форма семьи – моногамия, господство мужчины над женщиной и отдельная семья как хозяйственная единица общества».
Можно сказать, что такое представление о цивилизации просто сужено в концепции формаций, и российские революционеры могли бы рассуждать о России как цивилизации в обычным смысле этого термина. Но такого соглашения никто не предложил, и цивилизационные проблемы России замалчивали или маскировали. Вероятно, над русской революцией витало представление Маркса о России как цивилизации, и особенно, революцией союза рабочих и крестьян. Ведь в действительности модель «смены формаций» развивалась Марксом на основе широкой картины разных цивилизаций, хотя эта категория не использовалась, т. к. капитализм должен был стереть предшествовавшие структуры.
Но те, кто видел общественные процессы через призму истмата, открыли лишь «верхний» слой представлений марксизма. Понятия классовой борьбы в нем являлись лишь надстройкой процесса войны народов и цивилизаций. Формационный подход возник для описания истории Запада как «столбовой дороги цивилизации» и стал господствующим у многих вследствие идеологического давления. Здесь корень многих расколов российской интеллигенции, особенно революционной.
Уже «Коммунистический Манифест» вызвал важные противоречия. Ведь он предлагал такой образ прогрессивного общественного развития, проходя формацию капитализма: «Буржуазия подчинила деревню господству города. Она создала огромные города, в высокой степени увеличила численность городского населения по сравнению с сельским и вырвала таким образом значительную часть населения из идиотизма деревенской жизни. Так же как деревню она сделала зависимой от города, так варварские и полуварварские страны она поставила в зависимость от стран цивилизованных, крестьянские народы – от буржуазных народов, Восток – от Запада».
Здесь крестьянство, крестьянские народы и Восток представлены как собирательный образ врага, который должен быть побежден и подчинен буржуазным Западом. Это формула мироустройства – война цивилизаций, оправданная теорий формаций. Вот какие идеологические штампы применяет Энгельс в статье «О социальном вопросе в России», чтобы охарактеризовать русское крестьянство: «Масса русского народа, крестьяне, столетиями, поколение за поколением, тупо влачили свое существование в трясине какого-то внеисторического прозябания». А в России «рабоче-крестьянский народ», судя по совокупности наказов и приговоров, желал жить в России и «жить по-своему, а не по-европейски», поэтому не прошел социалистический проект меньшевиков. В тот исторический момент возможность «жить по-своему» давал именно советский проект.
Буржуазное общество Запада видело в крестьянстве главного своего врага, также и у основоположников марксизма. Казалось, что уже в ХХ веке это представление было преодолено даже в среде буржуазии. А в России именно по вопросу о крестьянстве стала все более и более жестко проходить линия, разделяющая большевиков от меньшевиков, которые все сильнее тяготели к блоку с западниками-кадетами. И вопрос, по сути, стоял так же, как был поставлен в двух Нобелевских комитетах (по литературе и по премиям мира), которые отказали в присуждении премий Льву Толстому – самому крупному мировому писателю того времени и первому всемирно известному философу ненасилия. Запад не мог дать Толстому премию, ибо он «отстаивал ценности крестьянской цивилизации» в ее борьбе с наступлением капитализма. Казалось бы, русская интеллигенция могла бы разобраться…
Важная установка классического марксизма, которая довлела над мировоззрением русской революционной интеллигенции, состояла в концепции разделения народов на революционных и реакционных. Народ, представляющий Запад, являлся по определению прогрессивным, даже если он выступал как угнетатель. Народ-«варвар», который пытался бороться против угнетения со стороны Запада, являлся для классиков марксизма врагом и подлежал усмирению вплоть до уничтожения.
Русские считались реакционным народом, угрожающим Европе. С ХVI века в элите Запада к образу России как «варвара на пороге» добавлялся «географический» мотив представления русских как азиатского народа. Утверждали даже, что для Европы «русские хуже турок». Маркс писал: «Мы самым решительным образом становимся на сторону турок… Турция была плотиной Австрии против России и ее славянской свиты».
Почти целый век эксплуатировался и миф об угрозе для Европы панславизма, за которым якобы стояла Россия. Энгельс развивал эту тему в связи с революцией 1848 г.: «Европа [стоит] перед альтернативой: либо покорение ее славянами, либо разрушение навсегда центра его наступательной силы – России».
Вспомним, как Энгельс определил отношение Германии к России и славянам Австрии: «Никакие фразы и указания на неопределенное демократическое будущее этих стран не помешают нам относиться к нашим врагам, как к врагам».
Прошло десять лет, но этот антироссийский штамп применился Марксом без изменения. На митинге в Лондоне он произнес патетическую речь: «Снова польский народ, этот бессмертный рыцарь Европы, заставил монгола отступить… Я спрашиваю вас, что же изменилось? Уменьшилась ли опасность со стороны России? Нет. Только умственное ослепление господствующих классов Европы дошло до предела… Путеводная звезда этой политики – мировое господство, остается неизменным. Только изворотливое правительство, господствующее над массами варваров, может в настоящее время замышлять подобные планы… Итак, для Европы существует только одна альтернатива: либо возглавляемое московитами азиатское варварство обрушится, как лавина, на ее голову, либо она должна восстановить Польшу, оградив себя таким образом от Азии двадцатью миллионами героев».
Изложенные Марксом и Энгельсом после 1848 г. представления о прогрессивных и реакционных народах, о реакционной буржуазной сущности крестьянства и столь же реакционной сущности славян (особенно русских) были суждениями не о экономических формациях России, а именно об отношениях к ней как цивилизации.
Известно, какое резкое неприятие вызвали представления Бакунина и народников о назревании в России антикапиталистической революции у Маркса и Энгельса. Они считали эту революцию несвоевременной и даже реакционной. Напротив, гражданская война буржуазии северных штатов США против буржуазии Юга воспринималась Марксом почти как пролетарская революция. Маркс писал в поздравлении с переизбранием президенту США Линкольну (1864 г.): «Рабочие Европы твердо верят, что, подобно тому, как американская война за независимость положила начало эре господства буржуазии, так американская война против рабства положит начало эре господства рабочего класса. Предвестие грядущей эпохи они усматривают в том, что на Авраама Линкольна, честного сына рабочего класса, пал жребий провести свою страну сквозь беспримерные бои за освобождение порабощенной расы и преобразование общественного строя».
Эти суждения резко осложнили развитие движения революционных демократов в России. Такие представления позже вызвали в русском марксизме раскол, который затем перерос в конфликт марксистов с русскими народниками, а затем и в конфликт меньшевиков и эсеров с большевиками.
Россия (Евразия) сама была большой и сложной цивилизацией, и созревшая в ней революция подчинялась не схеме евроцентризма, а закономерностям развития именно этой цивилизации – сочетанию славянских и восточный ветвей. Это понял Ленин в ходе революции 1905–1907 гг. Революция в России была отрицанием капитализма, отрицанием политэкономии в совершенно конкретных исторических условиях. Когда читаешь документы тех лет, странно видеть, что с особой страстью отвергли Октябрьскую революцию именно левые, марксистские партии (социал-демократы Интернационала, меньшевики и Бунд). Представления Ленина и большевиков были для них не социальной угрозой, а ересью, нарушением их квазирелигиозных догм.
Надо отметить, что в конце 1980-х годов антисоветский дискурс «новых либералов» опирался на антироссийские и антигосударственные концепции марксизма, которыми были индоктринированы меньшевики и кадеты. В изданной в 1998 г. по материалам прошедшей в МГУ конференции книге «Постижение Маркса» в статье В. А. Бирюков верно констатировал: «Очередным парадоксом в судьбе марксизма стало широкое использование многих его положений для идеологического обоснования отказа от того социализма, который был создан в десятках стран, для перехода от социализма к капитализму в конце ХХ века. Закон соответствия производственных отношений уровню и характеру развития производительных сил, экономический детерминизм, закономерный характер развития общества в форме прохождения определенных социально-экономических формаций, марксистская трактовка материальных интересов как движущей силы социальных процессов и многое другое из арсенала марксизма было использовано для идеологической подготовки смены одного строя другим».
А в предыстории революции, во второй половине ХIХ в., начал вызревать очередной цивилизационный кризис России. В Европе после 1848 г. поднялась волна русофобии: крымская война, потоки эмиграции диссидентов, внутри – сословное общество и бюрократия тормозили модернизацию, а западный капитал начал интенсивную экспансию. Россия оказалась в сфере периферийного капитализма и не могла повторить путь Запада. Ее промышленность стала анклавом западного капитализма, а крестьянство – его «внутренней колонией». Приходилось «догонять капитализм и убегать от него».
Советский и израильский историк М. Агурский пишет в книге «Идеология национал-большевизма»: «Если до революции главным врагом большевиков была русская буржуазия, русская политическая система, русское самодержавие, то после революции, а в особенности во время гражданской войны, главным врагом большевиков стали не быстро разгромленные силы реакции в России, а мировой капитализм. По существу же речь шла о том, что России противостоял весь Запад…
Капитализм оказывался аутентичным выражением именно западной цивилизации, а борьба с капитализмом стала отрицанием самого Запада. Еще больше эта потенция увеличилась в ленинизме с его учением об империализме. Борьба против агрессивного капитализма, желающего подчинить себе другие страны, превращалась невольно в национальную борьбу. Как только Россия осталась в результате революции одна наедине с враждебным капиталистическим миром, социальная борьба не могла не вырасти в борьбу национальную, ибо социальный конфликт был немедленно локализирован. Россия противостояла западной цивилизации».
В 1918–1921 гг. Запад вел свою «горячую» цивилизационную войну с Россией в основном руками российских «белых», а потом – руками поляков и этнонационалистов. Стоит обратить внимание на настойчивое повторение идеи, будто большевики были силой Азии, в то время как и либералы-кадеты, и марксисты-меньшевики считали себя силой Европы. Они подчеркивали, что их столкновение с большевиками представляет собой войну цивилизаций. Конечно, делая в этой статье упор на цивилизационном характере революции Гражданской войны в России, мы ни в коем случае не должны забывать назревшего в обществе социального («классового») конфликта – конфликта, связанного с происходившей в России борьбой экономических формаций. Временное правительство и Советы означали два разных пути, разных жизнеустройства. Эти два типа власти были не просто различны по их идеологии, социальным и экономическим устремлениям. Но они находились и на двух разных и расходящихся ветвях цивилизации. То есть их соединение, их «конвергенция» в ходе государственного строительства были невозможны.
Перед двумя революциями, которым пришлось вести цивилизационную войну в форме интервенции Запада и внутренней Гражданской войны, Ленин написал фундаментальный труд «Империализм как высшая стадия капитализма». Он представил картину, как новый тип мирового капитализма (империализма) создает глобальную систему «метрополия – периферия» – посредством войн, колонизации, аннексий и геноцида. Те культуры и цивилизации, которые в ходе экономических и «горячих» войн, идеологических и культурных агрессий были втянуты в периферию мирового капитализма, надолго погрузились в слаборазвитость.
Вырваться из этой системы могли только крупные цивилизации только посредством революционной национально-освободительной борьбы. Уповать на пролетарскую революцию в метрополии капитализма нет смысла, потому что, как сказал Энгельс, в метрополии «буржуазный пролетариат рядом с буржуазией. Разумеется, со стороны такой нации, которая эксплуатирует весь мир, это до известной степени правомерно». Ленин убедительно показал, что войны с «отсталыми странами» капитализма как формации лежат в той же плоскости, что и войны Запада как цивилизации с «варварами».
Вспомним суждение Маркса о том, что капитализм ликвидирует общинное производство. В действительности зрелый капитализм (империализм) сам создавал структуры типа общины, чтобы сократить потребление и развитие населения в зависимых странах и целых цивилизациях. О периферийном капитализме пишет в своей книге «Теория формаций» В. В. Крылов: «Даже там, где капитализм разрушал эти [общинные] порядки, в “освободившемся” социально-экономическом пространстве развивались не столько собственно капиталистические порядки, сколько такие докапиталистические укладные формы, с которыми в доколониальный период периферийные страны знакомы не были… И это суть регрессивные формы самого капитала, такие докапиталистические уклады, которые исторически не предшествуют капитализму, но следуют после него, им же самим порождаются. Эти “псевдотрадиционные” или “неотрадиционные” укладные формы необходимо отличать от предшествующих капитализму действительно доколониальных местных укладов».
Эта угроза и нависла в начале ХХ века, ликвидировать ее реформа Столыпина не смогла, попытка Февральской революции принять в России периферийный капитализм была отвергнута, а после Гражданской войны все в России поняли, что никакой конвергенции с метрополией мирового капитализма уже быть не может. Те, кто остался в СССР, начали достраивать цивилизацию на новом витке, а те, кто остался в эмиграции, или стали так или иначе воевать с Россией-СССР, или приспособились на чужбине и нередко помогали родине. Мировоззренческий провал произошел и в советском обществе, особенно в интеллектуальной элите, уже в 1970–1980-х годах. Часть их искренне поверила в конвергенцию с Западом, другие надеялись наняться пропагандистами и поводырями в «наш общий европейский дом». Даже Керенский в эмиграции так начинал свою рукопись «История России»: «С Россией считались в меру ее силы или бессилия. Но никогда равноправным членом в круг народов европейской высшей цивилизации не включали… Нашей музыкой, литературой, искусством увлекались, заражались, но это были каким-то чудом взращенные экзотические цветы среди бурьяна азиатских степей». А писательница Н. Берберова пишет Керенскому: «Для меня сейчас “русский народ” это масса, которая через 10 лет будет иметь столько-то солдат, а через 20 – столько-то для борьбы с Европой и Америкой… Что такое “его достояние”? Цепь безумств, жестокостей и мерзостей… Одно утешение: что будущая война будет первая за много десятилетий необходимая и нужная».
4 мая 1992 г. Координационный совет по гуманитарным и общественным наукам при вице-президенте РАН провел заседание круглого стола, посвященное оценке нынешнего и прогноза будущего общественного устройства России. В дискуссии приняли участие ведущие философы, экономисты, социологи и историки. В обзоре сказано: «Участники круглого стола исходили из неизбежности перехода России к рыночной экономике… Под “особым путем России” понималась необходимость сочетать достоинства и исключать недостатки капитализма и социализма. …Нужно поработать над тем, как идею конвергенции облечь в приемлемые для всех народов и наций страны одежды. Переходная, опирающаяся на смешанную социально ориентированную экономику модель была поддержана участниками обсуждения». Верить в эту утопию поразительно, основания для этого были иррациональны. Ведь было известно, что правящая верхушка США воспринимала и постсоветскую Россию как источник опасности – как иного, который пытается вторгнуться в «европейский дом» Запада. Хотя СССР на это не претендовал и такую угрозу для Запада не создавал. Поэтому вражда к постсоветской России, государству совсем нового типа, выплеснулась сразу, как только с СССР было покончено.
При той социально-экономической и культурной системе, которую выстраивали по шаблонам «чикагских мальчиков», Россия могла бы существовать в слаборазвитости – но только в фарватере Запада и при его благоволении. Нелепо строить капитализм западного типа, бросив вызов западному капитализму. Можно строить социализм в одной стране (масштаба России), но невозможно строить капитализм в одной стране, будучи изгоем мировой системы капитализма. Ведь сегодня всем очевидно, что проблема не в формации, а в противоречиях цивилизаций.
Статьи, выступления и короткие суждения Ленина в совокупности раскрывают его представление о развитии России как цивилизации, и это представление – часть новой картины мира, которая формировалась в начале ХХ века.
Принципиальным и новаторским шагом было изменить вектор движения к будущему: от социал-демократии к коммунизму. Дебаты по главным проблемам в II Интернационале показали, что социал-демократические партии Западной Европы кардинально расходились с большевиками – в системах ценностей, в образе будущего и даже в антропологии и человеческих отношениях. Соответственно, кардинально разошлись две части РСДРП – большевики и меньшевики. Поэтому на VII Экстренном съезде (6–8 марта 1918 г.) поменяно название партии РСДРП (б) на РКП(б) – Российская коммунистическая партия большевиков. Ленин в докладе даже сказал, что если в Западной Европе будут строить социализм, у них будет иначе.
Какие признаки выявляются при сравнении, какое виделось движение в будущее у социал-демократов и коммунистов? Из обыденных рассуждений можно сказать так.
Вступление в коммунизм – завершение огромного цикла человеческой цивилизации, в известном смысле конец «этого» света, «возврат» человечества к коммуне. Это значит – к жизни в общине, в семье людей, где преодолено отчуждение, порожденное собственностью. Социализм же – всего лишь экономическая формация, где разумно, с возможной долей солидарности устроена совместная жизнь людей, во многом как в семье. «Каждому по труду» – принцип не семьи, а весьма справедливого общества (кстати, главная его справедливость в том, что «от каждого по способности», что значит, каждый получит рабочее место).
Время социал-демократов – линейное, цель – ничто. Здесь – мир Ньютона, бесконечный и холодный. Можно сказать, что социал-демократов толкает в спину прошлое, а коммунистов притягивает будущее. История для социал-демократии – не движение к идеалу, а уход от дикости, от жестокости родовых травм цивилизации капитализма – но без отрицания самой этой цивилизации. Это – постепенная гуманизация, окультуривание капитализма без его отказа от самого себя. Социал-демократия выросла там, где человек прошел через горнило Реформации. Постепенно индивид дорос до рационального построения более справедливого общества – добился социальных благ и прав. А индивидуальные права и свободы рождались вместе с ним как «естественные».
Социал-демократия произвела огромную работу, изживая раскол между обществом и «расой отверженных», превращая подачки в социальные права. Только поняв, от чего она шла, можно в полной мере оценить гуманистический подвиг социал-демократов. Но в России начинали совершенно с иной базы – с человека, который был проникнут солидарным чувством.
В исторической России не было рабства, да и крепостное право захватило небольшую часть России и на недолгое время, а капитализм вообще быстро сник. Русский коммунизм исходит из другого представления о человеке, поэтому между ним и западной социал-демократией – антропологическая пропасть. Россия не имела колоний, в России не было «расы» рабочих, в русской культуре не было места Мальтусу – иным был и смысл большевиков. Поэтому социал-демократы и еврокоммунисты пришли к разумному выводу, что советский строй им не годится, но с СССР они сотрудничали с обоюдными выгодами.
Ленин не раз отмечал, что основа развития России – созданная ею цивилизация, а социалистическая революция является необходимым следующим шагом. Как можно было понять выше, Ленин в дебатах о НЭПе разделил эти сущности, сказав: «Тяжелая индустрия нуждается в государственных субсидиях. Если мы их не найдем, то мы как цивилизованное государство – я уже не говорю как социалистическое – погибли».
В одной из своих последних статей Ленин резко подчеркнул, что судьба русской революции во многом определяется резкой активизацией мировых цивилизационных процессов, особенно на периферии западного капитализма. Один из руководителей АН СССР С. Ф. Ольденбург, востоковед, писал о Ленине: «Как политик, особенно политик с широкими взглядами на значение Востока в мировой, интернациональной жизни, он интересовался и этнографией и лингвистикой, хорошо сознавая значение языка в интернациональных отношениях».
Ленин считал большим изъяном картины мира социал-демократов и меньшевиков недооценку сдвигов в системах цивилизаций: «Им не приходит даже, например, и в голову, что Россия, стоящая на границе стран цивилизованных и стран, впервые этой войной окончательно втягиваемых в цивилизацию, стран всего Востока, стран внеевропейских, что Россия поэтому могла и должна была явить некоторые своеобразия, лежащие, конечно, по общей линии мирового развития, но отличающие ее революцию от всех предыдущих западноевропейских стран и вносящие некоторые частичные новшества при переходе к странам восточным…
Нашим европейским мещанам и не снится, что дальнейшие революции в неизмеримо более богатых населением и неизмеримо более отличающихся разнообразием социальных условий странах Востока будут преподносить им, несомненно, больше своеобразия, чем русская революция».
Ленин видел цивилизацию как большую систему, которая или развивается, или, в застое, деградирует. Ее надо непрерывно воспроизводить и обновлять. Можно выделить устойчивое ядро этой системы, хотя подвижная и противоречивая «периферия» в конкретных ситуациях может маскировать это ядро. В ядре можно выделить структуры sine qua non («без чего невозможно») – те, без воспроизводства которых в следующем поколении резко меняется вся система цивилизации. Воспроизводство цивилизации есть процесс динамичный – нелинейный, с кризисами и конфликтами. Это не сохранение чего-то данного и статичного, это развитие всех подсистем цивилизации в меняющихся условиях, но при сохранении ее культурного «генотипа», центральной цивилизационной матрицы.
Для России, чтобы вырваться из «исторической ловушки» и сохранить статус цивилизации, требовалась глубокая трансформация – сложное общенародное преображение. Это чувствовали практически все. Маяковский писал (1921 г.):
Мастера,
а не длинноволосые проповедники
нужны сейчас нам.
……………………………………………………
Пока канителим, спорим,
смысл сокровенный ища:
«Дайте нам новые формы!» –
несется вопль по вещам.
Крупные системные разработки новых государственных общественных и культурных форм были начаты в ХХ веке в Академии. Форсированное развитие общей культуры, массовой грамотности и науки Ленин считал ключевым условием не утратить устои цивилизации и обеспечить ее гармонизацию с советским строем. Для него эта функция государства была не менее важна, чем строительство системы власти, армии и коммуникации партии с массой. Советское государство сразу начало большую школьную программу и культурную революцию. В ней соединились волна потребности грамоты и современного рационального знания масс традиционного общества перед вызовом преобразований – с изменением картины мира и освоения новой парадигмы. Этот проект был в главных своих чертах реализован – в виде индустриализации, модернизации деревни, культурной революции, создания специфической системы народного образования, своеобразной научной системы и армии. В этом проекте возник кооперативный эффект взаимодействия разных типов знания – науки и знания доиндустриальной эпохи, которым владели средневековые мастера с их особым отношением «мастер – материал». Пафос модернизации замаскировал этот синтез, но работники и специалисты многое почерпнули из традиционного ремесленного знания.
Успех советской индустриализации и научно-технического строительства, победа в Великой Отечественной войне во многом были обязаны преодолению цивилизационного раскола. Это позволило на время нейтрализовать русофобию Запада. Россия (СССР) была признана как полноправная цивилизация массовым сознанием Запада или, по крайней мере, перестала балансировать на грани «страны-изгоя».
Еще в 1920-х Ленин призывал своих соратников, в разных контекстах, что социалистическая Россия, будучи цивилизацией, должна налаживать многосторонние отношения с другими цивилизациями, даже если имеются противоречия с ними формационного и идеологического характера. Эта культура была свойственна и в прошлом России – в ней не было буржуазного национализма и шовинизма, русская культура их отвергала. Не разжигали национальной ненависти к французам в 1805–1812 годах, не разжигал Лев Толстой национальной ненависти к англичанам в «Севастопольских рассказах», не разжигали в России национальной ненависти к туркам в 1877 г. – и даже к немцам в 1914 г. Сам Ленин принимал меры к тому, чтобы в советско-польской войне не возникало национальной ненависти. В мае 1920 г. он написал в Секретариат ЦК РКП(б): «Предлагаю директиву: все статьи о Польше и польской войне просматривать ответственным редакторам под их личной ответственностью. Не пересаливать, т. е. не впадать в шовинизм, всегда выделять панов и капиталистов от рабочих и крестьян Польши». В нашей исторической литературе было мало текстов о той стороне деятельности Ленина, которую можно назвать проектирование и воспроизводство цивилизации. Все проекты, представления и объяснения процессов становления новых институтов – это производные от изучения и воспроизводства больших систем, разных ипостасей целостной сущности – например, России. Народ, общество, государство, хозяйство и цивилизация с ее взаимодействием с человечеством – это срезы целого, которые упрощают в сознании возможность действовать с отдельными образами и их блоками.
Ленин умел показать и объяснить какое-то частное явление во времени и парой фраз соединял это явление с сущностями высшего уровня. Например, он в множестве простых реплик объяснил, почему России нельзя закрываться в патриархальной общине, а надо взаимодействовать с другими цивилизациями, даже идеологически чуждыми. Он говорил, что необходимо освоить самую современную промышленность, науку и технику, – но не став объектом эксплуатации мирового капитала. Это поняли почти все, и почти на целый век мы были народом с «антропологическим оптимизмом», важным ресурсом СССР, – и его уважали. Поэтому мышление и методологию объяснения Ленина ценили его современники широкого диапазона во всем мире – Рассел и Эйнштейн, Грамши и Кейнс, Сунь Ятсен и Махатма Ганди.
Сейчас у нас другие обстоятельства, на нас давит огромный слой проблем в описанной области, и мы не сможем их разрешить, если не вглядимся трезво и беспристрастно в структуру этого слоя и не начнем восстанавливать связи нашего дезинтегрированного общества. Нам предстоит произвести сложный синтез ценностей и отношений, диалогов и компромиссов. Для этой работы сегодня требуется усвоить уроки методологии и «неявного знания», которые уже накоплены, а также освоить и то, что сформулировано учеными других стран о цивилизационных отношениях в последние 50 лет…
Самир Амин пишет, основываясь на богатом опыте третьего мира: «Современная господствующая культура выражает претензии на то, что основой ее является гуманистический универсализм. Но евроцентризм несет в самом себе разрушение народов и цивилизаций, сопротивляющихся экспансии западной модели. В этом смысле нацизм, будучи далеко не частной аберрацией, всегда присутствует в латентной форме. Ибо он – лишь крайнее выражение евроцентристских тезисов. Если и существует тупик, то это тот, в который загоняет современное человечество евроцентризм». Сегодня на Украине мы это наблюдаем в реальности.
Об этой особенности либерального мышления писал Лоренц в 1966 г. в статье «Филогенетическая и культурная ритуализация»: «Молодой „либерал“, достаточно поднаторевший в научно-критическом мышлении, обычно не имеет никакого представления об органических законах обыденной жизни, выработанных в ходе естественного развития. Он даже не подозревает о том, к каким разрушительным последствиям может повести произвольная модификация норм, даже если она затрагивает кажущуюся второстепенной деталь. Этому молодому человеку не придет в голову выбросить какую-либо деталь из технической системы, автомобиля или телевизора только потому, что он не знает ее назначения. Но он выносит безапелляционный приговор традиционным нормам социального поведения как пережиткам – нормам как действительно устаревшим, так и жизненно необходимым. Покуда возникшие филогенетически нормы социального поведения заложены в нашем наследственном аппарате и существуют, во благо ли или во зло, подавление традиции может привести к тому, что все культурные нормы социального поведения могут угаснуть, как пламя свечи».
Цивилизационный конфликт Запада с традиционным обществом сочетался с конфликтом когнитивным, методологическим. Сначала наука боролась за установление своей монополии как носителя высшего авторитета знания, а потом – за удержание этой монополии. Сочетание мотивов обусловило кооперативный эффект, с которым было репрессировано знание, записанное на языке традиции.
Звучащие еще со времен Г. Попова, а у некоторых и до дня сегодняшнего требования изъять из национальной компетенции и передать под международный контроль ядерное оружие, ядерную энергетику и всю ракетно-космическую технику – ведь это и есть суть перманентной революции Л. Троцкого: враг для них – «власть как система, как феномен». Идеал – хаос, который может контролировать только глобальная элита. Создание хаоса – новое оружие в гибридных войнах постиндустриальных стран.
Исследования процессов формирования «серых зон» и зон хаоса (в России и за рубежом) приводят к выводу, что эти продукты деградации государства не являются «наследием прошлого», а возникают в условиях трансформационного кризиса под воздействием «критических моментов» во время институциональных изменений. Расцвет неформальных институтов есть «результат рациональных действий» зарубежных акторов, способных навязать свои «правила игры». Большим подспорьем им была доминирующая идеология экономического либерализма, требующая минимизации регулирующих функций государства.
В России гвардия стареющих шестидесятников, занимавшая в течение 30–40 лет командные высоты в образовании и учреждениях общественных наук, имела возможность отобрать и воспитать в духе своей парадигмы когорту молодых обществоведов и гуманитариев. В основном от них, сидящих за некоторыми рычагами нынешней идеологической машины, пока не удается избавиться. И всякий кризис, в который погружается государство и население, вызывает у этих гуманитариев приступ злобной радости. При этом никакого беспристрастного анализа, никакого конструктивного совета! Да, государство и общество не предвидели многих угроз и рисков, на нефти и кредитах расслабились – критика уместна. Но ведь это функция именно философов и обществоведов – распознать признаки совершенно новых угроз, нового поколения технологий постмодерна. Именно они не объяснили, какие необычные процессы были активизированы в арабском мире или на Украине, вот и приходилось действовать «по ситуации» – и в Сирии, и в Крыму и в Херсоне.
В ХХ веке, особенно после волны революций в незападных странах и ликвидации колониальной системы, разнообразие форм капитализма и социализма расширилось. Попытка российских реформаторов «построить капитализм в России», а затем войти в систему «западного капитализма» выглядит странной утопией из XXI века. Сейчас нет никакого смысла создавать конфликты относительно идеологических ярлыков. Мы должны строить жизнеустройство, адекватное нашей природе, ресурсам, культуре и отношениям с международной средой.
А те общинные основания российской цивилизации, так ярко проявившиеся и в Великой Октябрьской социалистической революции, и в ходе Великой Отечественной войны, временно оттесненные в катакомбы, продолжат свое развитие и еще сыграют важную роль в цивилизации будущего с ее новыми достижениями вроде мировой информационной среды и искусственного интеллекта.

23 января 2024

https://vnnews.ru/vyzhivanie-rossii-kak ... acii-v-pr/


Вернуться наверх
 Профиль  
 
Показать сообщения за:  Сортировать по:  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 10 ] 

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Кто сейчас на форуме

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 52


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Найти:
Перейти:  
Powered by phpBB © 2000, 2002, 2005, 2007 phpBB Group
Русская поддержка phpBB