Высокие статистические технологии

Форум сайта семьи Орловых

Текущее время: Вт мар 19, 2024 8:52 am

Часовой пояс: UTC + 3 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 8 ] 
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Маркс современен всегда
СообщениеДобавлено: Пн апр 09, 2018 8:04 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11254
Ниже публикуется моя старая статья под этим заголовком, появившаяся в журнале «Коммунист» №7 за 1983 год. Она была посвящена столетию со дня кончины нашего главного пророка (14.03.1883).

Потревожив покой этого 34-летнего (треть века как-никак) архивного документа, я с радостью обнаружил, что он вовсе не устарел и при всех перипетиях, причем драматических и трагических, пережитого периода, удивляет своей жизненностью и свежестью. Публикация в этом случае посвящается уже другому близящемуся юбилею – 200-летию со дня рождения Карла Маркса (05.05.1818) и с новой силой подтверждает верность прежнего названия.

Автор этих строк, еще лет десяти от роду, как-то ненароком заглянул в «Манифест Коммунистической партии» и, пораженный мощью его обобщений и очарованный образами, влюбился. Конечно, это была литература для взрослых, и нечего было спешить. Но поспешила жизнь. Грянувшая вскоре Отечественная война подстегнула возмужание мальчишек, отроков, юношей. Она сильно повлияла на нашу тогдашнюю, выражаясь современным языком, профориентацию. К примеру, я отказался от страстной детской мечты стать художником и упрашивал отца определить сына в Суворовское училище... Во всяком случае, творческая струна настроилась на боевую мелодию.
Статья 1983 года писалась еще в условиях социалистического строя, стабильного, но уже обеспокоенного признаками застоя, то есть нуждающегося в реформах, в первую очередь (1) в форсированном завершении построения бесклассового общества и (2) в оперативном пересмотре теории и практики народнохозяйственного планирования. Разумеется, это были далеко не частичные проблемы, нужды и заботы Советской страны, но надо было срочно решать именно эти, очевидно ключевые, с чем уже десятилетия явно запаздывали.
Уход из жизни в течение трехлетия (1982,1984,1985) трех генеральных секретарей старших возрастов, частая перемена их мало схожих «команд» явились устойчивым сигналом неблагополучия в верхах в условиях передачи власти в руки представителей поколения иного происхождения и воспитания, иного жизненного опыта. По этому поводу было немало суждений, предположений и надежд, но проползание на высший пост в государстве балаболки с антикоммунистическим креном, политической «черной дыры» без каких-либо заслуг, даже в дурном сне не могло бы привидеться. Тем не менее такой «подарочек» в своей судьбе Россия поимела.
Всю отведенную ему шестилетку (1985–1991) Горбачев посвятил подготовке вверенной ему ленинской партии к отказу от власти. Он довел до неузнаваемости морально-политическое лицо аппарата КПСС, вызвал отток из нее рабочего класса, обозление «людей улицы» унизительными очередями за куревом и выпивкой, дефицитом того элементарного, чего было вдоволь уже по послевоенной денежной реформе 1947 года. Предпочтение рынка плану, провозглашение частной собственности «священной коровой» сопровождалось либерализацией управления государством. Последующие перевыборы Советов наполнили их публикой, собиравшейся «рулить без коммунистов». Эти новые псевдослуги народа восторженно проголосовали за роспуск всесоюзной партии республиканским парламентом. Чудовищным актом, совершенным под ту же «веселую руку», стала паразитарная экспроприация (приватизация) «ничейного» всенародного достояния и личных сбережений граждан. Подлинная цена этим восторгам, проявленным своего рода повтором дооктябрьских эсеро-меньшевистских Советов, была объявлена через два года. Это было произведено танковым ельцинским расстрелом Советской власти.
Задолго до этой буржуазно-бюрократической контрреволюции 1985–1993 гг., в июне 1925-го, со слушателями Свердловского университета встречался Сталин. Один из десяти заданных ему вопросов был следующий: «Какие имеются опасности нашего партийного перерождения в связи со стабилизацией капитализма, если эта стабилизация продержится долго? Есть ли у нас вообще такие опасности?»
«Опасности как возможные и даже как реальные опасности, несомненно, существуют, – ответил Сталин. – Существуют они у нас безотносительно к стабилизации. Стабилизация делает их лишь более ощутительными. Их, этих опасностей, если взять главные из них, я думаю, три:
а) опасность потери социалистической перспективы в деле строительства нашей страны и связанное с этим ликвидаторство;
б) опасность потери международной революционной перспективы и связанный с этим национализм;
в) опасность падения партийного руководства и связанная с этим возможность превращения партии в придаток государственного аппарата» (Сталин И.В. Соч. Т. 7. С. 164).
За 60 лет, минувших после этого анализа до начала горбачевско-ельцинской «смуты», с перечисленными опасностями не могли не произойти существенные изменения. «В нашей буче, боевой, кипучей» индустриализации и коллективизации, Великой Отечественной и затем послевоенного восстановления первая опасность была еще до завершения этапа раннего социализма, или переходного периода от капитализма к социализму, помпезно и аляповато заслонена хрущевской формулой «развернутое строительство коммунизма»; вторая опасность – формулой «ликвидация колониальной системы империализма», а вот третью опасность предпочли не замечать. Но именно она, делаясь из «возможной» «реальной», сыграла после ухода Сталина из жизни свою роковую роль. Партию не как исторический феномен, добровольный идейный союз единомышленников, сознательный авангард рабочего класса, а как некий случайный «корпоратив», топча все конституционные и уставные нормы, попросили разойтись потому, что современный «босс» конторы, по требованию другого босса, пожелал отставки. (Правда, отказываясь от генсекства в партии, Горбачев пытался прикрыться фанерным щитом президента СССР, но такой пост был несовместим с советской системой, а Союз ССР – распущен беловежским сговором. Так «завершали» историю КПСС перерожденцы, то есть якобы демократы, видимо, позабыв, а может быть, не зная, что с наследием Маркса и Ленина так поступать нельзя.
Приходилось мне писать и говорить об этом, но почти всё, как для слепых и глухих. Однажды, еще в пору горбачевской «перестройки», едучи на такси мимо какой-то церквушки, около которой толкалось десятка три прихожан, я услышал народное суждение об этом явлении. «Вот она, – сказал таксист, – наша вторая правящая партия...». До сих пор в кулуарах и на кухнях бытует версия о мягкой, почти автоматической замене коммунистической идеологии идеологией православной, христианской и вообще религиозной других видов, но, во-первых, отказаться от истины, которую являет во весь свой гигантский рост марксизм-ленинизм, значит отринуть и «отвалить» не менее половины современной гуманистической культуры, во-вторых, помешать искренне верующим искать приемлемые для них пути и формы разумного совмещения стихийных, вековечных народно-коммунистических настроений и проповедью Христа и других пророков.
Духовное богатство, которым Маркс одарил человечество, имеет свое начало, но не имеет конца. Вхождению народов из своей, подмазанной цивилизационным кремом, еще полузвериной предыстории в свою подлинную, реально-гуманистическую историю, конечно, уже мешали (вспомним судьбу Парижской коммуны 1871 года, гитлеровские шабаши в Германии 30–40-х гг. XX века, краткие вспышки новой гражданской войны в Москве 1991 и 1993 гг., киевский майдан начала XXI) и еще будут мешать силы мракобесия. Но окончательной победы, даже торжествуя поражение (очевидно, временное) Великого Октября, им не видать. Пусть это зарубят на своих носах все охотники забить последний гвоздь в гроб коммунизма.
200-летие со дня рождения Маркса мы будем отмечать через полгода после 100-летия Октябрьской революции. И хотя есть лица, склонные думать, что эти юбилеи достойны лишь оседающей на них пыли времен, они глубоко ошибаются. Еще в 1919 г., при набирающей высоту юной пролетарской революции, Ленин не исключал и возможность ее неудачи. При праздновании юбилея Октября мы, понятно, помнили и его пример, и его поражение. Послушаем, однако, Ильича. «Даже если бы завтра большевистскую власть низвергли империалисты, мы ни на секунду не раскаялись, что ее взяли, – говорил он. – И ни один из сознательных рабочих, представляющих интересы трудящихся масс, не раскается в этом, не усомнится, что наша революция тем не менее победила. Ибо революция побеждает, если она двигает вперед передовой класс, наносящий серьезные удары эксплуатации. Революции при этом условии побеждают даже тогда, когда они терпят поражение» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 366–367).
Не знаю, как на вас, дорогой читатель, действует это ленинское высказывание, а меня оно восхищает. В этом маленьком шедевре совместились и мастерское пользование диалектикой, и ленинский оптимизм, и умение извлекать из самого худого в опыте добрые уроки. Под знаком их творческого продолжения и развития мы и встречаем, празднуя, вековые рубежи и Октябрьской революции, и Карла Маркса.
Июль 2017

***

Творение Маркса, которое само по себе как научное достижение представляет собой гигантское целое, превосходит непосредственные требования классовой борьбы пролетариата, во имя чего оно, собственно, было создано. Как своим тщательным, завершенным анализом капиталистической экономики, так и историческим методом исследования с неизмеримо широкой сферой его применения Маркс дал намного больше, чем это было необходимо для практических нужд классовой борьбы.
Роза Люксембург

Маркс неисчерпаемо глубок и неизменно злободневен.
Идейное наследие Маркса не подлежит старению.
У Маркса всегда найдется слово, сказанное будто сегодня.
Маркс и сейчас в передовых рядах действующих борцов за социальное переустройство мира.
В каких бы словосочетаниях – этих или же бесчисленном множестве иных – мы ни выражали непреходящую свежесть, вечную современность мысли Маркса, их всегда желательно подкреплять достоверным, точным, обстоятельным конкретным изложением марксистских истин.
Во-первых, нужно добиваться того, чтобы, несмотря на растущий поток всевозможной информации, постоянно росло число читающих самого Маркса, а не только популярные пересказы его.
Во-вторых, не следует недооценивать тот факт, что исключительная методологическая мощь марксова гения оказалась тем тараном, перед которым, несмотря на десятилетия упорных контратак, не смогли устоять ни крепостные стены буржуазной апологетики, ни башни позитивистской схоластики. Его могучее влияние по-своему испытала на себе и буржуазная общественная наука. Теперь в почтительном отношении к Марксу-исследователю сплошь и рядом расписываются также те, кто люто ненавидит Маркса-революционера. На Западе появилось немало мнимо объективных авторов, остающихся верными трезорами капиталистического класса, но охотно подпевающих «на публике» хору, который славословит великого автора «Капитала». Мотивы этих субъектов могут быть разными, но лейтмотив этих речей состоит в том, чтобы потопить бунтарскую суть марксизма в похвалах и комплиментах и понадежнее запрятать его основателя в... Музей мадам Тюссо.
Есть тут и еще один побочный эффект. Комплимент идеолога реакции, как поцелуй Иуды. Он и делается подчас с умыслом создать превратное впечатление, вызвать кривотолки о том, в чей адрес направлен. Вот почему никогда нелишне вновь повторить стихи Лессинга, которые Ленин цитировал применительно к Марксу: «Кто не хвалит Клопштока? Но станет ли его каждый читать? Нет. Мы хотим, чтобы нас меньше почитали, но зато прилежнее читали!» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 131).
Уже стало традицией: чтобы мысленно представить себе ту поворотную роль, которую Маркс сыграл в истории человеческого духа, следует прибегать к образу Прометея. Пример этого мифологического героя, похитившего у богов огонь для людей, приобщившего их к материальному свету и теплу как залогу света и тепла душевного и пострадавшего за это, вдохновлял Маркса. И всё же то, что сделал сам Маркс, величественнее сказаний древних греков о Прометее. Маркс дал пролетариату, народам, человечеству то, что не мог дать ни Прометей, ни какой-либо иной герой, – точное знание о самих себе, а тем самым об условиях своего освобождения.
То, чего нельзя было ни у кого заимствовать, чего не было ранее и что следовало создать заново. Во всей предшествующей истории нет ничего такого, что можно было бы даже сопоставить с творением Маркса. «Философия, которую Маркс дал рабочему классу, – переворот в истории общественной мысли, – говорится в статье Ю.В. Андропова «Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР». – Человечество не ведало о самом себе и малой доли того, что оно узнало благодаря марксизму. Учение Маркса, представленное в органической целостности диалектического и исторического материализма, политической экономии, теории научного коммунизма, явило собой подлинную революцию в мировоззрении и одновременно осветило дорогу глубочайшим революциям социальным» («Коммунист». 1983. №3. С. 4).
Здание марксизма грандиозно. И вряд ли можно стать грамотным марксистом, прочитав какую-то одну, пусть и талантливо сочиненную книжку. Неизбежная судьба марксизма – его систематическое, повседневное изучение всё большим числом людей, непрекращающееся живое функционирование в революционно-созидательной практике масс, постоянное обогащение на основе накапливающегося научного и жизненного материала. Именно это и есть его реальное бытие, несовместимое с каким бы то ни было догматизмом.
Иногда нам, коммунистам, говорят: разве правильно сейчас, в конце двадцатого века, следовать доктрине, сформулированной более столетия назад. Но по сути ничего не предлагают (да и не могут предложить) в качестве полноценной альтернативы. «Аргумент от возраста» марксизма, как правило, является основным в устах тех, кто хотел бы соблазнить человечество беготней за бабочками-однодневками всякого рода легковесных концепций, которые без устали плодит буржуазная общественная мысль, за тем, что Ленин называл безжизненным модным. Но разве «возраст» истины может сказываться на ее достоинстве? Не происходит ли наоборот: чем больше подтверждается истина действительностью, тем она ценнее. Марксисты отнюдь не цепляются за всевозможные частности в учении Маркса, естественно подверженные временнóй эрозии, не настаивают на чисто событийных оценках, ушедших в прошлое вместе с породившими их ситуациями.
В то же время они хорошо знают силу марксистского диалектико-материалистического метода и на деле убедились, что этот метод – главнейшее духовное завоевание человечества за всю его многотысячелетнюю историю. А каков метод – такова в принципе и теория.
Чтобы показать актуальность марксова учения, совсем не обязательно выискивать какие-то новые или же не до конца прочитанные его страницы. Лучше, думается, пойти другим, более знакомым, но всегда новым путем – еще раз высветить те положения, которые, кажется, всем известны и вместе с тем сохраняют свою неопровержимость и злободневность. А чтобы еще больше сузить предмет данной статьи, назовем три грани марксизма, которые будут в ней рассматриваться и которые являются для него представительными.
Что это за грани?
Во-первых, марксова концепция отчуждения и эксплуатации человека человеком, представляющая собой научный приговор капитализму.
Во-вторых, марксово учение о всемирно-исторической миссии рабочего класса – общественной силы, призванной привести этот приговор в исполнение и возглавить создание нового общества.
В-третьих, жизненность идей Маркса, их научная эффективность при анализе уже сложившегося и вполне упрочившегося социализма как общественной системы со всеми превратностями его бытия.

1

Прежде чем приступить к изложению первого из поставленных вопросов, напомним известную мысль Энгельса о том, что марксизм нашел ключ к понимаю всей истории общества в истории развития труда (см.: Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 317).
Труд, простейшими моментами которого, по Марксу, являются целесообразная деятельность, средства труда и предмет труда, представляет собой воздействие работника на вещество природы с целью придания ему нужной человеку формы. В труде человек так или иначе обнаруживает и развивает свою натуру. По изделию можно судить о мастере, ибо он частично «объективировал» самого себя, вложив нечто от своего внутреннего «я» во внешний предмет. Эта отдача, «переливание» субъективных способностей в объект, превращение их из внутренне присущих субъекту в свойства внешнего предмета выражает общую особенность труда. Иначе просто невозможно приспособление предмета к человеческим потребностям. В свою очередь, потребление созданного продукта, возврат работнику того, что он в процессе труда передал объекту, является обратным присвоением человеком своих «сущностных сил», питает вновь и вновь повторяемое утверждение его как субъекта производства. Этот процесс носит характер освоения, «субъективирования» предмета, которое само выступает как важная предпосылка «объективирования». В жизни наблюдается теснейшее их переплетение, взаимное проникновение и обусловленность.
Будучи тесно связаны и предполагая друг друга, названные звенья человеческой деятельности вместе с тем различны и порой разделены в пространстве и времени. Акт «объективирования» субъекта в труде может быть отщеплен, оторван от акта освоения, «субъективирования» продукта труда. Именно эта особенность труда – объективное разграничение изготовления и потребления, отдачи и освоения – и позволяет задерживать возврат производителю его изделия в частнособственническом обществе.
«Объективирование» человеком своих способностей в процессе труда (отношение «субъект–объект») есть и будет до тех пор, пока существует общественное производство. Что касается изъятия материального воплощения, сгустка труда, его продукта в пользу нетрудящегося – а именно это и есть социальное отчуждение в отношениях между людьми, то оно возникло на определенном этапе развития общества и носит преходящий, временный, хотя и очень длительный характер.
В условиях первобытной общины, которая располагала крайне примитивными орудиями труда и производила лишь столько, что едва хватало для поддержания существования входивших в нее людей, не могло быть и речи об отчуждении продуктов труда. Слабость развития производительных сил, низкий уровень производительности труда, ограниченность практики, незнание социальных и природных закономерностей делали человека всецело зависимым от природы. Кроме этой зависимости существовала жесткая зависимость от самой общины.
А она являла собой далеко не свободное объединение всесторонне развитых индивидов. Это был коллектив слабых и беззащитных в одиночку существ, которые только в союзе могли обретать минимальную силу для борьбы с природой за свое существование. Отчуждения не существовало просто потому, что нечего и некому было отчуждать.
Частная собственность и рабовладение возникают на базе более высокой производительности труда, позволившей обеспечить некоторый избыток продукта над минимумом жизненных средств. Этот-то избыток и стал отчуждаемым продуктом. Причем группа лиц (консолидирующаяся в эксплуататорский класс) изымает в свою пользу имущество потому, что делает своей собственностью людей, трудящихся, уподобив их орудиям труда. Аналогичное положение сохраняется и при феодализме. Отличие состоит только в том, что здесь крестьянин находится в личной зависимости от феодала как придаток к являющейся его собственностью земле и средствам ее обработки.
В условиях капиталистического производства работник выходит из личной зависимости и уже не может быть чьей-либо собственностью. Вместе с тем он лишается средств производства. Он получает личную свободу, но без ее материального базиса, свободу, которая оказывается иллюзорной, так как сохраняется экономическая зависимость от владельца средств и предметов труда. Вновь и вновь поступая в распоряжение не производителя-трудящегося, а собственника средств производства, продукт труда «противостоит труду как некое чуждое существо, как сила не зависящая от от производителя» (там же. Т. 42. С. 88). При этом «осуществление труда... его претворение в действительность выступает как выключение рабочего из действительности, опредмечивание выступает как утрата предмета и закабаление предметом...» (там же).
То, что производит рабочий, отнюдь не уменьшает, а, напротив, умножает господствующую над ним и порабощающую его силу. Как писал Маркс в первоначальном варианте «Капитала», «ударение ставится не на опредмеченности (овеществленности), а на отчужденности (Entfremdet-, Entаussert-, Veraussertsein), на принадлежности огромного предметного могущества, которое сам общественный труд противопоставил себе как один из своих моментов, – на принадлежности этого могущества не рабочему, а персонифицированным условиям производства, т. е. капиталу» (там же. Т. 46. Ч. II. С. 347).
Продукт труда – вещь, созданная руками человека, – начинает господствовать над человеком. «...Чем больше рабочий выматывает себя на работе, тем могущественнее становится чужой для него предметный мир, создаваемый им самим против самого себя» (там же. Т. 42. С. 88), тем беднее материально и духовно становится он сам.
Еще до Октябрьской революции Ленин, пользуясь данными обследования фабрик и заводов России, подсчитал соотношение прибыли капиталиста и заработной платы пролетария. Число рабочих тогда составляло 2,25 миллиона человек, сумма их заработков – 555,7 миллиона рублей в год. Средняя годовая заработная плата держалась на уровне 246 рублей (20 руб. 50 коп. в месяц). Прибыль капиталистов достигала 568,7 миллиона рублей в год. Таким образом, каждый рабочий приносил капиталисту по 252 рубля, то есть больше, чем получал. «Отсюда следует, – писал Ленин, – что рабочий меньшую половину дня работает на себя, а большую половину дня – на капиталиста» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 22. С. 25).
Куда более резкие контрасты наблюдаются в наше время. Если в середине XIX века американский рабочий около 3/5 времени работал на себя, а 2/5 – на капиталиста, то столетие спустя уже 2/3 времени рабочий работал на производство прибавочной стоимости и лишь 1/3 – на себя. За третью четверть XX века абсолютный разрыв между средним предпринимательским доходом и средней заработной платой вырос в США в 3 раза, во Франции – в 6 раз, в Японии – в 10 раз. Степень эксплуатации особенно усиливалась в тех отраслях, где ощутимее сказывается влияние научно-технической революции и выше доля квалифицированных работников. Создавая какую-то относительно небольшую базу своего личного благосостояния, пролетарий одновременно создает в лучшем случае такую же (но, как правило, превосходящую ее) экономическую базу его эксплуатации.

(Продолжение следует)

Р.И. КОСОЛАПОВ

http://sovross.ru/articles/1681/38963


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Маркс современен всегда
СообщениеДобавлено: Ср апр 11, 2018 8:16 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11254
Маркс современен всегда

К 200-летию со дня рождения

(Начало)

После Первой и особенно после Второй мировой войны во внутренней жизни экономически развитых капиталистических стран произошли заметные перемены.

Положительной стороной научно-технического прогресса, вместе с могучим влиянием мировой социалистической системы, важным следствием усиления экономической, политической и идеологической борьбы пролетариата, ощутившего в государственно-организованном социализме свою надежную опору, явилось то, что эксплуататоры в ряде индустриальных держав Запада начали переставать посягать на минимум жизненных средств занятого рабочего. Известное повышение материального достатка трудящихся в его абсолютном выражении дало повод пропаганде монополий уже в который раз затеять шумный разговор об «опровержении» марксовой теории эксплуатации рабочего класса. Такого рода утверждения строятся на констатации лишь того банального факта, что условия капиталистического производства в последних десятилетиях XX века не те, какими они были, когда их анализировал Маркс. Повторяется старая история, о которой наши противники предпочитают не вспоминать, – осуществляется подобие атаки, предпринятой после смерти Энгельса ревизионистом номер один Бернштейном на марксизм, на «теорию обнищания», которая подается в извращенно-утрированном виде.
Возьмем теперешнее положение в «пограничных областях» капитализма в географическом смысле, то есть странах, являющихся объектом эксплуатации со стороны развитых империалистических государств и транснациональных корпораций. Несмотря на падение колониальной системы, капитал здесь по-прежнему бесцеремонен и не отказывается от традиционных методов извлечения прибыли. Освободившиеся страны, по сути, остаются на положении сырьевой базы империализма. Сырьем, извлеченным из недр Азии, Африки и Латинской Америки, на 90 процентов снабжается Япония, на 75 – Западная Европа. При втрое большем по сравнению с капиталистическими странами населении молодые государства производят в 6 раз меньше, а в расчете на душу населения в 15–16 раз меньше промышленной продукции. В среднем заработная плата рабочих определенной квалификации в Азии в 10 раз ниже заработной платы таких же рабочих в США.
В отличие от развивающегося мира, механизм обнищания в экономически развитых капиталистических странах стал сложнее и потаеннее. Достигнутые здесь довольно высокие показатели среднедушевого потребления позволяют искусно маскировать тот факт, что «растет нищета не в физическом, а в социальном смысле, т.е. в смысле несоответствия между повышающимся уровнем потребностей буржуазии и потребностей всего общества и уровнем жизни трудящихся масс». (Там же. Т. 4. С. 208.)
Повышение в развитых странах капитала в результате научно-технического прогресса (под давлением организованной борьбы пролетариата и развития социализма в ряде стран) обеспеченности наемных работников по сравнению с довоенным уровнем – факт общеизвестный. Однако нельзя не видеть, что за этот же период несоизмеримо с улучшением материального положения трудящихся выросли доходы капиталистических монополий. Уже из одного этого сопоставления следуют вполне определенные выводы. Первый (и самый простой) из них – это усиление степени эксплуатации наемного персонала фабрик и заводов, поскольку доля общественного богатства, присваиваемая капиталистами, может возрастать только по данной причине.
Наряду со старыми, традиционными методами эксплуатации появились и новые, возникновение которых, в свою очередь, породило и новые формы обнищания трудящихся масс.
Прогрессирующее применение в производстве достижений науки и техники естественно приводит к быстрому росту удельного веса умственных операций, к известной «интеллектуализации» труда. При капитализме это означает, что объектом эксплуатации постепенно все больше становятся не только и не столько физические, сколько умственные способности работника. Выявление этого нового источника прибыли существенно обогащает марксистское представление о механизме капиталистического угнетения масс и отчуждения труда.
С одной стороны, повышаются роль и вес работников умственного труда (интеллигенция) как объекта эксплуатации. Это означает, что в сферу эксплуатации всасывается труд все новых групп участников производства. С другой стороны, в то же самое время возрастает возможность все более широкого применения в промышленно развитых капиталистических странах форм социального порабощения, основанных на «переориентации» эксплуатации, прежде изнурявшей главным образом мускулы рабочих, на менее заметное для рабочих, но более продуктивное для эксплуататоров изнурение нервной системы.
«Открыв» в возрастающей эксплуатации умственной энергии работников новый, более эффективный источник извлечения прибылей, капитализм убеждается в невыгодности для себя урезывания потребления ими продуктов, удовлетворяющих физические и самые элементарные культурные потребности. Более того: поскольку при современной технике значительно больше прибыли «выжимается» из квалификации, чем из физической силы, хозяева монополий предпочитают иметь дело с сытым, а нередко и полуинтеллигентным рабочим. И все это при сохранении, а то и углублении «привычных» язв капитализма – массовой безработицы, принимающей хронический характер, бездомности, недоедания, нищеты в прямом смысле слова, зияющей на фоне витринной роскоши буржуазного мира.
В иных случаях буржуазия, исходя из своих эгоистических интересов, может быть даже заинтересованной в росте удовлетворения стандартизированных потребностей масс. В то же время за пределами этих стандартов остаются вновь возникшие потребности, быстро растущие в связи с общим ростом образования и научно-технической революцией. Выигрыш капитал получает, когда оценивает увеличивающуюся экономическую «отдачу» новых способностей, всеми средствами (в том числе идеологическими) замораживая представление о потребностях.
Как не исчезает эксплуатация, так не исчезает и ограничение потребления трудящихся. Но теперь оно направлено в первую очередь на ограничение социального развития эксплуатируемых, в то время как последнее становится необходимым следствием и условием успешного хода современного производства. Лишь отсутствие пока прямых количественных измерителей степени удовлетворения социальных потребностей позволяет буржуазии скрывать «тайну» эксплуатации образца второй половины XX века. Этим же пользуются буржуазные пропагандисты, которые часто толкуют о якобы больших возможностях капитализма в повышении жизненного уровня, исходя только из сравнения физических объемов продуктов, потребляемых в индустриально развитых державах Запада и в некоторых социалистических государствах. Такая социальная демагогия отвлекает внимание значительной части населения капиталистических стран от возрастающего социально-культурного недопотребления трудящихся, заслоняет факт значительного отставания развития личности каждого от возможностей, которые уже созданы для этого современным производством.
Включение ныне в стоимость рабочей силы значительных средств на покрытие широкого круга новых социально-культурных потребностей, не удовлетворяемых капитализмом, свидетельствует о необходимости изменения понятия «социальная нищета». Капитализм сегодня в некоторых странах может избегать наживы на явном недоедании масс, хотя и в этом отношении едва ли им может быть упущен подходящий случай. Но он все более и более предпочитает наживаться на их хроническом духовном голодании. Изменилась лишь форма отчуждения – суть осталась прежней.
Не хлебом единым жив человек. Эта древняя истина необыкновенно свежо звучит сегодня. Помимо определенной степени обеспеченности, современное состояние производительных сил предполагает высокий культурно-технический уровень работника производства. Потребности, удовлетворению которых препятствовал капитализм век назад, и потребности, за счет неудовлетворения которых он наживается сегодня, различаются между собой происхождением, формой, предметами, на которые они направлены, но одинаково жизненно важны для личности, если она остается на уровне современного культурно-исторического развития. Изменение формы и направленности эксплуатации ни в коей мере не колеблет марксистскую концепцию отчуждения труда, а, напротив, подтверждает ее новыми фактами.
Капиталистическое производство в условиях научно-технической революции создает огромную массу лиц, занимающих пролетарское положение и одновременно являющихся работниками умственного труда. Выжимая из их интеллектуальных сил все большую прибавочную стоимость, оно в то же время объективно создает огромный и все расширяющийся мир духовных потребностей, которые отныне не являются более привилегией ограниченного и буржуазного в своей основе меньшинства, а становятся целью и смыслом жизни новой многочисленной армии эксплуатируемых. Расширяется фронт протеста и борьбы против буржуазной общественной системы, которая, вызвав новые потребности, в то же время не создает условий для их удовлетворения большинством населения. Ведь непосредственная цель капиталистической формы производства – увеличение стоимости – не совпадает с абсолютной целью производства – созданием предметов для удовлетворения человеческих потребностей. Кризис буржуазного способа производства становится также кризисом духовного производства. Неудовлетворенность и протест охватывают работников не только физического, но и умственного труда. Основное противоречие капитализма становится не только в принципе, но и практически все более универсальным.
Разве не является насущной материальной человеческой потребностью, принципиально не удовлетворяемой при буржуазном строе, потребность в свободном труде-творчестве, для реализации которого уже в рамках современного капиталистического производства под влиянием научно-технической революции созревают производственно-технические условия?
На очереди дня создание для этого социальных условий, прежде всего уничтожение эксплуатации, а это возможно только с победой социализма.
В постоянном отчуждении продуктов труда, основных результатов, сгустков человеческой деятельности Маркс видел превращение самой этой деятельности в не принадлежащий человеку процесс, в непрекращающееся «самоотчуждение» процесса труда. «Поэтому рабочий только вне труда чувствует себя самим собой, а в процессе труда он чувствует себя оторванным от самого себя. У себя он тогда, когда он не работает; а когда он работает, он уже не у себя. В силу этого труд его не добровольный, а вынужденный; это – принудительный труд. Это не удовлетворение потребности в труде, а только средство для удовлетворения всяких других потребностей, но не потребности в труде». (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 42. С. 90–91.) Принадлежа не рабочему, а капиталисту, деятельность рабочего перестает быть его самодеятельностью, «она есть утрата рабочим самого себя». (Там же. С. 91.) Поэтому эксплуататорский строй объективно культивирует отношение к труду как к чуждой, недостойной человека обязанности. Отвращение к труду на эксплуататора переносится порой на всякий труд. Оборотной стороной материального отчуждения продукта и процесса труда становится нравственное отчуждение работника от труда.
Производственная жизнь, говорит Маркс, есть особый вид жизнедеятельности, присущий только человеческому роду, особая родовая жизнь человека в качестве общественного существа. Отчуждение труда поэтому означает отчуждение родовой жизни, общественного начала, а принудительный его характер делает истинно человеческую форму жизнедеятельности только средством поддержания физического существования. Эксплуатация опустошает человека, делает его чуждым своей собственной сущности – труду. Жизнедеятельность человека, его труд теряют самостоятельное значение и ценность, если не сулят непосредственного утилитарного результата. Тем самым закрепляется зависимость человека в основном от его физических (по своему происхождению – животных) потребностей.
«Непосредственным следствием того, что человек отчужден от продукта своего труда, от своей жизнедеятельности, от своей родовой сущности, – утверждает Маркс, – является отчуждение человека от человека. Когда человек противостоит самому себе, то ему противостоит другой человек. То, что можно сказать об отношении человека к своему труду, к продукту своего труда и к самому себе, то же можно сказать и об отношении человека к другому человеку, а также к труду и к предмету труда другого человека». (Там же. С. 94.)
Воспроизводство основы отчуждения современным капитализмом и одновременная эволюция буржуазного общества напластовывают одно на другое все новые и новые противоречия. Нормой жизни стало экономическое средостение между индивидами. Отчуждение весьма многолико. Оно между старыми и молодыми, образованными и полуграмотными, мужьями и женами, белыми и «цветными», работающими и учащимися, лицами творческого и нетворческого труда, менеджерами и живыми роботами, гражданскими и военными, «голубями» и «ястребами» и т.д. и т.п. Этим его многообразием умело пользуется правящая «элита». «Лечение» ею язв буржуазного общества сводится к двум способам: с одной стороны, к местному наркозу, обезболиванию крошечной экономической инъекцией или психологической обработкой; с другой – к иглоукалыванию, привлечению внимания общественности к тем участкам пораженного организма, которые менее всего связаны с причиной поражения. Зачем? Чтобы избежать серьезной операции.
Вначале может показаться, что факт отчуждения труда пагубно сказывается только на трудящихся, что эксплуататоры, присваивающие продукт, тем самым обогащаются и имеют все возможности для совершенствования себя как личности. Однако диалектика процесса такова, что основа благосостояния имущих классов – отчужденный труд – есть вместе с тем сила, уродующая и обесчеловечивающая их самих.
Если пролетарии, отрицательно относящиеся к труду на эксплуататоров, все-таки осуществляют свою человеческую природу в процессе производства полезных предметов, то буржуа выступают преимущественно в роли потребителей плодов чужого труда. В строгом смысле слова это не человеческая, а животная деятельность, хотя и возникшая на базе общественного производства и получившая определенную общественную форму. Понятно, что это тоже «потеря человеком самого себя». «Рабочий здесь с самого начала стоит выше, чем капиталист, постольку, поскольку последний уходит корнями в этот процесс отчуждения и находит в нем свое абсолютное удовлетворение, между тем как рабочий в качестве его жертвы с самого начала восстает против него и воспринимает его как процесс порабощения». (Там же. Т. 49. С. 47.)
Поскольку капиталисту приходилось выполнять функции надсмотрщика и руководителя производственного процесса, его деятельность получала некоторое содержание, однако сам процесс труда выступал лишь в роли средства увеличения стоимости. «Самовозрастание капитала – создание прибавочной стоимости – есть, следовательно, определяющая, господствующая и всепоглощающая цель капиталиста, абсолютный импульс (Trieb) и содержание его деятельности, фактически оно есть лишь рационализированный импульс и цель собирателя сокровищ, совершенно убогое и абстрактное содержание, которое принуждает капиталиста, на одной стороне, выступать в рабских условиях капиталистического отношения совершенно так же, как рабочего, хотя и, с другой стороны, – на противоположном полюсе». (Там же.) Капиталист тоже не свободен в проявлении творческих человеческих потенций.
Из этих бесспорных констатаций, однако, не вытекает, что в ликвидации отчуждения будто бы одинаково заинтересованы все классы. Подобную позицию усердно проповедуют идеологи буржуазии и правого оппортунизма с целью лишить рабочих классовой целеустремленности, дезорганизовать политическую борьбу трудящихся масс. Класс эксплуататоров не только не испытывает потребности в освобождении, но всеми силами противится этому, а потому осуществить социалистическую революцию, уничтожить основы отчуждения труда и всех разновидностей социального отчуждения в состоянии только революционный пролетариат.

II

В середине 40-х годов XIX века Маркс и Энгельс «выработали, резко борясь с различными учениями мелкобуржуазного социализма, теорию и практику революционного пролетарского социализма или коммунизма (марксизма)». (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 26. С. 48.) Уже в «Манифесте Коммунистической партии», появившемся в феврале 1848 года, было «с гениальной ясностью и яркостью обрисовано новое миросозерцание, последовательный материализм, охватывающий и область социальной жизни, диалектика как наиболее всестороннее и глубокое учение о развитии, теория классовой борьбы и всемирно-исторической революционной роли пролетариата, творца нового, коммунистического общества». (Там же.) С той поры вопрос об исторической миссии рабочего класса находится в центре внимания общественных наук и политической практики, и актуальность его не убывает.
Пролетариат – особый класс, не знающий себе равных в истории и обладающий двумя основными чертами, которые определяют все остальные.
Прежде всего он неимущ, то есть лишен средств производства и постоянно нуждается в средствах существования. Естественно, что по объективному своему состоянию, если оно четко им осознается, пролетариат не может не быть противником эксплуататорской частной собственности и любой основанной на ней социальной системы, кровно заинтересованным в коренном изменении своего общественного и материального положения. «У пролетариев нет ничего своего, что надо было бы им охранять, – констатирует «Манифест Коммунистической партии», – они должны разрушить всё, что до сих пор охраняло и обеспечивало частную собственность». (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 4. С. 434.)
Именно этим объясняется категорическое неприятие классово сознательным рабочим всех не имеющих общечеловеческого содержания традиций частнособственнического общества, решительность, последовательность, непримиримость, радикализм в борьбе против каких-либо форм неравенства, угнетения, эксплуатации, материальной нужды и духовной нищеты. Именно эта истина выражена в уникальных по емкости содержания заключительных словах первого программного документа марксизма: «Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир». (Там же.)
Мы были бы, конечно, не правы, если бы стали утверждать, что перечисленные качества всецело присущи одному лишь пролетариату. Неимущими, лишенными даже права на распоряжение собственной личностью были рабы. В подобном же положении – правда, при наличии частичной хозяйственной самостоятельности – находились крепостные крестьяне.
Но почему их восстания, иногда колебавшие троны и приводившие к гибели огромные империи, никогда не имели ясно выраженной положительной и тем более научной программы, не приводили к созданию нового строя? Почему идейным знаменем крупнейших крестьянских движений были либо взгляды, заимствованные у других классов (например, в России так называемый крестьянский царизм), либо приспособленная к нуждам момента религия, либо – в лучшем случае – утопический социализм?
В основном по двум причинам. Во-первых, социальное рабство большинством трудящихся до капитализма не воспринималось как необходимая принадлежность данного общественного строя. Его проявления чаще всего ставились в зависимость от личных качеств рабовладельца или крепостника. Лишь подрыв устоев патриархального хозяйства, разрыв связи работника с определенным местом и определенным эксплуататором, известное обобществление, а значит, и обнажение эксплуатации, которые производит капитализм, создают условия для понимания частнособственнических отношений как враждебной трудящимся системы, для действительно прочного объединения, консолидации пролетариев как неимущих.
Во-вторых, мало быть неимущим. «Маркс неоднократно указывал на одно изречение Сисмонди, имеющее громадное значение, – писал Ленин. – Пролетарии Древнего мира, гласит это изречение, жили на счет общества. Современное общество живет на счет пролетариев. Класс неимущих, но не трудящихся, не способен ниспровергнуть эксплуататоров. Только содержащий все общество класс пролетариев в силах произвести социальную революцию». (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 16. С. 69.) Такие неимущие или малоимущие трудящиеся, как рабы или мелкие производители, обладают гигантскими революционными потенциями, но они не в состоянии переделать классово-антагонистический строй. И дело здесь не в невежестве рабов или связанности мелких хозяев мизерной частной собственностью, хотя это тоже факторы немаловажные: суть в том, что ни те, ни другие принципиально не могут быть инициаторами строительства нового общества, так как не представляют соответствующего последнему типа организации труда.
Рабочий класс не только лишен средств производства, не только страдает от необеспеченности существования – это объясняет многое, но вряд ли объяснит основное, – он первый из эксплуатируемых трудящихся классов благодаря принципиально новому характеру его производственной деятельности в условиях капитализма выступает в роли субъекта (созидателя) передовых общественных отношений. Это класс-коллективист, сила организующаяся и организующая по самому своему положению в современном машинном производстве. Такова вторая его существенная черта.
Докапиталистические способы производства, при всех огромных различиях между ними, основывались на рутинной технике, на относительно малоэффективных орудиях индивидуального пользования, ограничивавших возможности как развития, так и применения естественных и технических наук. Независимо от типа собственности (общинной или частной) и формы организации труда (совместного или индивидуального) работники были разобщены технологически. С утверждением частной собственности в качестве господствующего экономического отношения технологическое обособление работников подкрепилось обособлением социальным, экономические условия производства породили и закрепили отчужденность во взаимоотношениях людей.
Качественные перемены в этот порядок вносит только капитализм. Возникая как результат высшего развития частнособственнических отношений, он вместе с тем не может не менять организацию труда. Уже в мануфактуре, собирающей под одной крышей какое-то число специализированных рабочих, она приобретает совместный характер. Технологическое разобщение окончательно подрывается внедрением машин, превращением производства в систему взаимодействующих механизмов, в которую сам человек включен лишь в качестве некоей обезличенной детали. Средства и предметы труда, объединяющего единым процессом и в одних помещениях, десятки, сотни, тысячи работников, в организационном и технологическом отношениях становятся общественными. Развивается противоречие между общественным характером производств и частной формой присвоения средств производства и его результатов.
Производственный процесс, отнимающий у рабочего лучшую часть времени, силы, способности, душу, формирует его как звено, как момент функционирования рабочей силы коллектива. На предприятии он взаимодействует с другими рабочими как единичный элемент общего технологического процесса, как случайно-индивидуальное воплощение его необходимости. Формирование трудовой психологии рабочего происходит под непосредственным непрерывным воздействием все более рационально – с учетом новейших достижений научно-технической мысли – организуемого, укрупняющегося производства, дисциплинирующего и прививающего способность к дисциплине также и вне сферы непосредственного труда.
С этой организационно-производственной стороной жизнедеятельности работника конкурирует сторона экономически-бытовая. Вне стен предприятия, дома, в сфере удовлетворения личных потребностей пролетарий предоставлен самому себе. Преобладающее влияние в этой области на него оказывает не железная организация крупного машинного производства, а разъедающая сознание анархия частнособственнических имущественных отношений, влияние буржуазной или мелкобуржуазной среды. По неумолимой логике буржуазных общественных отношений человек ощущает свободу только в быту. Сознание рабочего раздваивается, он часто не знает, можно ли считать частью жизни труд, но не вполне уверен, что жизнь – это еда, сон, развлечения... Процесс труда формирует в нем коллективиста, процесс присвоения – индивидуалиста. Победить должна его пролетарская природа.
Сознание безысходности положения в пределах господствующей при капитализме системы производственно-экономических отношений питает в рабочем классе склонность к преобразованиям, усиливает его стремление внести свой исторический вклад в непрерывный процесс изменения и совершенствования форм общественной жизни. Приученный современной технологией к коллективному труду, разгадавший суть вековечной эксплуатации человека человеком, обнаруживший лучшую в современных условиях подготовленность к организованной борьбе, пролетариат является «интеллектуальным и моральным двигателем, физическим выполнителем» (Там же. Т. 26. С. 73) тех превращений, которые связаны с начавшимся при капитализме процессом всестороннего обобществления труда и которые могут быть доведены до конца лишь такими формами общественного устройства, как социализм и коммунизм.
Вся богатейшая история рабочего движения может быть представлена как сложный, противоречивый, полный стремительных сдвигов и подчас неожиданных поворотов, но неуклонно нарастающий процесс превращения пролетариата из «класса в себе» в «класс для себя», осуществления им своей всемирно-исторический миссии.
Оба эти термина принадлежат Марксу и Энгельсу, которые емко обозначали ими разные стадии зрелости рабочего класса. Как «класс в себе» он выступает, когда не обрел еще классового самосознания (или же – такое тоже случается – в силу каких-то причин временно его утратил), ведет растительный образ жизни, довольствуясь экономической борьбой за частичное улучшение своего положения в качестве слоя эксплуатируемых наемных работников либо участвуя в политической борьбе под эгидой классово чуждых ему социальных сил.
Напротив, как «класс для себя» пролетариат уже четко отграничивает собственные интересы от интересов других классов общества, способен распознавать своих реальных и потенциальных противников и союзников, достаточно образован, чтобы понимать свое положение авангарда социального прогресса в современную эпоху, усвоил принципы собственной научной революционной идеологии – марксизма-ленинизма, и умеет применять их на практике. Обязательным условием того, чтобы пролетариат стал и оставался «классом для себя», является, по Ленину, соединение научного социализма с рабочим движением, поднятие стихийной активности до уровня сознательной организованности, связанное с формированием самостоятельных политических рабочих партий, их неустанная и систематическая идейно-политическая и организаторская работа в массах.
После свершения социалистической революции рабочий класс перестает быть неимущим классом, сменяя отрицательное экономическое единство на базе необеспеченности существования, характерное для эксплуатируемого пролетариата капиталистических стран, положительным экономическим единством на базе общественной собственности на средства, предметы и продукты труда. Рабочий класс социалистических стран отрицает себя как пролетариат в национальных рамках, но остается частью мирового пролетариата. Нельзя согласиться с теми, кто, исходя из факта замены частной собственности собственностью общественной, по сути, оспаривает наличие у рабочего класса социалистической страны ряда существенных общепролетарских черт. Во-первых, превращение пролетариата в коллективного собственника средств производства не делает ни одного рабочего их персональным владельцем, более того, такая возможность постепенно исключается и для представителей других слоев населения, поскольку единственным источником всех личных доходов становится личный труд, а важнейшим принципом общества – «кто не работает, тот не ест». Во-вторых, рабочий класс социалистических стран в начале социалистического строительства один наследует крупнокапиталистическое организационно-техническое объединение, передовую городскую культуру, совокупность технических и технологических отношений крупного машинного производства, которые он развивает и распространяет на базе общественной собственности и научно-технического прогресса.
Ошибка, характерная для догматиков, – недооценка роли рабочего класса как субъекта начавшегося при капитализме процесса обобществления труда, которое должно носить и экономический, и технологический характер. Она вытекает из неправомерного отождествления интересов, возможностей и исторических ролей пролетариата и других трудящихся классов, выступающих его союзниками. В ниспровергающем господство крупного капитала экономическом обобществлении в современную эпоху заинтересовано большинство неимущих (или близких им) слоев, – технологически обобществить производство, наладить новые организационные отношения, учет материальных ресурсов и контроль за их использованием, внедрить в производство плановое начало, создать научную систему управления экономически обобществленным хозяйством в состоянии только рабочий класс.
Анализируя советский опыт реализации идеи «Манифеста Коммунистической партии» об организации пролетариата как господствующего класса, Ленин отмечал два основополагающих момента: взяв власть в свои руки, рабочий класс держит, сохраняет и укрепляет ее, как всякий класс, во-первых, изменением отношения к собственности и, во-вторых, новой конституцией. (См.: там же. Т. 40. С. 270.)
Общеизвестно, что исторически начальными актами Октябрьской революции явилась передача всей полноты государственной власти в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и обращение к народам и правительствам воюющих стран с предложением заключить справедливый, демократический мир. Это были акты политического, надстроечного характера, что послужило в ходе известных дискуссий 50-х годов по проблеме базиса и надстройки поводом для заявлений о возникновении и существовании в течение нескольких месяцев – до национализации промышленности в 1918 году – одной лишь пролетарской надстройки без... соответствующего базиса. О том, что вторым – после Декрета о мире – законодательным документом Советской власти был Декрет о земле, если и не забывали, то высказывались в том смысле, что объявленная им национализация земли – это еще не социалистическая, а общедемократическая мера, осуществимая и в рамках буржуазного государства. Утверждать подобное значило неправомерно отождествлять социальное содержание сходных по форме мер, проводимых различными классами, с неодинаковыми, более того, противоположными интересами.
Напомним, что Ленин считал эту меру не только самым радикальным актом ликвидации феодально-крепостнических пережитков, но и средством создания наиболее гибкого строя для перехода к социализму в земледелии. (См.: Там же. Т. 37. С. 326.)
Он, как вспоминает М.Ф. Фофанова, был глубоко озабочен тем, чтобы найти в крестьянских наказах «маленькую заручку», которая позволила бы содержавшуюся в них эсеровскую идею социализации перекроить затем на большевистский лад. Такой «заручкой» явилось требование передать крупные высококультурные земледельческие и животноводческие хозяйства, как не подлежащие разделу, в исключительное пользование государства или общин. Это требование и позволяло наметить еще до обобществления индустрии реальный путь к созданию социалистического сектора в сельском хозяйстве. (См.: История Коммунистической партии Советского Союза. Т. 2. Кн. 1. М., 1967. С. 336.)
Таким образом, положение рабочего класса как господствующего стало упрочиваться не только в политической, но и в экономической cфере, в сфере отношений собственности практически в первый день Советской власти (Декрет о земле был предложен II Всероссийскому съезду Советов 25-го и принят 26 октября 1917 г.)
Пролетариат пользуется завоеванной политической властью не для того, чтобы самому превратиться в класс, возвышающийся над другими и их порабощающий, а лишь для того, чтобы положить конец всякому классовому господству, всякому порабощению. Он не стремится увековечивать завоеванное положение в обществе. Советский рабочий класс за всю историю своего существования делал все для распространения этого положения, по мере созревания необходимых материальных и духовных предпосылок, на другие слои ассоциированных трудящихся.
Советский рабочий класс – это 2/3 занятого населения страны, гигантский человеческий массив, спаянный коллективистским характером технологии и организации труда в индустрии и общественной собственностью на средства производства, – большинство трудового народа. Это могучий отряд трудящихся, 4/5 которых составляют люди со средним (полным и неполным) и высшим образованием, причем 2/3 его нового пополнения – юноши и девушки, получившие подготовку в системе профессионально-технического обучения. Это такая категория работников социалистического производства, труд которой все больше наполняется интеллектуальным содержанием. Для современного рабочего типичным становится совмещение функций физического и умственного труда, что кладет конец еще бытующему (в том числе и среди части ученых) предрассудку, будто рабочий класс должен быть целиком и полностью связан с выполнением операций, требующих главным образом мускульных усилий. Ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин никогда не допускали столь зауженной трактовки вопроса. А рабочий класс СССР всем своим бытием, своими свершениями на рубежах пятилеток утверждает себя как активного проводника научно-технической революции, выступает наряду с колхозным крестьянством и народной интеллигенцией носителем интеллектуального потенциала советского общества.
Оценивая опыт развития социалистического общества за десятилетия, XXVI съезд КПСС (1981 г.) выдвинул положение о том, что становление бесклассовой социальной структуры в главном и основном произойдет в исторических рамках зрелого социализма. Отсюда следует, что молодое бесклассовое общество явится на первых порах (сколь долго, определить сейчас невозможно) пока что не коммунистическим, а социалистическим. Однако его бесклассовость не означает, что это общество окажется социально бесструктурным. Преодоление классовых различий еще не равнозначно полной социальной однородности, а ее достижение зависит от ликвидации сектора ручного, малоквалифицированного и тяжелого физического труда, постепенного преодоления общественно значимых различий между людьми преимущественно физического и преимущественно умственного, монотонного и творческого, организаторского и исполнительского труда.
Эти остатки старого разделения труда еще долго будут воздействовать на социальную структуру и в бесклассовом социалистическом обществе. По-видимому, в ней относительно большее значение должны приобрести квалификационные различия между людьми, а сама она, можно предположить, будет иметь как бы ячеистый характер; ведь усилится влияние различного рода социалистических трудовых коллективов и массовых объединений граждан, сплачиваемых и возглавляемых партийными организациями. Нет сомнения, что роль последних как концентрированных выразителей и продолжателей всемирно-исторической миссии рабочего класса должна возрастать. При этом было бы односторонним истолковывать построение бесклассового социалистического общества как исчезновение только рабочего класса или же слияние его с колхозным крестьянством. Речь идет о более широком процессе массового, коммунистического по своей направленности, перевоплощения всех без исключения социальных групп трудящихся, об историческом сдвиге, органически связанном с претворением в жизнь не каких-либо иных, а именно пролетарских идеалов.
Рабочему классу и рабочему движению противопоказаны иллюзии в отношении перспективы. Отсутствие политической трезвости и реализма, провозглашение заведомо неосуществимых лозунгов и наигранное бодрячество в пропаганде пагубно сказываются на его просвещении. Ведь и без того превращение рабочего класса из «класса в себе» в «класс для себя» в условиях неутихающей идеологической борьбы – процесс весьма неравномерный, знающий приливы и отливы, взлеты и падения в зависимости от способности противостоять проискам буржуазии, ее все более изощренным методам манипулирования сознанием масс.
[ПРИМЕЧАНИЕ. Этот абзац в статье начала 80-х годов, когда ни о «перестройке» Горбачева, ни о «святых» 90-х Ельцина пока никто не думал, выражает естественную тревогу по поводу непредсказуемого будущего. Факт, что такая тревога уже была. Знаю это и по личному общению с партийным активом всех уровней – от низового, районного до столичного, и по редакционной почте. Разумеется, мы рассчитывали на надежность нашего вездесущего, всеохватывающего, опытнейшего управленческого механизма, фиксируя иногда допускаемые им глупости, медлительность, просчеты, но были абсолютно (и ошибочно) уверены в гарантиях взаимной бдительности. Сомнения в идейной несостоятельности Горбачева у меня были с самого начала, но общение с допущением таких высказываний кое-кем трактовалось как «антисоветчина». Мы, к примеру, располагали данными об обострении общего кризиса капитализма, ставящего под вопрос само существование этой системы уже к началу 90-х, но не знали о том, что концепция выхода из положения за счет разорения как раз нас уже готовится по ту сторону Атлантики. Обрушение не менее чем наполовину гигантского индустриального и аграрного потенциала наряду с развалом советского общества и Советского государства имели своим последствием крутое сокращение численности рабочего класса, свертывание его профессионально-технической подготовки, деконцентрацию и частичный подкуп якобы кооперативным движением. Зато русский рынок перед Западом был распахнут. Советская централизация управления в руках ренегатов сработала «втихую» на контрреволюцию.]

***

Наши классовые противники, говорилось на XXVI съезде КПСС, учатся на своих поражениях. Один из уроков, который они извлекли из краха «моделей» контрреволюции в Венгрии 1956 года и в Чехословакии 1968 года, состоит в том, что без существенного воздействия на рабочий класс, без обработки его в антисоциалистическом духе и хотя бы частичной дезориентации никому не добиться ослабления народной власти. Этим во многом объясняется линия поведения врагов социализма в Польше, которые, воспользовавшись крупными ошибками и злоупотреблениями бывшего польского руководства, лицемерно встали на «защиту» интересов рабочих, противопоставляя их своей же классовой партии, системе диктатуры пролетариата в целом, демагогически ставя знак равенства между народно-демократическим государством как «работодателем» и работодателем-капиталистом.
Не правда ли, очень похоже на позу «защитника» прав человека, которую еще недавно усердно репетировал разбойничий американский империализм? Налицо явное намерение возвратить рабочий класс страны, вынужденный в тяжелой обстановке иметь дело со сложнейшими перипетиями переходного периода от капитализма к социализму, из состояния «класса для себя» в прежнее, давно превзойденное рабское состояние «класса в себе».
Кризисные явления в Польше еще не изжиты. Лишь будущим историкам удастся проанализировать все извилины столь многослойного драматического хода событий. Однако уже теперь общепризнано, что снижение уровня классового самосознания части польских рабочих произошло в силу ряда обстоятельств, в том числе не только крайней слабости идейно-политической работы в массах, но и совершенной бездоказательности и утопичности поставленной прежним польским руководством цели на 70-е годы – построения развитого социалистического общества до окончательного разрешения исторического вопроса «кто – кого?» в пользу людей труда. Польские события со всей убедительностью вновь показали, насколько важно теоретическое осмысление этапов становления и развития нового социального строя. Осмысление по Марксу и никак иначе.

III

Гениальные прозрения Маркса, данный в его трудах ясный и сжатый очерк основ будущего общественного устройства явились бесценным вкладом в пролетарскую философию социального оптимизма. Они выдержали всестороннее испытание в горниле Великого Октября и последующих социалистических революций, в практике созидания нового общества в Советском Союзе и других братских странах.
Поистине всемирно историческое значение имеет постановка Марксом вопроса о том, какой вид примет политическая организация общества, когда к власти придет рабочий класс.
Какому превращению подвергнется государственность в коммунистическом обществе, спрашивает он, или же какие тогда останутся общественные функции, аналогичные теперешним государственным функциям?
Ответ, который, по Марксу, может быть дан только научно, он формулирует в духе своего тезиса: свобода состоит в том, чтобы превратить государство из органа, стоящего над обществом, в орган, всецело подчиненный обществу. «Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе, – пишет Маркс. – Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата». (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 27.)
Как показывает практика социалистического строительства, именно диктатура рабочего класса обеспечивает радикальную замену эксплуататорской государственной машины новыми органами власти, которые всецело ставятся на службу интересам трудящихся. И именно диктатура рабочего класса – по мере перехода различных слоев на социалистические позиции, становления его социально-политического и идейного единства – создает предпосылки для преобразования пролетарской государственности и демократии во всенародную.
Открытие необходимости переходного периода от старого общества к новому и определение классовой природы соответствующего этому периоду государства уже само по себе было выдающимся научным достижением. Однако Маркс идет еще дальше и дает куда более отдаленный социальный прогноз. По ленинским словам, он применяет теорию развития и к будущему обществу на основании того, что оно происходит из капитализма, является результатом действий такой общественной силы, которая рождена капитализмом. «У Маркса, – подчеркивает Ленин, – нет ни тени попыток сочинять утопии, по-пустому гадать насчет того, чего знать нельзя. Маркс ставит вопрос о коммунизме, как естествоиспытатель поставил бы вопрос о развитии новой, скажем, биологической разновидности, раз мы знаем, что она так-то возникла и в таком определенном направлении видоизменяется». (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 33. С. 85.)
Научное проникновение в сущность идущего на смену капитализму социального строя, впервые предоставляющего каждому человеку реальную возможность возвыситься из обособленного «частного лица» в полноправного члена общества, позволило Марксу сквозь толщу десятилетий безошибочно определить ряд его общезначимых черт. Вот некоторые из них:
– превращение средств труда в достояние всего общества;
– непосредственное включение индивидуального труда в коллективный труд и прямое признание его обществом;
– коллективное присвоение совокупного общественного продукта;
– постоянное сохранение в руках общества и неподверженность индивидуальному распределению той части произведенного продукта, которая необходима для возмещения сношенных и израсходованных средств производства и его расширения, а также для создания резервного или страхового фонда;
– выделение из той части продукта, которая идет на потребительские нужды, издержек управления и общественных фондов, предназначаемых для совместного удовлетворения потребностей (образование, здравоохранение, коммунально-бытовое обслуживание и пр.), для содержания нетрудоспособных и т.д.; уже после Маркса практика показала также необходимость известных расходов для обеспечения надежной обороны социализма от империалистической агрессии, от попыток экспорта контрреволюции;
– распределение по труду в зависимости от его количества и качества;
– сохранение при индивидуальном распределении того же принципа, что и при обмене товарными эквивалентами: известное количество труда в одной форме обменивается на такое же количество труда в другой;
– сохранение в силу неравенства способностей отдельных людей, их квалификации, индивидуальной производительности труда и пр. также известного неравенства в материальной обеспеченности. При социализме это «неравное право для неравного труда» играет позитивную роль, поскольку общество располагает пока относительно ограниченными производительными силами и потребительскими ресурсами и вынуждено активно формировать новое отношение к труду и общественной собственности, пуская в ход различные рычаги как морального, так и материального стимулирования.

(Окончание следует)

Р.И. КОСОЛАПОВ

http://sovross.ru/articles/1682/39000


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Маркс современен всегда
СообщениеДобавлено: Пт апр 13, 2018 8:58 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11254
Маркс современен всегда

К 200-летию со дня рождения

(Начало)

Рассматривая вопрос о предпосылках, при которых такое право перестанет быть необходимым, Маркс обосновывает необходимость первой и второй фаз коммунистической формации и дает развернутую характеристику коммунизма. «На высшей фазе коммунистического общества, – пишет он, – после того как исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе с всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет написать на своем знамени: «От каждого по способностям, каждому по потребностям!» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 20.)
Это классическое рассуждение великого учителя пролетариата положено в основу определения коммунизма, данного в Программе Коммунистической партии Советского Союза. Социальная действительность XX века наглядно показывает, насколько Маркс был прав.
В свое время Ленин подверг сокрушительной критике буржуазные приемы «опровержения» марксизма, состоявшие в том, чтобы в массе частных подробностей и надуманных «уточнений» топить политико-экономическую суть дела. В это же русло влились усилия новоявленных вульгаризаторов и эклектиков, тщетно доказывавших, что-де марксово предвидение будущего «не сбывается», потому что его исходная предпосылка – крупная машинная индустрия – проходит сейчас иную фазу своего развития, чем во второй половине XIX века. Не следует, однако, забывать, что эволюция промышленности от фабрично-заводского производства тех времен, когда жил Маркс, к конвейерно-поточной, а затем и частично автоматизированной стадии, равно как и развертывающаяся теперь научно-техническая революция, так или иначе предсказаны в трудах основоположников научного коммунизма. Лишь некомпетентность или же предвзятость позволяли усмотреть в этих процессах некий «противовес» экономическому закону движения современного общества – все более быстрому и многогранному прогрессу обобществления труда, которое Ленин вслед за Марксом называл главной материальной основой неизбежного наступления социализма. (См.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 26. С. 73.)
Наскоки на марксово предвидение существенных черт нового общества иногда аргументировались тем, что в нем якобы признается социализм лишь с единой, общенародной (государственной) формой общественной собственности и не учитывается возможность возникновения другой ее формы – кооперативно-групповой. Но это неправда. Например, в своей знаменитой «Критике Готской программы» Маркс выражает положительное отношение к современным ему рабочим кооперативным товариществам, поскольку те свидетельствуют о борьбе трудящихся за переворот в буржуазных условиях производства. «А что при переходе к полному коммунистическому хозяйству нам придется в широких масштабах применить в качестве промежуточного звена ко­оперативное производство, – писал Энгельс А.Бебелю в январе 1886 года, – в этом Маркс и я никогда не сомневались. Но дело должно быть поставлено так, чтобы общество – следовательно, на первое время государство – сохранило за собой собственность на средства производства и, таким образом, особые интересы кооперативного товарищества не могли бы возобладать над интересами всего общества в целом». (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 36. С. 361.)
Представление Маркса о социализме пытались также пересматривать, ссылаясь на его известное высказывание о том, что право в новом обществе не признает никаких классовых различий, потому что каждый является только рабочим, как и все другие. (См.: Там же. Т. 19. С. 19.) При этом указывали на якобы несовместимость того, что говорил Маркс, с наличием при социализме двух классов – рабочего класса и кооперированного крестьянства, а также социального слоя – интеллигенции. Однако здесь мы имеем дело отнюдь не с «уязвимостью» марксовой позиции, а с тем, что новый строй, как и любой другой, может анализироваться и в более развитом и в менее развитом состоянии. Кстати, как раз на этой возможности строят многие свои спекуляции и правые, и левые ревизионисты.
Зачастую Маркс рассматривал социализм, достигший «готовых форм», «законченный социализм» (Ленин) и имел на это все основания. Совсем иначе он подходил к делу при рассмотрении во многих своих произведениях отдельных проблем становления нового общества. Именно это различие имел в виду Ленин, когда предупреждал об опасности в начале социалистического строительства «затеряться» в частных зигзагах и изломах истории. Важно, говорил Ленин, «сохранить общую перспективу, чтобы видеть красную нить, связывающую все развитие капитализма и всю дорогу к социализму, которая нам, естественно, представляется прямой, и мы должны ее представлять прямой, чтобы видеть начало, продолжение и конец, – в жизни она никогда прямой не будет, она будет невероятно сложной...» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 47.) В решении задач такого «прямого», перспективного ориентирования партии, рабочего класса, трудящихся масс под углом зрения глубинных закономерностей исторического развития, общих принципов социалистического и коммунистического строительства теоретический очерк социализма, представленный Марксом, например, в «Капитале» и в «Критике Готской программы», всегда играл и впредь будет играть незаменимую, исключительную роль.
Ходячими приемами буржуазной критики научного коммунизма служат тенденциозное сопоставление теоретических положений Маркса с реальным социализмом, попытки противопоставить марксово предвидение теории и практике ленинизма. Так, известный антикоммунист Ф. Фейто в своей книжке «Ленинское наследство. Введение в историю мирового коммунизма» без обиняков утверждал, что большевики якобы порвали с «первоначальной марксистской моделью развития...»
В близком направлении шли также странные «изыскания» с целью «доказать», будто бы Ленин после Октября создал «другую модель» социализма, нежели Маркс. На что бы ни ссылались авторы подобных ошибочных концепций, жизнь, практика решительно опрокидывали их.
В работе «Государство и революция» Ленин писал о «Критике Готской программы», в которой наиболее полно изложены марксовы представления о социализме, что ее полемическая часть первоначально, так сказать, затенила положительное содержание. В наши дни затенить это содержание не позволяет сама социалистическая действительность. Марксов труд оказывается – и чем дальше, тем во все возрастающей мере – удивительно современным в главном – в соответствии его выводов обозначившимся контурам общества, осуществляющего постепенный переход к коммунизму. Прежде всего в нашей стране ускоренными темпами продолжается совершенствование производственных отношений товарищеского сотрудничества и взаимопомощи. Оно проявляется в дальнейшей концентрации социалистической индустрии, создании производственных и научно-производственных объединений, в прогрессирующей межхозяйственной кооперации на селе и агропромышленной интеграции. Речь идет о решении не только текущих организационно-хозяйственных задач, но и проблемы принципиальной – о дальнейшем сближении государственной и колхозно-кооперативной собственности. Иначе говоря, о подходе к тому самому уровню экономического обобществления средств производства, о котором писал Маркс.
Не менее характерная черта, связанная с успешным стиранием существенных различий между городом и деревней, физическим и умственным трудом, – новое, качественно более высокое сплочение социалистического общества, ведущую роль в котором играет рабочий класс, вокруг Коммунистической партии, образование новой исторической общности людей – советского народа. При этом активно стали проявляться общие, не зависящие от социальных и национальных различий черты поведения, характера, мировоззрения советских людей, а союз рабочего класса и крестьянства, всегда составлявший основу социалистического строя, получил свое продолжение в тесном идейно-политическом единстве этих классов и интеллигенции, давно и уверенно стоящей на позициях социализма. Прочный союз всех трудящихся, работников физического и умственного труда, союз рабочего класса, колхозного крестьянства, народной интеллигенции стал реальным фактом социалистической действительности.
Более века коммунисты мира располагают «Критикой Готской программы» – этой хартией научного коммунизма, намечающей в обобщенном виде, без преувеличения практически все основные целевые установки нашего движения. И поныне она никого не оставляет равнодушным. Одни воспринимают это произведение как грандиозный, осуществляемый усилиями многих народов социально-экономический проект будущего человеческого общежития, в котором на научных принципах создаются оптимальные условия для развития свободной личности. Другие, напротив, видят в нем отражение угрожающей альтернативы своему мещанскому благополучию, частнособственническим, эксплуататорским порядкам, проявляют корыстную заинтересованность в том, чтобы внушить возможно большему числу людей превратное мнение о наследии Маркса как о литературной реликвии, принадлежащей прошлому. Классовая идеологическая борьба вокруг его идей сейчас, пожалуй, еще острее, чем в момент их появления.
Иногда можно было услышать мнение, будто Маркс и Энгельс мыслили себе коммунизм как строй, «одинаково» организованный в обеих фазах своего развития. Но это мнение – плод недоразумения. Как можно называть одинаковыми организацию производства, допускающую наличие наряду с государственными также кооперативных хозяйств, и организацию, основанную только на общенародном владении средствами производства; организацию хозяйственной жизни, опирающуюся на распределение по труду и тем самым предполагающую необходимость контроля над мерой труда и мерой потребления, и такую, которая уже осуществляет распределение по потребностям и перестала нуждаться в подобном контроле; организацию государственную (при социализме) и организацию безгосударственную, самоуправленческую (если снята угроза реставрации капитализма извне), как должно быть при коммунизме?
Переход от первой организации ко второй среди своих материально-производственных предпосылок имеет многократное увеличение интеллектуального, творческого содержания труда основного производственного персонала. Вместе с тем он невозможен без достижения в ходе развития крупной промышленности такого положения, когда «созидание действительного богатства становится менее зависимым от рабочего времени и от количества затраченного труда, чем от мощи тех агентов, которые приводятся в движение в течение рабочего времени и которые сами, в свою очередь (их мощная эффективность), не находятся ни в каком соответствии с непосредственным рабочим временем, требующимся для их производства, а зависят, скорее, от общего уровня науки и от прогресса техники, или от применения этой науки к производству!» (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. II. С. 213.)
Миф о якобы одинаковой организации социализма и коммунизма полностью развеивается при рассмотрении проблемы социального равенства. Известно, что социализм представляет собой такое, еще не совершенное коммунистическое общество, «которое вынуждено сначала уничтожить только ту «несправедливость», что средства производства захвачены отдельными лицами, и которое не в состоянии сразу уничтожить и дальнейшую несправедливость, состоящую в распределении предметов потребления «по работе» (а не по потребностям)». (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 33. С. 93.) «Таким образом, – пишет Ленин, – в первой фазе коммунистического общества (которую обычно зовут социализмом) «буржуазное право» отменяется не вполне, а лишь отчасти, лишь в меру уже достигнутого экономического переворота, т.е. лишь по отношению к средствам производства». (Там же. С. 94.) Конечно, эта «мера» не остается неизменной. Упрочение социализма и формирование коммунистических общественных отношений неизбежно ведут к тому, что ее границы становятся шире. Исторически качественный скачок, подготавливаемый всем предшествующим развитием, в конце концов приведет также к отмене названных правовых регуляторов и по отношению к предметам потребления. Это лишь иное выражение перехода к коммунизму, который, хотя бы только в силу указанного изменения, должен быть организован существенно иначе, чем социализм.
Какую бы из качественных черт, разделяющих социализм и коммунизм, мы ни взяли, дело упирается также в свойства человека, в идейный, культурный и нравственный уровень масс, который как уровень именно масс выступает в роли объективного фактора нашего развития. От того, насколько человек сориентирован на коммунистический прогресс, зависит и то, как будут «срабатывать» создаваемые им материальные предпосылки коммунизма. Формирование нового человека, овладевшего научным, марксистско-ленинским мировоззрением и навыками управления общественными делами, обладающего высокой общей и профессиональной культурой, развитой потребностью в творческом труде и умением разумно пользоваться благами социализма и коммунизма, – задача многих лет. Решение ее различными поколениями строителей нового общества имеет свои особенности и специфические черты, но для всех действенно одно требование эпохи, ведущее свое начало от третьего марксова тезиса о Фейербахе: личность имеет все меньше оснований считать себя пассивным продуктом обстоятельств, и ее развитие может быть рационально понято лишь в свете революционной практики – как совпадение изменения обстоятельств и активной человеческой деятельности.
Социализм как первая фаза коммунизма есть, по Марксу и Энгельсу, начало действительно коллективной жизни народов в противоположность тем «суррогатам коллективности», той иллюзорной общности, которыми довольствовались люди в условиях частнособственнического строя. Объективными основаниями тому служат:
– техника, технология и организация современного машинного производства, предопределяющие необходимость совместного труда больших масс людей, его непрерывность и напряженный ритм;
– коллективное, общественное присвоение средств, предметов и продуктов труда, определение доли каждого работника в сумме материальных и духовных благ в непосредственной связи с размерами и качеством личного трудового вклада;
– проведение на практике принципов социалистического уклада жизни прежде всего рабочим классом – заинтересованным массовым носителем коллективистских начал, трудовой морали и духа коллективного сотрудничества.
Разумеется, социалистическое общество пока еще не избавлено полностью от индивидуалистических, мещанских пережитков – они подчас довольно заметно дают знать о себе. Однако это не изменяет сути социализма как подлинно коллективистского строя, закрепляющего это свое сущностное свойство во всей системе общественных отношений и институтов, типе культуры, нормах нравственности и права.
Сосредоточивая внимание на экономических признаках социализма как исходных и основных, КПСС отнюдь не считает возможным ограничиваться ими. О развитой общественной системе, учил Маркс, вообще нельзя судить более или менее исчерпывающим образом, опираясь лишь на один фактор, как бы ни был он важен сам по себе, и нельзя именно потому, что это – система. Необходим анализ и других условий зрелости нового строя, помимо экономических. Но следовало бы решительно выступить против их неупорядоченного с точки зрения материалистического детерминизма изображения, против проявлений вкусовщины и субъективизма при их вычленении и характеристике.
Советским обществоведам представляется весьма плодотворным и вместе с тем требующим больших дополнительных изысканий путь, который указывал Маркс, говоря о формировании всякой новой общественной системы. «Если в законченной буржуазной системе каждое экономическое отношение предполагает другое в буржуазно-экономической форме и, таким образом, каждое положенное есть вместе с тем и предпосылка, то это имеет место в любой... органической системе. Сама эта органическая система как совокупное целое имеет свои предпосылки, и ее развитие в направлении целостности состоит именно в том, чтобы подчинить себе все элементы общества или создать из него еще недостающие ей органы. Таким путем система в ходе исторического развития превращается в целостность. Становление системы такой целостностью образует момент ее, системы, процесса, ее развития». (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. I. С. 229.)
В общественной системе социализма, перерастающей в целостность, ядром которой является обобществленное хозяйство, все больше дает о себе знать закономерное взаимное соответствие между ее частями и элементами, постепенно распространяемое на широкую гамму отношений производства (технико-технологических, организационно-управленческих и экономических), вообще на весь ансамбль общественных отношений: производственных, социально-политических и нравственно-правовых, материальных и идеологических. Именно стадия превращения нашей системы в целостность и есть этап развитого социализма. При этом все элементы жизненного уклада общества перестраиваются на присущих ему коллективистских началах тем последовательнее и полнее, чем последовательнее и полнее осуществляются принципы социализма во всех сферах общественной жизни.
Процесс превращения социализма в целостность вызывает к жизни настоятельное требование комплексно, с учетом всех сколь-нибудь значимых условий, подходить к решению любой теоретической и практической задачи, настойчиво добиваться органического дополнения хозяйственного планирования социальным, предвидеть воспитательные, морально-политические последствия принимаемых административных решений, все более настойчиво исходить из ориентации на человеческий фактор во всех сферах производства и культуры.
Развитие социализма сопровождается постоянным выявлением и наращиванием его преимуществ по сравнению с частнособственническим строем. Естественным и необходимым представляется стремление народов социалистических стран превзойти капитализм по всем основным показателям уровня экономики и культуры, и успехи, достигнутые в этих областях, очевидны: высокие устойчивые темпы долговременного экономического роста, стабильная занятость, планомерно осуществляемый неуклонный подъем народного благосостояния, беспрепятственный доступ масс к духовным ценностям, гарантии прав и свобод личности. Даже при сравнительно меньшем пока производственном потенциале социалистический строй в комплексе материальных и духовных благ, социальных возможностей и перспектив в состоянии дать трудящимся больше, чем капитализм. В то же время наращивание количественных результатов и состязание в повышении качества предметов потребления не должны заслонять главное – содержательную характеристику сложившегося социалистического образа жизни, его социально-психологический климат, синтетическое представление об условиях труда и быта человека, его внутреннем мире и взаимоотношениях с другими людьми, которые (условия) при капитализме порождают упадочно-пессимистические тенденции, а при социализме, напротив, питают социальный оптимизм.
Обратимся хотя бы к такому факту, как ликвидация эксплуатации человека человеком в социалистических странах. Не подлежит никакому сомнению его громадное благотворное воздействие на формирование творческого и нравственного облика граждан нового мира. Ведь им незнакомо то постоянно давящее, деформирующее психику чувство, которое вызывают экономический, политический и национальный гнет и дискриминация – неизбежные компоненты повседневного бытия масс в эксплуататорском обществе.
Никто не вправе замалчивать то, что цена, которую относительно обеспеченные слои трудящихся высокоразвитых в промышленном отношении стран капитала вынуждены платить за достигнутый материальный достаток, лишь частично может быть выражена в денежных единицах; к ней следовало бы прибавить не поддающиеся количественному определению социальный стресс и хроническое социально-культурное недопотребление. Именно в таком широком и единственно правильном сопоставлении двух систем социализм демонстрирует (и чем дальше, тем больше будет демонстрировать) свои неоспоримые преимущества.
В самом абстрактном виде любая человеческая общность – будь это все общество, поколение, нация, класс – обладает, с одной стороны, производительной способностью, то есть определенной совокупностью средств и предметов труда, навыков и умений, энергетическими мощностями и т.п., а с другой – исторически обусловленной способностью потребительной. Характернейшая черта эксплуататорского, классово-антагонистического общества – противопоставление этих способностей друг другу и закрепление производственных обязанностей в основном за неимущими, а возможностей пользоваться потребительскими благами – по преимуществу за собственниками средств производства. Тем самым устанавливается мера потребностей, которая угнетенному классу диктует определяемые интересами эксплуататоров нормы и формы потребления, вначале примитивно-аскетические, затем программируемые вездесущей рекламой, а господствующему классу предоставляет неограниченный простор для роскоши и изощрения во все новых видах наслаждений.
Социализм как общественный строй людей труда ликвидирует указанное противоречие, поскольку уничтожает эксплуатацию вообще. Но это не означает, что перестает быть актуальной проблема потребностей. Напротив, именно теперь каждый получает возможность их удовлетворения в меру возможностей общественного производства и личного творческого вклада в общий труд ассоциации. Теперь этим вкладом всецело определяются личное благосостояние и достоинство, и тут опять-таки срабатывает марксов принцип целостности органической общественной системы, ибо все социальные явления и процессы в конечном счете должны быть увязаны и согласованы между собой.
В новом обществе полный простор получает открытый Лениным закон возвышения потребностей (см.: Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 1. С. 101), согласно которому по мере покрытия разумно понятых необходимых «потребностей существования» относительно расширяется спектр духовных, социально-культурных, творческих потребностей, причем действие этого закона приводит в конечном итоге к тому, что первейшей потребностью личности становится потребность в содержательном общественно полезном труде. А это означает, что для нового человека творческий труд приобретает социальное свойство потребительной ценности. Тем самым подтверждается одно из важнейших открытий Маркса.
В наших условиях совершенно неприемлемыми выглядят копирующие схемы развития потребностей, типичные для капиталистического общества, заимствование буржуазных потребительских стандартов, деформирующих нравственный облик отдельных людей, живущих при социализме, но ведущих несоциалистический образ жизни. «Мы располагаем большими материальными и духовными возможностями для все более полного развития личности и будем наращивать их впредь, – говорилось на XXVI съезде КПСС. – Но важно вместе с тем, чтобы каждый человек умел ими разумно пользоваться. А это в конечном счете зависит от того, каковы интересы, потребности личности. Вот почему в их активном, целенаправленном формировании наша партия видит одну из важных задач социальной политики». (Материалы XXVI съезда КПСС. С. 63.)
Тот великий исторический вызов в борьбе за человека, который бросил миру капитала социализм, наши классовые противники пытаются разменять на мелкую монету узкопотребительских интересов и «страстишек». Социалистическое общество, естественно, уделяет все большее внимание задаче удовлетворения постоянно растущих материальных запросов советских людей, но мыслит поле соревнования двух систем намного масштабнее и шире.
Уместно будет вспомнить здесь высказывания замечательного советского педагога А.С.Макаренко, который считал, что самое важное, что мы привыкли ценить в человеке, – сила и красота – определяются исключительно по типу его отношения к перспективе. Речь, например, может идти о простейшем удовлетворении ближайшей потребности – обеде, посещении кино, покупке обновки. Это тоже перспектива, но самая близкая, и человек, всецело определяющий ею свое поведение, представляется самым слабым. «Если он удовлетворяется только перспективой своей собственной, хотя бы и далекой, он может представляться сильным, но он не вызывает у нас ощущения красоты личности и ее настоящей ценности, – писал педагог. – Чем шире коллектив, перспективы которого являются для человека перспективами личными, – заключал он, – тем человек красивее и выше». (Макаренко А.С. Педагогические сочинения. М.-Л., 1948. С.179.)
Одно из самых ярких достижений нового общества – присущее советским людям ощущение неразрывной связи личных перспектив с перспективами своей Отчизны, социалистического содружества, дела социального и национального освобождения народов, прогресса всего человечества. Это и есть возвышающая личность активная жизненная позиция, выработку которой XXV съезд КПСС определил как задачу нравственного воспитания. Такая позиция устойчива лишь на базе научного, марксистско-ленинского мировоззрения, интернационалистских убеждений, питающих свои корни в нашем социалистическом бытии.
«Воспитать человека – значит воспитать у него перспективные пути» (там же), – утверждал А.С. Макаренко. Этот «философский камень» оптимистического восприятия жизни найден научным коммунизмом и испытан социалистическим строем. Им быстро овладевает добросовестно изучающий наследие Маркса. Ничего подобного не в состоянии дать человеку капиталистическое общество, где личность закупорена в колбу индивидуалистических интересов. Где общий кризис частнособственнической системы выражается, кроме всего прочего, в утрате социальных и национальных целей, в патологии безбудущности. Где человека, не принадлежащего к классу эксплуататоров, чего бы он лично ни достиг в жизни, неотступно преследует тень неуверенности в завтрашнем дне.
Коллектив, чьи ближайшие и отдаленные перспективы были для Маркса перспективами личными, называется человечеством. Но к этому коллективу он не относился абстрактно, со всеядной и всепрощающей любовностью, которую иногда выдают за гуманность. Маркс, как человек партии, выделял в человечестве его передовую часть, тот драгоценный концентрат человечности, который единственно способен избавить род людской от социального и национального порабощения, – борющийся революционный пролетариат. Без понимания этой истины нельзя понять и того, почему он определял коммунизм как реальный гуманизм.
Маркс, нераздельно с которым должны изу­чаться Энгельс и Ленин, для нас главный воспитатель перспективных путей. Твердо стоя на реальной почве современности, он весь был обращен в завтрашний день, о нем мечтал, для него жил, за него боролся. «Поздравляю тебя... – писал он дочери Женни, узнав о рождении внука, 29 апреля 1881 года. – «Женская половина» нашей семьи надеялась, что «новый пришелец» увеличит собой «лучшую половину» человеческого рода; я же, со своей стороны, предпочитаю «мужской» пол для детей, рождающихся в этот поворотный момент истории. Перед нами – самый революционный период, какой когда-либо приходилось переживать человечеству. Плохо теперь быть «стариком» и иметь возможность лишь предвидеть, вместо того чтобы видеть самому». (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 35. С. 153.)
Маркс знал, что ему не доведется дожить до начала новой, коммунистической, общественно-экономической формации, наступление которой он предсказал. Время его жизни было отделено от нее рядом десятилетий. Однако предвидение Маркса оказалось высочайшей пробы. Оно не уступает достоверной научной констатации уже свершившегося факта и продолжает успешно и неустанно работать на его последователей и революцию.

Москва, 1983–2017

Р.И. КОСОЛАПОВ

http://sovross.ru/articles/1683/39055


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Маркс современен всегда
СообщениеДобавлено: Ср апр 25, 2018 7:06 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11254
ИСПОВЕДЬ
Редко в какой из популярных книг о Марксе не встретим мы знаменитой анкеты, которую дочери предложили заполнить отцу в минуты отдыха перед завершением первой ступени гениального «Капитала».
Взятые из нее простые, предельно краткие речения Маркса постоянно служат для емких характеристик его глубочайшей натуры. Об анкете пишут, что она составлена в полушутливом тоне, – и впрямь некоторые ее вопросы, без сомнения, слишком камерны, слишком «альбомны» для великого мыслителя, но это, видимо, неизбежные издержки ее популярности и «хождения в обществе». Что же до ответов Маркса, то в том широко известном варианте, что записан рукой Лауры со слов отца, мы не найдем ни тени наигранности, несерьезности, ничто не сможем посчитать случайным.
Ну а шутка, юмор, искрометное жизнелюбие были непременным свойством великих пролетарских учителей и никогда не покидали их – ни в час всепоглощающих научных изысканий, ни в минуты дружеского, сердечного общения, ни перед лицом врага, ни перед лавиной бед. В этом юморе, как замечал Энгельс, было «много и очень серьезного». Тем меньше сомнений в определенности ответов Маркса, если учесть, как в ту пору он отрекомендовал себя дочерям: «Я принадлежу к тому типу людей, которые всегда дважды подумают, прежде чем принять то или иное решение».
Следует добавить ко всему прочему, что и времена те, когда возникло анкетное собеседование, были для Маркса, пожалуй, самыми напряженными...
Анкету называют Исповедью. Не слишком ли узки ее рамки для революционера и мыслителя? Разумеется! Однако, кроме этих альбомных записей 1865 года, Карл Маркс исповедовался перед собой и человечеством почти полвека. Исповедание – это самоанализ и самовыражение, утверждение своих взглядов, принципов. Так и определил молодой доктор Маркс у порога двадцатилетия свою будущую научную и революционную работу:
– Мы выступим перед миром не как доктринеры с готовым новым принципом: тут истина, на колени перед ней! Мы развиваем миру новые принципы из его же собственных принципов. Мы не говорим миру: «перестань бороться; вся твоя борьба – пустяки», мы даем ему истинный лозунг борьбы. Мы только показываем миру, за что, собственно, он борется, а сознание – такая вещь, которую мир должен приобрести себе, хочет он этого или нет... Итак, работа для мира и для нас. Она может быть только делом объединенных сил. Речь идет об исповеди...
И эта исповедь продолжалась всю жизнь. Слагал ли он юношеские стихи или выстраивал в боевые колонны разящие строки памфлетов, анатомировал ли целый мир или принимался за доверительное письмо к любимой – перед ним возникали те же простые и вечные вопросы: о сущем в человеке, о принципах личности и общества, о счастье и несчастье; герое и антигерое, богатстве истинном и мнимом; симпатиях и антипатиях... И всегда он отвечал на эти вопросы без обиняков, «не оставляя места для догадок».
Попробуем соединить исповедь минутную с исповедью всей жизни. Этот литературный прием позволит нам ближе увидеть некоторые из сторон жизни Маркса, прислушаться к его рассказу о себе.
В нашем распоряжении десятки томов произведений основоположников научного коммунизма, где системно изложено их революционное учение, всесторонне обоснованы их взгляды.
В нашем распоряжении бесценные документы – около 1600 писем Маркса и Энгельса, которыми они обменялись друг с другом за четыре десятилетия. Эта своеобразная эпистолярная биография с поразительной рельефностью раскрывает их многотрудную работу для человечества, их самые сокровенные мысли и чувства, нарастающую поступь рабочего движения, все страсти века. Перечитывая после Маркса животрепещущие строки рукописей, Энгельс имел все основания сказать: «Поэзия Гейне – детская игрушка по сравнению с нашей дерзкой, веселой прозой». В свое время, отвергая ходульность, слащавую официальность в литературном изображении революционеров, Маркс и Энгельс советовали: «Было бы весьма желательно, чтобы люди, стоявшие во главе партии движения, – будь то перед революцией, в тайных обществах или в печати, будь то в период революции, в качестве официальных лиц, – были, наконец, изображены суровыми рембрандтовскими красками во всей своей жизненной правде».
В нашем распоряжении сокровища ленинизма, ленинское осмысление гениальных открытий и беспримерного жизненного подвига Маркса. Продолжая великое дело пролетарской борьбы, постоянно советуясь с Марксом, Владимир Ильич учил нас глубоко и серьезно, живо и непосредственно воспринимать каждое слово основоположника научного коммунизма, учил постигать темперамент его мысли, чувствовать себя «как бы слушающим речь гениального мыслителя».
В нашем распоряжении ценнейшие свидетельства людей, прошедших по жизни рядом с Марксом, наблюдавших его в непосредственной близости, – родных, соратников по борьбе, ветеранов рабочего движения. В особом ряду стоят документальные свидетельства тех русских революционеров, которых лично знал Маркс, его радовали эти подвижники – «действительно дельные люди, без мелодраматической позы, простые, деловые, героические».
В нашем распоряжении, наконец, обширная научная и биографическая литература, основательно и деятельно исследующая жизнь великого мыслителя, его взгляды на проблемы человеческого бытия и духа, победное развитие его идей.
Предпринимая попытку своеобразного объяснения тех трех дюжин слов, которые Маркс с блеском и мудростью олимпийца обронил в альбом дочерей, мы не имеем в виду создавать биографическое произведение. Здесь невозможно ни соблюсти хронологическую последовательность изложения событий, ни представить весь богатейший фактический материал – это явно перегрузило бы страницы исповеди, – ни тем более покушаться на характеристику сложнейших Марксовых трудов. Здесь только хотелось бы выявить, уточнить, какие именно факты, события, жизненные впечатления, суждения стоят за лаконичными ответами Маркса; хотелось, чтобы он сам высказался более развернуто, чтобы сочными рембрандтовскими мазками набросал эскиз автопортрета...

Достоинство, которое Вы больше всех цените в людях –
ПРОСТОТА
И это говорит человек, поразивший многие поколения сложнейшей кардиограммой мира, сумевший из хаоса капиталистической стихии высветить с абсолютной определенностью истинные законы социального прогресса. И он говорит о простоте как необходимом и ценном достоинстве! Для кого? Для себя?
Да, для себя тоже! Всю жизнь Карл Маркс добивается простоты: по возможности – в науке, непременно – во всех человеческих проявлениях. В полной мере сознавая и значение своей преобразующей деятельности, и свою заглавную роль на исторической сцене, он, как бы для некоего противовеса гениальному в себе, возводит простоту в личный нравственный принцип.
– Ни один из гениальнейших людей XIX века не испытал в большой степени жизненных тягот, чем гениальнейший из всех – Карл Маркс, – говорит его биограф Франц Меринг.
Преследования, изгнания, горечь чужбины. Унижения, клевета, неисцелимые душевные раны. Повседневная нужда, даже прозябание за чертой обычной бедности – недоставало иногда одежды и сапог, чтобы выйти из дома; не хватало пенса, чтобы купить писчей бумаги; не оставалось ничего, что бы можно было снести в ломбард и рассчитаться с лавочниками... Гениальный создатель «библии пролетариата» в полной мере испытал все тяготы пролетарского существования. Однажды, в разгар работы над «Капиталом», он сказал о состоянии дел в семье: «Мы находимся в положении манчестерских рабочих». А перед тем как отвезти рукопись «Капитала» издателю, он должен был выкупать свое платье из ломбарда. Его самоотверженная работа во имя гуманнейшего из идеалов, его более чем скромное жизнеустройство не в малой степени определили отношение к подлинным человеческим ценностям, среди которых он прежде всего выделяет важнейшее: простота.
В дом к великому учителю приходят люди отовсюду – из сибирской тайги и каменных джунглей Америки, с фабрик Манчестера и из парижских салонов. Сторонний наблюдатель, подруга младшей дочери Марианна Комин, отмечает, что люди эти «являли собой чарующее классическое зрелище величайшего разнообразия. Было, впрочем, нечто, придававшее всем им сходство, – по большей части все они были людьми без средств. В потертых одеждах, пробиравшиеся украдкой, но инте- ресные, всегда интересные люди».
Скромно одетых пролетариев здесь встречают любезней и радостней, чем родовитых князей на великосветских раутах. Известно немало людей, имевших счастливую возможность называть себя постоянными и желанными гостями Маркса, даже членами его семьи. С трудом преодолевавший нужду Вильгельм Либкнехт жил в мансарде лондонского дома Маркса. Фридрих Лесснер, Иоганн Георг Эккариус, Карл Шаппер, многие другие соратники по революционным битвам также всегда находили здесь приют, сердечное расположение и заботу. А царящую в этом доме атмосферу все они воспринимают одинаково: «радушие», «скромность», «простота».
– Дом Маркса был открыт для каждого заслуживающего доверия товарища, – говорит Фридрих Лесснер. – Те часы, которые я, как и многие другие, провел в кругу его семьи, для меня незабываемы. Тут прежде всего блистала жена Маркса – высокая, очень красивая женщина, благородной внешности и при этом такая задушевная, милая, остроумная, настолько свободная от всякого чванства и чопорности, что в ее обществе казалось, будто находишься у собственной матери или сестры...
Конечно, простота в понимании Маркса – это не тон «приемов», это принцип отношений с людьми, которых он щедро одаривает доверием, это первооснова товарищества. Из истории его жизни, его дружеских связей можно черпать прекрасные сюжеты для произведений, предназначенных наилучшим образом раскрыть философский и житейский смысл человеческой простоты. Проследим одну только нить из сотен и тысяч, вспомним Иоганна Георга Эккариуса, того портного из Тюрингии, который уже за порогом своего тридцатилетия проходил «домашние университеты» Маркса – слушал лекции по политической экономии для рабочих.
Зимой 1859 года его приковал к постели туберкулез – он не может заниматься не только партийными делами, но и своим ремеслом – ему буквально не на что кормить семью. Узнав об этом, Маркс торопится оказать «некоторую помощь» товарищу – закладывает последнее «свободное» платье жены... Лечение идет не так эффективно, как хотелось бы, Эккариус не может не поделиться с Марксом печальными размышлениями после решительных объяснений с доктором. Итак, с портняжничеством покончено... Врач признался в своем бессилии, единственная надежда на перемену воздуха... Не раздумывая, Маркс приглашает Эккариуса к себе, снимает для него неподалеку приличное помещение, зовет столоваться в свой дом. Дело пошло на поправку: то ли сказалась «перемена воздуха», то ли заботливый уход. Через некоторое время Маркс уже может сообщить Энгельсу в Манчестер: «Эккариус, который вот уже третью неделю живет через несколько домов от меня, чувствует себя хорошо...» Пройдет еще какое-то время, и Эккариус станет «снова работоспособен». Тогда Маркс попросит Энгельса устроить его у портного в Манчестере. «Деньги, чтобы переправить его с семьей, мы достанем здесь», – заметил он и далее, после оговорки «должен тебя предупредить», с чисто житейской простотой делится своими наблюдениями, в общем-то далеко отстоящими от его научных исканий.
– Что касается его, то должен тебя предупредить: по-моему, у него заболевание спинного мозга. Его жена – отвратительное существо: странное смешение претензий на респектабельность (дочь церковного старосты) и ирландства. Хозяйство она ведет неряшливо. У него самого нет никакой энергии, никакой активности, особенно с того времени, как усилилась болезнь. Поэтому необходимо, чтобы он сразу, по приезде в Манчестер, не избаловался. Он нуждается во внешнем принуждении, особенно для того, чтобы и она себе не создавала никаких иллюзий...
Тюрингский портной и гениальный сын Трира были одногодками. Оба жили в изгнании, оба страдали от лишений, нужды и недугов. Но Маркс всегда считал себя обязанным преодолевать невзгоды и заботиться о товарище, поддерживать его угасающие силы. Даже когда тот «заболевает» (уже неопасным для здоровья) «бакунизмом», или защищает раскольников в Генсовете, или шлет «обрывающие дружбу» письма, Маркс не поступается ни долгом друга, ни обязанностями революционного вождя. Он остается заботливым, терпеливым и взыскательным. «Ты, по-видимому, вообразил, что когда делаешь промахи, то тебе должны говорить комплименты, а не правду, как и всякому другому... – по-товарищески журит Маркс Эккариуса, когда им было уже порядком за пятьдесят. – Не думай, что твои старые личные и партийные друзья, если они считают своим долгом выступить против твоих капризов, относятся или будут относиться к тебе из-за этого хуже...»
Прочность и естественность отношений Маркса с людьми самого широкого круга зиждутся на его глубочайшем демократизме. Эта черта представляется таким же органическим свойством, как дар речи, потребность мыслить. Хорошо сознавая, как беспощадно мнет и трансформирует человеческую психику пресс классовых предрассудков и социальных условностей, он всегда исключительно чуток к любым проявлениям чванства или кичливости, превосходства или небрежения. В общении с друзьями, товарищами он не может не уловить, не заметить даже случайно оброненное словцо о «благородных» семьях, или «цивилизованном» обществе, или «черной» крови, или «низших» классах; ему откровенно антипатичны люди, хоть в малейшей степени озабоченные своими социальными амбициями.
...Как-то, уже после выхода «Капитала», Энгельсу удается уговорить своего друга на поездку куда-нибудь в «йоркширскую глушь»: отдохнуть от лондонской сутолоки. И Маркс собирается в Манчестер вместе с младшей дочкой, четырнадцатилетней Элеонорой. Сборы эти, кстати, вылились в целую финансовую драму, нет, скорее напоминали трагикомический эпизод отъезда «банкира» перед финансовым крахом. Пришел за деньгами Эжен Дюпон, дельный скромный парень, никогда не обращающийся без крайней нужды, но теперь без работы – смертельно больна жена, – пришлось ссудить шесть фунтов. Пришел Лесснер, оказавшийся в тяжелом положении после смерти жены, – ему пять фунтов. Почтенный Либкнехт уже не сам, а через Эккариуса попросил ссуду; Георг со слезами на глазах поведал, что Вильгельму угрожает изгнание из квартиры, если он не ликвидирует задолженность, – пришлось вынимать еще два фунта, – так половина накоплений уплыла. Но вдруг и на оставшиеся фунты покушение: явился некий господин из Сити – тридцатилетней давности кредитор, находившийся в бегах как растратчик, и потребовал пятнадцать фунтов. «Таким образом, – резюмирует неудачливый «отпускник», – я сижу на бобах...»
Благодаря Энгельсу поездка все-таки состоялась и, можно сказать, удалась. Маркс составляет для старшей дочери подробный остроумный «отчет» о йоркширском путешествии...
Всякий, кто приходит к Марксу с открытым сердцем, кто понимает и принимает его принцип равенства и простоты в товарищеских отношениях, находит его искреннее расположение, всегда получает необходимую поддержку и совет. Но он «извергает громы» на каждого, кто проявляет поползновения к «идолопоклонству». Он не скрывает своего отвращения «ко всякому кривлянию, ко всякого рода тщеславию и претенциозности».
– Среди известных мне людей – великих, малых и средних, – свидетельствует Вильгельм Либкнехт, – Маркс был одним из немногих, совершенно лишенных всякого тщеславия. Он был для этого слишком велик и слишком силен, да и, пожалуй, слишком горд. Он никогда не становился в позу и был всегда самим собой. «Это была воплощенная правда», – подчеркивает Либкнехт.
Имея в виду себя и Энгельса, Маркс объяснял в письме соотечественнику:
– Мы оба не дадим и ломаного гроша за популярность... Из отвращения ко всякому культу личности я во время существования Интернационала никогда не допускал до огласки многочисленные обращения, в которых признавались мои заслуги и которыми мне надоедали из разных стран, – я даже никогда не отвечал на них, разве только изредка за них отчитывал. Первое вступление Энгельса и мое в тайное общество коммунистов произошло под тем непременным условием, что из устава будет выброшено все, что содействует суеверному преклонению перед авторитетами.

Достоинство, которое Вы больше всех цените в мужчине –
СИЛА
В дошедших до нас словесных портретах молодого Маркса среди самых выразительных непременно подчеркивается проявление силы. Со страниц писем Женни встает образ любимого – «блестящий, сильный», в котором физическая яркость и мощь интеллекта воспринимаются настолько слитно, что видишь его дерзким полководцем, ведущим в бой свои «мысли-гренадеры», исполненные «мужества и достоинства». Собрат-студент рисует облик некоего «романтического гения»: «Его лицо с высоким лбом, с властным, пронизывающим взглядом под темными бровями, с резко очерченным, несколько жестким ртом свидетельствовало об уже сильно выраженном, серьезном, твердом и смелом характере».
Первое впечатление двадцатидвухлетнего Энгельса вылилось в поэтические строки:
То Трира черный сын с неистовой душой.
Он не идет, – бежит, нет, катится лавиной,
Отвагой дерзостной сверкает взор орлиный,
А руки он простер взволнованно вперед.
Как бы желая вниз обрушить неба свод.
Сжимая кулаки, силач неутомимый
Все время мечется...
Спустя несколько лет Павел Анненков, приглашенный в качестве гостя на заседание Коммунистического комитета в Брюсселе, знакомясь с Марксом, видит перед собой «человека, сложенного из энергии, воли и несокрушимого убеждения»; человека с неоспоримым правом на авторитет. «Все его движения были угловаты, но смелы и самонадеянны, все приемы шли наперекор с принятыми обрядами в людских отношениях, но были горды и как-то презрительны, а резкий голос, звучащий, как металл, шел удивительно к радикальным приговорам над лицами и предметами, которые произносил...»
Еще позже происходит знакомство с Марксом Поля Лафарга, который представляет нам отца своей жены человеком крепкого сложения, роста выше среднего, широкоплечего, с хорошо развитой грудью, пропорционально сложенного. Как врач по профессии, Лафарг может засвидетельствовать, что Маркс был бы отменным силачом, «если бы в молодости... много занимался гимнастикой». Как известно, Маркс предпочитал гимнастику ума, полагаясь в остальном на природу.
Наблюдавший Маркса уже в зрелые годы, в пору пятидесятилетия, Лафарг отмечает, что единственным регулярным физическим упражнением у него была ходьба. «Целыми часами, беседуя и куря, он мог шагать или взбираться на холмы, не чувствуя ни малейшей усталости. Можно даже сказать, что в своем кабинете он работал на ходу; он присаживался лишь на короткие промежутки времени, чтобы записать то, что он обдумал во время ходьбы». Но Вильгельм Либкнехт, экзаменовавшийся еще у молодого тридцатилетнего Маркса, вспоминает, что «красный доктор» увлекался и фехтованием, и стрельбой из пистолета. В Лондоне они вместе ходили к французам в «оружейный зал» на Оксфорд-стрит и скрещивали шпаги. Видимо, Либкнехт брал здесь некоторый реванш за поражения в словесном фехтовании на учебных дискуссиях, где ему «приходилось солоно»; он подчеркивает не столько успехи Маркса на тренировках, сколько его «добросовестность». «Чего ему недоставало в искусстве, он старался возместить стремительностью. И если ему попадался недостаточно хладнокровный противник, ему удавалось иногда сбить его с позиции».
Энгельс, дочери, люди очень близкие любовно называли его университетским прозвищем Мавр. Это очень шло к нему и, видимо, нравилось. Во всяком случае, пояснял как-то Энгельс, «если бы я обратился к нему по-другому, он подумал бы, что случилось что-то такое, что необходимо было урегулировать». Сохранилось выразительное свидетельство того, как восхищался Маркс благородным типом североафриканца.
Уже на закате жизни, приехав на лечение в Алжир, Маркс залюбовался своим романтическим «двойником»... Однажды, после утренней прогулки, его привлек на галерею шум негритянского представления в саду. И вдруг он видит позади танцующего негра яркую фигуру человека с важным видом и снисходительной улыбкой.
– Это Мавр... В Алжире маврами называют арабов – небольшую часть их, которая, покинув пустыню и свои общины, живет в городах вместе с европейцами. Они ростом выше среднего француза, у них продолговатые лица, орлиные носы, большие и сверкающие глаза, черные волосы и борода, а цвет их кожи бывает всех оттенков: от почти белого до темно-бронзового. Их одежда – даже нищенская – красива и изящна... Даже самый бедный мавр превзойдет величайшего европейского актера в «искусстве драпироваться» в свой плащ и в умении выглядеть естественным, изящным и полным благородства...
Сила! Этим достоинством Маркс восхищается, этим достоинством обладает сам и во многом обязан ему в подвиге всей жизни. Только крепкий организм мог вынести непосильную ношу – полувековую каторжную работу, изнуряющий образ жизни и нашествия всяческих болезней. Даже в конце пути, когда недуги обступают его со всех сторон, стремясь сковать глухим кольцом, и тогда порывом какой-то сверхсилы он отбрасывает их, вырывается из рокового плена, он жаждет «вновь стать активным и покончить с этим дурацким ремеслом инвалида»; очень беспокоится, «что же могут подумать рабочие» о его бездеятельном состоянии. Маркс снова берется за перо, как витязь за чудодейственный меч, чтобы прокладывать дорогу к счастью угнетенным и обездоленным.

Достоинство, которое Вы больше всех цените в женщине –
СЛАБОСТЬ
Это говорит не просто мужчина. Это говорит рыцарь. И как рыцарь, он не говорит больше ничего. Но вот слово женщины.
– Ах, Карл, как мало ты меня знаешь, как мало ты понимаешь мое положение и как мало чувствуешь, в чем мое горе, где кровоточит мое сердце... Твоя прекрасная, трогательная, страстная любовь, твои неописуемо прекрасные слова о ней, вдохновленные творениями твоей фантазии, – все это лишь пугает меня, а зачастую и приводит в отчаяние. Чем полнее предамся блаженству, тем ужаснее будет моя судьба, когда пламенная любовь остынет и ты станешь холодным и сдержанным... Ах, Карл, будь я уверена в твоей любви, у меня не так пылала бы голова, не так болело бы и обливалось кровью сердце... Стоит тебе только взглянуть на меня, и я не в силах вымолвить ни слова от страха, кровь застывает у меня в жилах, душа моя трепещет...
Это слова признания первой красавицы Трира, молодой аристократки, происходящей из именитого прусского рода, скромной девушки с прекрасным воспитанием, ярко выраженными талантами, благосклонным вниманием которой любой юноша мог бы быть осчастливлен. Старший Маркс, отец Карла, посвященный в тайну союза двух любящих сердец, буквально зачарован великолепием Женни фон Вестфален, находит в ней нечто «гениальное», предсказывает молодым людям путь постижения глубокого человеческого счастья и по-отечески заботливо наставляет сына: надо дорожить чистотой этой любви и силой ее самоотверженности – «даже князь не в состоянии отнять ее у тебя»; надо требовать «с твердостью и уверенностью мужчины, перед которым бедное дитя оказалось столь беззащитной, чтобы она не колебалась, не оглядывалась назад, но спокойно, доверчиво и твердо смотрела в будущее». В своих мудрых родительских наставлениях Генрих Маркс преподает великолепные уроки «нравственного долженствования», говорит сыну об ответственности перед доверившимся ему сердцем, об обязанности дать счастье своим близким.
– Каждый раз, когда ты прощался со мной, – продолжает исповедальный монолог другое девичье письмо, – мне снова хотелось вернуть тебя, чтобы еще раз сказать тебе, как люблю, как горячо я люблю тебя. Но последний раз ты ушел победителем. Я не могу выразить, как ты мне дорог, как глубоко запал в мое сердце... Если бы ты теперь мог быть здесь, мой любимый Карлхен...
Эту безраздельность чувства, преклонение перед рыцарской силой можно объяснить, конечно, молодостью. Но вот признания, сделанные два десятилетия спустя, после рождения шестерых детей, после душевных потрясений от невосполнимых утрат двух сыновей и дочери, после гнета домашних бед, после скитаний, болезней и мук – после всего этого такая свежесть, такая трепетность чувств:
– Только не задерживайте у себя долго Мавра, – пишет Женни из Лондона в Берлин хозяевам, принимающим Маркса. – Я готова вам уступить все ценное, но только не его: в этом пункте я жадная собственница и завистница; здесь прекращается всякая гуманность и начинает действовать узкий, чистый, воплощенный эгоизм...
И после столь желанного возвращения:
– Велика была радость, когда в прошлый понедельник внезапно и неожиданно влетел Мавр. До поздней ночи болтали, сплетничали, вспоминали, веселились, смеялись, шутили и целовались. Мне особенно приятно освободиться от временно взятых бразд правления и снова превратиться в простую подданную...
В ранних посланиях Женни особенно явственно звучит мотив доверия и соподчиненности, преданности и надежды.
– Везде я сопровождаю тебя, и обгоняю, и следую за тобой. Если бы я могла расчистить тебе дорогу и утрамбовать, убрать все препятствия, стоящие на твоем пути! Но, увы, нам еще не суждено взяться за колесо судьбы. Со времени грехопадения мадам Евы мы обречены на пассивность. Наша судьба – ждать, надеяться, терпеть и страдать...
Глухие законы старого мира, традиции века и нации отводят женщине весьма скромный удел, строго очерченный кругом кухни или салона. Женни права, в обществе немало одаренных идейных женщин – «именно современные женщины очень восприимчивы ко всему, очень способны к самопожертвованию», – но они скованы извечным льдом общественных отношений, норм и предрассудков; для выражения своих чаяний они должны иметь своего избранника – «они ждут мужчину, который их освободит». В иных условиях Женни, наделенная неиссякаемой энергией, страстностью характера, обостренным чувством справедливости, критическим умом, безусловно, могла бы, как лучшая из современниц, самостоятельно пройти большой путь и получить широкое общественное признание. Но... «не суждено взяться за колесо судьбы». И сердце подсказывает ей редчайший, счастливейший и достойный выбор – стать спутником гения, всей мощью сомноженной силы дерзко повернуть колесо судьбы.
К. Маркс, Ф. Энгельс и его семья

Ваша отличительная черта –
ЕДИНСТВО ЦЕЛИ
Трудно даже предположить, каким еще здесь мог быть ответ Маркса. Все так определенно, так естественно. Твердь этих литых слов прямо-таки осязаема. Кажется, у этого человека все определилось с рождения, в первый же миг волепроявления цельного характера.
В самом деле, вспомним сочинение семнадцатилетнего выпускника Трирской гимназии – вдохновенное, глубоко осознанное – «Размышления юноши при выборе профессии». И хотя директору гимназии показалось, что в этом наступательном потоке мыслей местами «недостает необходимой ясности и определенности», совершенно очевидно устремление юноши к самосовершенствованию во имя общественного блага. Не отсюда ли, не из этих ли размышлений узнаем мы впервые о благородном намерении, возвышенной цели Маркса – «трудиться для человечества». Правда, это пока только юношеская мечта, еще не обрисован конкретно ее облик, еще не определено практическое поприще.
Что знает о себе, о своих способностях восемнадцатилетний юноша, пробирающийся в почтовой карете по осенней дороге чуть ли не через всю страну на учебу в Берлин? Он жаждет высоких деяний в искусстве, обуреваем исканиями. Но взгляд его «холоден и рассеян». Скалы, которые он наблюдает, кажутся ему не более непреклонными, чем его чувства, обширные города – не более оживленными, чем его кровь; обеды в гостиницах не более обильны, чем тот рой фантастических образов, которые он носит в себе...
Хочет подняться на свое небо, к своему искусству, а оно вдруг отдаляется в потусторонность... Через год он уже признается себе и своему дорогому заботливому отцу: поэзия, видимо, могла быть «только попутным занятием»...
Духовное общение, откровенный обмен мыслями двух Марксов – отца и сына – в эту пору жизненных исканий, выбора пути будущего гения особенно примечательны. Строки из их писем выстраиваются в напряженный и поучительный диалог. Терпеливо обсуждаются «пробы пера» в поэзии, драматургии, нащупываются профессиональные склонности. Отцу не хотелось обескрылить сыновние мечты прогматизмом, но не удержится от деликатной реплики: «Если бы твои жизненные планы можно было бы сочетать с родительскими надеждами, это доставило бы мне величайшую из всех радостей, число которых так сильно уменьшается с годами...» И вот заключительное объяснение, близкое к определению цели.
Изучая юриспруденцию, молодой Маркс предпринимает научный дебют – он пытается «провести некоторую систему философии права через всю область права», но несколько разочарован результатами: разработанная схема оказалась слишком жесткой, так что калечила понятия «самым варварским образом», содержание не получило нового развития, и «стало ясно», что «без философии... не пробиться вперед».
– Во время болезни я ознакомился с Гегелем, – сообщает Карл. – От начала до конца, а также с работами большинства его учеников. Благодаря частым встречам с друзьями в Штралове я попал в «Докторский клуб», среди членов которого было несколько приват-доцентов и ближайший из моих берлинских друзей, доктор Рутенберг. Здесь обнаружились в спорах различные, противоположные друг другу взгляды, и всё крепче становились узы, связывающие меня самого с современной мировой философией, влияния которой я думал избежать...
– Ты знаешь меня, милый Карл: я не упрям и не склонен к предубеждениям... Но выберешь ли ты именно то, к чему у тебя призвание, этот вопрос меня, конечно, тревожит. Сначала мы думали об обычных вещах. Но такая карьера тебя, по-видимому, не прельщает. Поэтому, признаюсь, соблазненный твоими столь рано созревшими взглядами, я выразил одобрение, когда ты избрал своей целью научную деятельность, будь то в области права или философии, – скорее, как мне казалось, в области последней. Трудности, сопутствующие этой карьере, мне достаточно известны... Наилучшее применение дарований – это уже твое личное дело...
Генрих Маркс, ушедший из жизни рано, едва лишь наступила двадцатая весна сына, не мог уже с гордостью и надеждой погрузиться в чтение его философских «Тетрадей», как делал когда-то, получив тетради поэтические. Между тем уже здесь проступали те Марксовы свойства, которые назавтра заставят современников заговорить о рождении настоящего философа. А пока, путешествуя вслед за автором по бесконечно увлекательным страницам семи его «Тетрадей», можно, как говаривал цитируемый там же Сенека, «рассуждать... с Сократом, сомневаться с Карнеадом, наслаждаться покоем с Эпикуром, побеждать человеческую природу со стоиками, совершать эксцентричности с киниками и сообразно естественному порядку идти в ногу с каждым веком, как его современники». С тем лишь условием, следует добавить, что вас всюду будет сопровождать Марксов «дух сомнения и отрицания», его «предгрозовое» настроение, его представление «идеального» образа мудреца, его понимание ответственной роли жизненной философской мысли.
Через полтора года Маркс представит на суд ученых мужей Иенского университета свою диссертацию, где изложит взгляды на системы эпикурейцев, стоиков и скептиков и сразу же получит степень доктора философии. Два года спустя, критически проанализировав гегелевскую философию права, он четко определит целевое назначение покоренной им «царицы наук»: «Революция начинается в мозгу философа». А еще через год он начертает в своей записной книжке знаменитый одиннадцатый тезис о Фейербахе: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его».
Несложно убедиться, что философская «прогулка» в древние афинские сады вовсе не случайный зигзаг на пути мыслителя к главной, всеопределяющей цели. Как невозможно для нас, по меткому замечанию Ленина, глубокое постижение «Капитала» без усвоения «Логики» Гегеля, так и для молодого Маркса труднопреодолимой была бы философия Гегеля без понимания античных великанов любомудрия, без серьезного исследования всей предшествующей истории философии.
Еще со времен «Докторского клуба», с первых шагов на научном поприще за Марксом твердо закрепляется репутация редкого эрудита, широкого мыслителя. Один из видных младогегельянцев, Мозес Гесс, ожидая появления Маркса на университетской кафедре в Бонне, так рекомендует своему другу молодого ученого:
– Ты должен быть готов познакомиться с величайшим, быть может, единственным из ныне живущих, настоящим философом, который в ближайшее время, когда он публично выступит (печатно или с кафедры), привлечет к себе взоры Германии... Доктор Маркс – так зовут моего кумира – еще совсем молодой человек (едва ли ему больше 24 лет); он нанесет последний удар средневековой философии и политике, в нем сочетаются глубочайшая философская серьезность с тончайшим остроумием; представь себе объединенными в одной личности Руссо, Вольтера, Гольбаха, Лессинга, Гейне и Гегеля; я говорю объединенными, а не смешанными, – и это доктор Маркс.
В таком лестно красноречивом «объединении» еще нет того Марксова универсализма, который позволит ему наполнить глубинным содержанием вроде бы понятные с первого взгляда слова: «Единство цели». Лишь восприняв все истинно ценное, что было достигнуто человеческой мыслью в познании природы и общества, критически переработав и выверив на опыте пролетарского движения, он придет к новому мировоззрению. Он поднимет Знамя Борьбы, создаст Науку Борьбы, сплотит Силы Борьбы. Родятся «Манифест», «Капитал», Интернационал. Так складывается вектор, указывающий направление к единой великой цели.
«Манифест коммунистической партии», созданный 30-летним Марксом в соавторстве с Энгельсом, признан историей первым програм¬мным документом марксизма.
Два-три десятка страничек классического документа, где слово к слову подогнано с величайшей тщательностью – по единственному сохранившемуся листку черновика можно судить об исключительной взыскательности авторов, – вобрали в себя целый мир, представленный во всех основных измерениях.
Здесь, как отметит потом Ленин, с гениальной ясностью и яркостью обрисовано новое миросозерцание, последовательный материализм, охватывающий и область социальной жизни, диалектика как наиболее всестороннее и глубокое учение о развитии, теория классовой борьбы и всемирно-историческая роль пролетариата, творца коммунизма.
Набатным языком «Манифеста» рабочий класс впервые заявляет о своей революционной миссии в судьбах человечества – он свергнет эксплуататорский строй и создаст новое, подлинно гуманное общество – общество без классов. В программном документе определены этапы и пути осуществления этой миссии. В «Манифесте» еще нет отточенной, как штык, революционной формулы марксизма – «диктатура пролетариата», – но глубокий смысл этих слов выражен с научной определенностью и аргументацией. Четыре года спустя, пройдя через опыт европейских революций, Маркс кристаллизует суть своего главного открытия:
– Что касается меня, то мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл существование классов в современном обществе, ни та, что я открыл их борьбу между собой. Буржуазные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов, а буржуазные экономисты – экономическую анатомию классов. То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов.
В каком отношении стоят коммунисты к пролетариям вообще? – с этого вопроса авторы «Манифеста» начинают излагать важнейшие основы учения о пролетарской партии как вожде и организаторе рабочего класса. Они видят роль коммунистической партии в том, что она «на практике является самой решительной, всегда побуждающей к движению вперед частью рабочих партий всех стран, а в теоретическом отношении у них перед остальной массой пролетариата преимущество в понимании условий, хода и общих результатов пролетарского движения». Они видят долг коммунистов в том, чтобы постепенно поднимать рабочий класс «на уровень теории». Просвещая пролетариат, излагая свои взгляды на отношение к собственности, общественное переустройство, нравственные принципы и т.д., они указывают цель борьбы.
Ключевым пунктом программного документа, безусловно, является положение о международном характере коммунистического движения, о пролетарском интернационализме. Весь «Манифест» как бы восходит к великому призыву: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» На протяжении десятилетий и десятилетий человечество имело возможность не раз увидеть в решительном действии и по достоинству оценить гуманистическую силу боевого революционного воззвания, в котором слита общность целей и интересов рабочих людей всей земли.
...Как всегда, открывая новую сферу в мире науки, Маркс начинает с уяснения вопроса самому себе. В середине сороковых годов он сосредоточивается на исследовании экономическо-философских проблем, рассматривает детали, отрабатывает фрагменты, эскизы будущего монолитно-цельного учения. И хотя родившиеся под пером «Экономическо-философские рукописи» в целом уже представляют собой гениальный набросок, первую модель нового мировоззрения, взыскательный ученый отводит этому произведению скромный статус «рукописи» и будет несчетное число раз обращаться к ней как к своеобразному питомнику идей, которые надо еще привить в суровых жизненных условиях и вырастить.
– Решающие пункты наших воззрений, – говорит Маркс о себе и Энгельсе, – были впервые научно изложены, хотя только в полемической форме, в моей работе «Нищета философии», выпущенной в 1847 г. и направленной против Прудона. Февральская революция и последовавшее в связи с ней насильственное удаление меня из Бельгии прервали печатание написанной на немецком языке работы о «Наемном труде», в которой я собрал свои лекции, читанные мною в Немецком рабочем обществе в Брюсселе. Издание «Новой Рейнской газеты» в 1848 и 1849 гг. и последовавшие затем события прервали мои экономические занятия, которые я смог возобновить только в 1850 г. в Лондоне. Огромный материал по истории политической экономии, собранный в Британском музее, то обстоятельство, что Лондон представляет собой удобный наблюдательный пункт для изучения буржуазного общества, наконец, новая стадия развития, в которую последнее, казалось, вступило с открытием калифорнийского и австралийского золота, – все это побудило меня приняться за изучение предмета с начала и критически переработать новый материал. Эти занятия приводили отчасти сами собой к вопросам, на первый взгляд совершенно не относящимся к предмету, но на которых я должен был останавливаться более или менее продолжительное время...
Эти последние слова: «более или менее продолжительное время» – уж слишком сдержанны и скромны. На самом деле время измеряется многими годами. Полтора десятка лет с перерывами Маркс работает над экономической монографией все еще «для уяснения вопроса самому себе» – создает пролог к «Капиталу» и строит полигон для запуска своего «самого страшного снаряда». Строит самозабвенно, устремленно, превозмогая все лишения, страдая лишь одной неутолимой болью – за близких, которым не сумел создать хоть сколько-нибудь сносную жизнь.
Вскоре после женитьбы двадцатипятилетнему Марксу было предложено от имени прусского правительства поступить на государственную службу. Он отказался. И в течение всей жизни, по словам Франца Меринга, он не раз имел возможность без урона для чести укрыться от житейских бурь в гавани буржуазной профессии. За его талантами охотились крупнейшие хищники тогдашней Европы.
Как бы ни отдалена была конечная цель, как бы ни труден был к ней путь, Маркс готов ко всем преодолениям. «Я должен любой ценой идти к своей цели и не позволю буржуазному обществу превратить меня в машину, делающую деньги...» Он может только подшучивать над собой временами в дружеском откровенном объяснении: «Полвека за плечами, и все еще бедняк!» «Злосчастная рукопись готова, – сообщает он Энгельсу о завершении пятнадцатилетнего труда над монографией «К критике политической экономии», – но не может быть отослана, так как у меня нет ни гроша, чтобы оплатить почтовые расходы и застраховать ее...» И с горькой улыбкой Маркс продолжит: «Вряд ли приходилось кому-нибудь писать о «деньгах» при таком отсутствии денег! Большинство авторов по этому вопросу состояло в наилучших отношениях с предметом своих исследований...»
Подытожив первый этап экономических исследований, получив «ясность по крайней мере в основных вопросах», Маркс видит свой путь к цели через высочайшую из вершин: перед ним обрисовываются контуры «Капитала». И снова годы неистового, изнуряющего труда. Как-то он шутил, что в своей научной работе применял систему смен, наподобие того, как «фабричные псы» Британии эксплуатировали рабочих... «День я проводил в музее, а по ночам писал».
Но сквозь иронический смех иногда прорывается стон. Случалось, в библиотечном зале «темнело в глазах», схватывала «страшнейшая головная боль», сковывало «стеснение в груди», становилось «так необычайно плохо», что приходилось закрывать интересную книгу, выбираться на свет и воздух, «плестись домой». «Состояние мое таково, – признается он Энгельсу, – что по-настоящему я должен был бы на некоторое время отказаться от всякой работы и умственной деятельности; но это было бы для меня тяжело, даже если бы я располагал средствами, чтобы бездельничать».
Полвека Маркс несет свой мученический «крест» для того, чтобы наконец-то был распят проклятый людьми труда буржуазный мир. И чем ближе час рождения «Капитала», тем яснее для Маркса, какой поражающей силы оружие вручает он пролетариату. Завершая первый том, он пишет рабочему-металлисту, деятелю Интернационала Карлу Клингсу: «Надеюсь теперь, через несколько месяцев, закончить его, наконец, и нанести буржуазии в области теории такой удар, от которого она никогда не оправится. Будьте здоровы и не сомневайтесь, что рабочий класс всегда найдет во мне верного, передового борца».
...Ненастным апрельским утром 1867 года в лондонском порту Маркс взошел на палубу пассажирского суденышка, чтобы переправить на континент груз чрезвычайной реактивной силы – рукопись «Капитала». Не успели отойти от британских берегов – поднялся шторм. Будто по заказу! Марксу было «по-каннибальски любо» оказаться в кипящем море после стольких лет кабинетного заточения! Оказаться среди морских волн в предчувствии величайшей вселенской бури!..
И вот, передав в надежные руки свое детище, Маркс может подвести некоторый нравственный итог, отвечая на дружеские письма «ценного партийца», горного инженера Зигфрида Мейера, объясниться с предельной откровенностью.
– Итак, почему же я Вам не отвечал? Потому что я все время находился на краю могилы. Я должен был поэтому использовать каждый момент, когда я был работоспособен, чтобы закончить мое сочинение, которому я принес в жертву здоровье, счастье жизни и семью. Надеюсь, что этого объяснения достаточно. Я смеюсь над так называемыми «практическими» людьми и их премудростью. Если хочешь быть скотом, можно, конечно, повернуться спиной к мукам человечества и заботиться о своей собственной шкуре. Но я считал бы себя поистине непрактичным, если бы подох, не закончив полностью своей книги, хотя бы только в рукописи...
Приступая к главному этапу – к разработке революционной теории, Маркс со знанием дела говорил: «Я надеюсь добиться для нашей партии научной победы». Подчеркнем эту фразу и перечитаем ее, делая ударение буквально на каждом слове. Здесь ключ к пониманию Марксова принципа единства цели. Добиться научной победы для партии значило для него решить главную стратегическую задачу – дать революционным легионам полную картину будущих социальных битв, генеральную программу действия. К этому он приходит и через повседневный опыт пролетарской борьбы, и синтезируя элементы, открытые предшествующей наукой. Так в единый узел связывается множество устремлений революционного вождя и великого мыслителя.

Ваше представление о счастье –
БОРЬБА
Разве он не был счастлив в дружбе? Кто еще мог с такой безоглядной уверенностью и искренностью сказать о друге: alter ego – второе «я»! И встать стеной, бросить вызов, если вдруг грязная рука клеветника и интригана попытается замарать честь друга – он готов «вызвать на дуэль» завистливого себялюбца после клеветнических выпадов против Энгельса или встретиться «на ином поле», чтобы сорвать с него «лицемерную маску»... Разве он не был счастлив в любви? Вспомним еще раз слова, обращенные к любимой после тысяч и тысяч дней совместной жизни: «Бесспорно, на свете много женщин, и некоторые из них прекрасны. Но где мне найти еще лицо, каждая черта, даже каждая морщинка которого пробуждали бы во мне самые сильные и прекрасные воспоминания моей жизни?» Разве он не был счастлив в детях своих, беззаветно любивших его, беззаветно преданных его делу?
И тем не менее свое представление о счастье он связывает с понятием «Борьба». Это воспринимаешь как особое состояние его натуры. Еще в юные годы поэтического самовыражения он открывает для себя:
Не могу я жить в покое, / Если вся душа в огне. / Не могу я жить без боя / И без бури, в полусне...
Борьба... Вовсе не однозначное понятие. Можно бороться и «за место под солнцем», а можно штурмовать небо, стремясь открыть солнце всем. Можно растратить силы, раздувая огонь домашнего очага, а можно возжечь Прометеев огонь. Именно Прометей вдохновляет своим подвигом молодого Маркса, переступающего порог святилища науки; именно он, «самый благородный и святой мученик в философском календаре», олицетворяет саму философию; именно его дерзкими словами бросает он вызов в прологе к диссертации тем «заячьим душам», что торжествуют в рутинной бездуховной сытости.
Да, этот сонный одряхлевший мир еще принадлежит филистерам. Чувство осознанной свободы, человеческого достоинства покинуло его вместе с греками, растворилось в обманчивом тумане христианского царства небесного. Надо пробудить его в сердцах честных людей.
И вот два воинствующих материалиста, только что соединенные узами поборничества, являются миру и устраивают «критический страшный суд» лжепророкам из «святого семейства», ставят перед обществом вопрос о необходимости заменить культ абстрактного человека наукой о действительных людях и их историческом развитии.
Одновременно с развертыванием битв на философском поприще за утверждение принципов нового мировоззрения Маркс тщательно исследует природу классовой борьбы, механизм развития революционных ситуаций. В парижском изгнании его внимание приковано прежде всего к социальному взрыву огромной силы, сотрясшему за четверть века до его рождения сами устои французского абсолютизма. Он хочет знать, как протекала борьба якобинцев с жирондистами, и составляет конспект мемуаров члена Конвента Левассёра; его интересуют радикальные мысли, намерения, действия якобинских вождей – и он изучает произведения Робеспьера, Сен-Жюста, Демулена.
Прусские и французские власти, недовольные политическими действиями Маркса, раздраженные острыми выступлениями редактируемой им газеты («хуже любого французского листка периода первой революции» – ужасалась реакция), добились высылки из Франции и его, и коллег по редакции. Пришлось «нижайше просить» короля Леопольда позволить «проживание в Бельгии». Король, конечно, остается глух, но в полицейском управлении требуют письменного обязательства «не печатать в Бельгии ничего, относящегося к текущей политике». Европейские правители уже начинают ощущать разящее острие Марксова пера.
Что же до уроков революционной истории, то он еще к ним обратится не раз, и даже очень скоро. Как только схлынет волна революции 1848–1851 годов, Маркс тут же, по горячим следам событий, примется за ее глубочайший анализ, кристаллизуя важнейшие положения исторического материализма, теории классовой борьбы, учения о диктатуре пролетариата. И он вспомнит жестокие уроки, преподанные историей революционерам прошлой эпохи, он вспомнит восемнадцатое брюмера – один из последних дней уходящего века, когда военная диктатура поставила внушительную точку в конце эпохи, завершив уже и процесс буржуазной контрреволюции. Имя того мрачного дня Маркс поставит в заголовок своей принципиально важной книги и начнет с того, что позор новой буржуазной революции назовет вторым изданием событий восемнадцатого брюмера.
Мощными сочными мазками Карл Маркс – этот Шекспир революционной публицистики – беспощадно прорисовывает все мелкодушие и ограниченность буржуазных низвергателей, которые в момент глубоких социальных катаклизмов «боязливо прибегают к заклинаниям, вызывая к себе на помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в этом, освященном древностью наряде, на этом заимствованном языке разыгрывать новую сцену всемирной истории». Маркс решительно противопоставляет буржуазной революции революцию пролетарскую и по сути своей, и по характеру, и по духу, и по всей своей драматургии. Новая социальная революция, говорит он, может черпать поэзию только из будущего, а не из прошлого...
Мы видим: Маркс, как никто до него, воспринял главнейшую суть борьбы широко и многозначно, эпохально и сиюминутно, всемирно и индивидуально. Избрав для себя невероятно тяжкий, но, по твердому его убеждению, счастливый удел борца, он до серединного рубежа жизни, еще в первую четверть своего восхождения к творческим вершинам, со всем ответственным реализмом поставил перед собой и со всем откровением мудрости ответил на самые существенные вопросы:
Во имя чего Борьба?
Борьба какими средствами?
И ответил он не как оракул, изрекающий посетившую его истину, а как человек, эту истину у жизни вызнавший, выстрадавший; как человек практики, дела. Он не диктует, не предписывает – он открывает свои принципы и обращает их прежде всего к самому себе, к своим последователям. Неслучайно родившийся Союз коммунистов в общем представлении является «партией Маркса», а Коммунистический Манифест – программой практического действия для новых и новых отрядов пролетариата.
«Когда я увидел Маркса, – вспоминает ветеран революционного движения Фридрих Лесснер о поре рождения Манифеста, – я тотчас же почувствовал величие и колоссальное превосходство этого удивительного человека. Меня охватило чувство уверенности, что рабочее движение, находящееся под руководством таких вождей, должно победить». Он подчеркивает: «Маркс был рожден народным вождем».
Создавая основополагающее учение о новом обществе, разрабатывая стратегию и тактику борьбы коммунистов, постоянно сплачивая революционные силы, Маркс одновременно на жизненной основе формирует и утверждает революционную мораль, нравственный кодекс народного борца. Из практического опыта «партии Маркса» можно вывести как бы два направления, две линии борьбы. Всеобщая, магистральная линия бескомпромиссной схватки с главным врагом пролетариата – капиталом. И другая – защитная линия, предохраняющая силы от опасных попутчиков и сопутствующих помех, – так трудно ее рассчитать и выверить, но она так необходима для успешного, беспрепятственного движения к конечной цели.
«Коммунизму необходимо избавиться прежде всего от этого «лже¬брата», – бросит однажды Маркс мимоходом реплику о прудонизме. Но он может сказать это не раз и не два. Кроме прудонизма, философствующего в нищете и о нищете, слишком много «лжебратьев» появляется у коммунизма, слишком широкое распространение получает имитация и симуляция революционности – от того знакомого молодому Энгельсу барменского полицейского комиссара, который выдавал себя за коммуниста, до оппортунизма «законных» стражей марксизма – Бернштейна и Каутского. И то, как ставит себя марксизм в отношении незваных «лжебратьев», какой водораздел проводит в теории и практике, какую определяет нравственную позицию, дает возможность с особой ясностью увидеть и понять Марксово кредо борьбы. Пожалуй, нагляднее всего это раскрывает многолетняя и остродраматическая история отношений с бакунизмом.
Маркс вместе с Энгельсом, вместе с руководящим ядром Интернационала вынужден отдать немало сил и времени, чтобы вытравить «чесотку» бакунизма. Непростое это дело – не открытая баррикадная война с явным противником пролетариата, а борьба с опасным попутчиком, с коварным «лжебратом», борьба, отстаивающая и утверждающая сами принципы борьбы. Обстоятельный доклад, представленный конгрессу Интернационала, определил идейный и организационный разгром бакунизма в рабочем движении. Пришлось вытащить на свет все сумеречное существование великого анархиста, вычистить все нечистые следы его на революционном поприще, перетряхнуть все его – разумеется, только обнаруженное – шутовское тряпье.
Доклад содержит специальный раздел, препарирующий моральный кодекс всеразрушителей. Здесь полностью воспроизводится бакунинский «Революционный катехизис», из параграфов которого возникает образ «аморфного всеразрушителя, ухитрившегося сочетать в одном лице Родольфа, Монте-Кристо, Карла Моора и Роберта Макера». Неслучайно «катехизис» стал молитвенником террористов. Бакунизм, пытаясь установить анархию в области нравственности, доводит до крайности буржуазную безнравственность. Он проповедует «культ разбойника как образцового революционера». А само общество будущего, если его строить по бакунинской модели, далеко превзошло бы средневековый Парагвай преподобных отцов-иезуитов.
Таков приговор марксизма.
Смысл своего счастья – смысл борьбы, Маркс вложил в пламенные строки Коммунистического Манифеста: коммунисты борются во имя ближайших и конечных целей рабочего класса, они самый решительный, авангардный отряд рабочих партий всех стран, они владеют научным пониманием условий, хода и общих результатов пролетарского движения. И первыми же строками первого своего партийного устава определил: образ жизни, вся деятельность должны соответствовать великой цели. Вступая на стезю коммунистического борца, Маркс отлично сознает, какими терниями выстлана его дорога, и убежден: как бы ни было тяжко, он не отступится от цели, не поступится принципами и честью.
– Что в бурю поднимается пыль, что во время революции не пахнет розовым маслом и что время от времени кто-нибудь даже оказывается забрызганным грязью, это – несомненно... Однако, если принять во внимание, какие огромные усилия употребляет весь официальный мир в борьбе против нас, – говорит Маркс через двенадцать лет после Манифеста, – официальный мир, чтобы нас погубить, не только слегка нарушал Уголовный кодекс, а прямо-таки глубоко в нем увязал; если принять во внимание грязную клевету «демократии глупости», которая не может простить, что у нашей партии больше ума и характера, чем у нее самой; если знать историю всех остальных партий того же периода; если, наконец, спросить себя, какие же факты... могут быть выдвинуты против всей партии, – то приходишь к заключению, что в этом, XIX столетии наша партия выделяется своей чистотой...
Этой своей чистотой, как нравственной, так и политической, идейной, пролетарская партия обязана прежде всего своим взыскательным учителям, которые всегда зорко оглядывают боевые колонны, равняя их строй, храня честь знамени. И при необходимости проявят непоколебимость и решительность.
– Что касается нас, – заявляют они своим соратникам, – то, в соответствии со всем нашим прошлым, перед нами только один путь. В течение почти 40 лет мы выдвигали на первый план классовую борьбу... между буржуазией и пролетариатом как могучий рычаг современного социального переворота; поэтому мы никак не можем идти вместе с людьми, которые эту классовую борьбу стремятся вычеркнуть из движения. При основании Интернационала мы отчетливо сформулировали боевой клич: освобождение рабочего класса должно быть делом самого рабочего класса. Мы не можем, следовательно, идти вместе с людьми, открыто заявляющими, что рабочие слишком необразованны для того, чтобы освободить самих себя, и должны быть освобождены сверху, руками филантропических крупных и мелких буржуа.
Бросив взгляд на самое начало пути, Энгельс с улыбкой напомнит Марксу в день его пятидесятилетия: «Какими же юными энтузиастами были мы, однако, 25 лет тому назад, когда мы воображали, что к этому времени мы уже давно будем гильотинированы». Со временем к энтузиазму этих юношей добавилась великая забота о «муках человечества», а гильотина уже не могла их достать, ибо сама их борьба с уличной баррикады была перенесена на всемирную арену. (Мне грозят расправой? – мог воскликнуть Маркс после поражения парижских коммунаров. – Пусть осмелятся! Плевать мне на этих каналий!) За плечами вождей коммунизма выстраивались могучие колонны пролетариата уже многих стран мира.

Ваше представление о несчастье –
ПОДЧИНЕНИЕ
Если счастье в борьбе, то логически следует и представление о несчастье. Человек, зовущий пролетариев всех стран к Коммунистической Революции, конечно, не может подчиниться ни власти монархов, ни гнету филистерского духа. Однако именно его роковым образом преследует судьба, будто стремясь склонить под ненавистное иго, сломить его непокорный дух. Но всякий раз, когда свободолюбивая душа его ощущала путы, он рвал их...
Молодой доктор философии, вынужденный отказаться от мысли об университетской кафедре – правительственные маневры в отношении прогрессивных ученых слишком откровенны, – приезжает в Кёльн осенью 1842 года, и становится редактором «Рейнской газеты», и сразу же попадает под двойной гнет.
С одной стороны, под гнет дружеской демагогии: приходится противостоять лаве словоизвержения «Свободных» – крикунов-младогегельянцев из берлинского кружка, которые валят в газету «кучу вздора, лишенного всякого смысла и претендующего на то, чтобы перевернуть мир». Выправлял, браковал, взывал к разуму и сознанию – поменьше расплывчатости, громких фраз, самодовольства и самолюбования; побольше определенности, знания дела, внимания к конкретной действительности: не надо мелкой коммунистической контрабанды в случайных рецензиях на спектакли, надо основательное обсуждение коммунизма. Обижались, виртуозно демонстрировали мученичество, как Рутенберг; напирали, угрожали, как Мейен, который «выступал с важностью павлина, бил себя торжественно в грудь, хватался за шпагу, что-то болтал относительно «своей» партии, угрожал... немилостью, декламировал на манер маркиза Позы, только немного похуже...»
С другой стороны, гнет цензурный. С утра до вечера приходится выдерживать «ужаснейшие цензурные мучительства». Сначала тотальный просмотр «своего» цензора – с ним уже свыклись. Потом газетные листы надо представить в полицию, для особой цензуры регирунгспрезидента. Там все обнюхивают, и, если полицейский нос почует что-либо «нехристианское, непрусское», номер в свет не выйдет. И бесконечные обер-президентские жалобы, переписка с министерством, обвинения в ландтаге, вопли акционеров. Невыносимо! И если что еще удерживает на редакторском посту, то только сознание долга – «не дать насилию осуществить свои планы».
Но вот чаша терпения переполнена. Маркс начинает задыхаться в этой атмосфере:
– Противно быть под ярмом – даже во имя свободы; противно действовать булавочными уколами вместо того, чтобы драться дубинами. Мне надоели лицемерие, глупость, грубый произвол, мне надоело приспособляться, изворачиваться, покоряться, считаться с каждой мелочной придиркой. Словом, правительство вернуло мне свободу... В Германии я не могу больше ничего предпринять...
Но он не может, не хочет «покинуть родину без невесты». Он бросит эту изуродованную газету, поедет в Крёйцнах и женится. Побудет хоть немного вместе с Женни, наедине со своими мыслями; может, что-то напишется – ведь прежде чем приниматься за журнал, надо иметь хоть несколько готовых работ.
После женитьбы, после нескольких недель упоения, жизнь незаметно добавила к труднорешимым проблемам бытия хлопотные проблемы быта. Их надо тоже решать. Покойный отец, предпочитавший твердую почву под ногами воздушным замкам, не раз предпринимал прививки «практицизма». Станешь, мол, отцом семейства – на тебя ляжет ответственность, потребуется достойное положение, непременно возникнет нужда в протекции... Если можешь, «не унижая себя», сойдись-де с господином Иенигеном, а также будет «полезно видеться» с господином Эссером... Эти сирены в чине тайного советника будто только и ждали своего часа.
Оказавшись на курорте в Крёйцнахе, тайный ревизионный советник Эссер доверительно от имени прусского правительства представил соображения относительно карьеры молодого доктора... Как это все принять, «не унижая себя»?..
– После того, как он сообщил мне об этих предложениях, я покинул Пруссию и уехал в Париж. – Маркс решительно отвергает и протекцию, и посулы «теплых мест», и лавровый венок прусского изготовления, очень напоминающий то же ярмо.
Всю жизнь он будет крайне насторожен ко всякому «непрошеному покровительству» со стороны людей, личные достоинства и политическая мудрость которых ему кажутся сомнительными.
К вящему искушению изболевшей души время от времени дает о себе знать и непреднамеренное родство с прусскими аристократами. Старший, сводный, брат Женни Фердинанд фон Вестфален получает в свои руки министерство внутренних дел и, казалось бы, легко может избавить от горестей семью сестры. Но для Марксов, для их испытанного бурями корабля семейного счастья, не существует такой спасительной гавани.
Еще до женитьбы Карл четко определил для себя, что имеет дело с «пиетически-аристократическими родственниками», для которых «владыка на небе» и «владыка в Берлине» в одинаковой степени являются предметами культа. Для вождя пролетарских легионов не может быть другой позиции, кроме противоборства в отношениях со стражем монархических порядков. И такие, впрочем, символические, встречи случались.
Например, в баденской пограничной деревушке, где полицейские ищейки по приказу фон Вестфалена арестовали весь тираж памфлета Маркса «Разоблачения о кёльнском процессе коммунистов» и сожгли его на мельнице.
И была еще «одна встреча», о которой Маркс, к счастью своему, не знал. Доведенная до отчаяния Женни в поисках хоть каких-нибудь средств к существованию «без ведома Карла» обратилась к брату за деньгами и тысячу раз пожалела, без конца казнила себя за это. Такого шага, каялась она Энгельсу, «избегала до сих пор даже в самые плохие времена», и дело не в том, что не вышло помощи, а в том, что получила отказ и, как скоро стало ясно, оказалась в «ложном положении», сама себя «связала по рукам и ногам». Сумасшедший эгоист и ярый реакционер, брат, присвоивший семейный архив, выпускает вскоре книгу с рукописями знаменитого деда Женни и, что самое гадкое, снабжает их возмутительным предисловием, где изливает свою злобу к отцу, человеку истинно благородному и великодушному, «пиетист-сын не может простить ему даже и в могиле» то, что он был «тверд в Шекспире, но не в Библии»...

Ваше любимое занятие –
РЫТЬСЯ В КНИГАХ
Когда люди, часто или изредка бывавшие у Маркса в лондонском рабочем кабинете, восстанавливают в памяти обстановку, они, конечно, вспоминают: книги! Забитые книгами шкафы от пола до потолка напротив окна и по обе стороны камина. Книгами завалены два стола, книги на камине, книги на диване... Никакой симметрии, никакой гармонии. Но в этом царстве хаоса запрещено кому-либо наводить порядок – разрушатся связи единого живого организма. Вовсе не случайно теснятся рядом толстенные и худущие, в панцирях-переплетах и совсем нагие, с грифельными отметинами, загнутыми углами...
– Они мои рабы, – так и видишь царственный жест повелителя книг, – и должны служить мне, как я хочу.
Какие же сонмища рабов населяют его мир, приходят, исчезают... Нет, не исчезают бесследно – они мостят дорогу познания: песчинка за песчинкой, ступень за ступенью. Пусть история его жизни, как он любит выражаться, откинется в кресле и призадумается над пройденным, поднимется вновь по этим ступеням, проникнет мысленным взором в собственные деяния.
...Студенческая келья в Берлине. Бессонные ночи при лунном сиянии или мерцании свечей. Заброшено все – природа, искусство, фехтование, друзья. Только книги! И не рабы они вовсе, а коварные сирены; и он не повелитель их, а неутомимый путник, распаленный жаждой знания, зачарованный мелодией истины. История искусств. Философия права. Схемы и концепции Фихте, Канта, Гегеля, наконец...
Дерзкие попытки выстроить свою философско-диалектическую систему мирообъяснения, «испытать чистоту жемчуга при свете солнца». Но ход мысли теряется в густом тумане еще не познанного. Глоток свежего воздуха на набережной Шпрее или за городскими воротами – и снова вгрызаться в книжные Гималаи, теперь уж для того, чтобы усваивать «одни лишь положительные знания». Страничка дневниковой записи прочитанного могла бы выглядеть так:
Сочинение Савиньи о владении.
Уголовное право Фейербаха и Грольмана.
«О значении слов» Крамера.
«Учение пандектов» Мюленбруха.
Сочинение Веннинг-Ингенхейма.
«Согласие противоречивых канонов» Грациана.
«Институции» Ланчеллотти.
«Риторика» Аристотеля.
«О приращении наук» Бэкона Веруламского.
«О художественных инстинктах животных» Реймаруса...
И все это под аккомпанемент энергичных пометок: «прочел», «изучил», «сделал соответствующие извлечения», «продумал с наслаждением».
Но Маркс не ведет тотальной описи прочитанного. Поглощая том за томом, он выделяет лишь на свой вкус книги особо ценного содержания; и тогда уж перечитывает с пером, «мимоходом нанося на бумагу свои размышления».
Размышления над прочитанным и эти заметки «мимоходом» становятся для Маркса привычной, необходимой нормой общения с книгой, характеризуют его культуру интеллектуального потребления. Из заметок складываются тетради, знаменитые Марксовы «Тетради» – этот мощный арсенал мысли, где самым рациональным образом размещено тщательно отобранное оружие, причем уже при самом комплектовании взятые на вооружение образцы получают новую оснастку, обретают точную прицельность, высокие поражающие свойства. Тома и тома Маркс прессует в строки, вычленяя лишь само ядро мысли. Как никто другой, он обладает способностью постижения интеллектуального материала, так сказать, на молекулярном уровне, и это позволяет ему уже на «стадии тетрадей» успешно производить не только анализ прочитанного, но и плодотворный синтез. Тетрадь для Маркса – надежный мост к научному открытию.
Мы помним: со страниц студенческих «Тетрадей по эпикурейской философии», объемом в половину этой книги, вырастает докторская диссертация. Счастливое крёйцнахское лето 43-го – Маркс снова принимается за Гегеля, критически исследует его «Философию права» и одновременно изучает теорию и историю государства, прослеживает путь развития крупнейших стран Европы и Америки; штудирует труды Макиавелли, творческое наследие Монтескье и Руссо, теории реакционного романтизма Шатобриана и Мёзера. «Крёйцнахские тетради» – пять испещренных заметками рукописных книг – помогают нам увидеть путь, которым Маркс шел к пониманию процессов исторического развития человечества.
Вспомним парижские «семестры» доктора Маркса. Поглощенный проблемами классовой борьбы, истории революции, он проводит дни и недели в царстве книг – в обществе бессмертных вождей якобинцев, свидетелей и хроникеров Конвента; он знакомится также и с летописцами времен Реставрации. Захваченный тайнами взаимодействия всех пружин в сложных общественных процессах, он обращается и к трудам законодателей экономических теорий и взглядов – его собеседниками становятся Смит и Рикардо, Сэй и Скарбек, Джемс Милль и Мак-Куллох... Нетленные следы этих встреч – конспекты якобинских мемуаров и экономическо-философские рукописи.
За парижскими «семестрами» – брюссельские, с их сугубым интересом к утопическим представлениям о «новом нравственном мире», с широкими замыслами просветительского издания Библиотеки социалистов. Наконец, лондонские «семестры». Предстояло овладеть уже «дьявольски обширным» материалом: первая тысяча дней лондонских исследований образует многоплановый конспект, едва уложившийся в двадцать четыре тетради. Уже складывается новое, собственное мировоззрение, рождаются первые шедевры марксизма, выстраиваются когорты пролетарских борцов, а родниковая жажда общения с книгой не утоляется, не угасает – разгорается все более. Коммунистическая наука, как потом, три четверти века спустя, объяснит комсомольцам В.И. Ленин, должна была опереться на прочный фундамент человеческих знаний, завоеванных при капитализме. Все то, что было создано человеческой мыслью, Маркс должен был переработать, подвергнуть критике, проверить на рабочем движении.
Знакомясь с Марксовыми «Тетрадями», понимаешь, как органично и целеустремленно, методически и комплексно организует он свои исследования, свои постижения. И в то же время эти слова: «рыться в книгах» – сколько в них стихии, обаяния, самозабвения. Может, нас зачаровывает здесь эмоциональный колорит афористически сложившейся фразы? Нет, не только. Есть особый смысл именно в таком ответе.
...Рыться в книгах. Для Маркса это значит дознаться до всего, извлечь из книжного моря еще неведомые капли-истины. Кажется, нет такой сферы человеческого познания – от древних мифов и лирических стихов до агрономии и математических формул, – которая не привлекала бы его пытливого внимания. Интерес его универсален, знания его энциклопедичны. Он сам как живая энциклопедия. По дружбе можно обратиться к нему с заказом на редкую справку: скажи, мол, пожалуйста, есть ли какая надежда извлечь из «Книги прав», изданной О’Донованом, что-нибудь полезное о социальных отношениях... Его совет может уберечь от никчемной траты сил и времени. Имярек, скажет он о знакомом, «довольно хороший малый, не без способностей, но он зря потерял время и испортил себе мозги из-за того, что в течение последних двадцати лет читал главным образом немецкую литературу (философскую и пр.) этого периода, – самый скверный сорт из всей существующей литературы». Он будто вменяет себе в непременную обязанность: знать все, чтобы быть компетентным в делах мира.
...Рыться в книгах. Это значит для Маркса творить в самом процессе познания. Нива истории обильно усеяна зернами человеческого опыта. Их надо только взрастить. А голова его полна плодоносного солнца, и достаточно одного яркого луча, чтобы пришло озарение жизни... Из хаоса фактов, явлений, событий, идей гениальный ум выстраивает логическую структуру, выводит закономерности, предопределяет будущее. Он как бы венчает своим открытием всю предшествующую накопительскую работу мысли. Великому Ньютону, как известно, достаточно было увидеть падающее яблоко, чтобы вывести закон всемирного тяготения. Марксу достаточно лишь точной, честно обрисованной социальной картины фактов, чтобы предугадать решающее событие мировой истории.
...Рыться в книгах. Для Маркса это значит в короткие паузы своего изнурительного «двухсменного» рабочего дня находить прибежище на страницах «книг для отдыха». Как свидетельствуют люди, близко знавшие его, он был большим любителем романов. Когда брал в руки Чарльза Левера или Александра Дюма, Вальтера Скотта или Поль де Кока, или вообще «всякую всячину», диван в рабочей комнате таинственно поглощал его. Мозг отдыхал, казалось, воспринимали только чувства. Но и эта легкая беллетристика, и приключения, и юмор обязательно всплывут потом где-нибудь в статье или памфлете как хорошая приправа к калорийному блюду.
...Рыться в книгах. Для Маркса это значило и утоление всех болей. Он называл книги своими рабами, но сам был их покорнейшим невольником, ибо разлуку с книгой, утрату работоспособности считал для себя смертным приговором. Книги исцеляли его лучше всяких эскулапов. Они восстанавливали в нем душевное равновесие в самые драматические минуты жизни... Поздняя осень шестидесятого года. Обострение всех бытовых неурядиц. Битва партийной чести с продажным господином Фогтом. Нежеланные распри с давними друзьями. Черный гость в доме – оспа, поразившая жену. Разлука с детьми. Подтачивающий недуг... И в этот момент Маркс берется за математические книги.
Потом родятся неожиданные «математические рукописи», взявшись за которые Энгельс не сможет сдержать восторга: «Вчера, наконец, я набрался храбрости проштудировать без пособий твои математические рукописи и был рад убедиться, что не нуждаюсь в книгах. Прими по этому поводу мои комплименты. Вещь ясна, как солнце...» Книги на столе, книги на диване, книги на камине... Но их всегда недостает Мавру, ему постоянно требуются «свежие рабы».
– Мой дорогой Какаду!.. – слышит молодая парижанка Лаура Лафарг молящий голос отца из туманного Альбиона. – Поскольку уж мы коснулись вопроса о книгах, тебе нужно бы зайти к Гильямину... и приобрести его библиографические бюллетени (экономические) за 1866–1868 годы. Ты могла бы также направить свои стопы в «Либрери интернасьональ»... и попросить их каталоги (1865–1868 гг.). Разумеется, если ты достанешь все необходимое, тебе незачем посылать все это, а ты привезешь с собой, когда вернешься в эти скучные края.
В Лондоне, перед созданием «Капитала», Маркс переносит свое рабочее место непосредственно к книжным Монбланам – в читальный зал Британского музея. Вернее, не переносит, а устанавливает второй рабочий стол: «С девяти часов утра до семи вечера я бываю обычно в Британском музее». Потом дома – уже ночные бдения с пером в руках.
Британский музей для него – счастливейшее из соседств. Сравнивая все европейские книгохранилища, в которых довелось работать двум великим мыслителям, Энгельс совершенно убежден: «Для научных занятий Британский музей не имеет себе равных: парижская библиотека – ничто в сравнении с ним для нашего брата».
Если Марксов стол пустовал в читальном зале – значит, случилось что-то чрезвычайное, и тогда, кажется, вся эта гигантская фабрика мысли останавливается и превращается в обычное хранилище. Даже болезнь не всегда могла оторвать Маркса от работы: «Я настолько уступил моему домашнему доктору Лафаргу, – говорит он с укором себе, – что до сих пор еще не был в Музее». Зато уж дома его никто и ничто не может оторвать от любимого занятия – рыться в книгах.

Ваши любимые поэты –
ШЕКСПИР, ЭСХИЛ, ГЁТЕ
Три названных имени, как три великих архипелага, возникающие на разных широтах истории, обозначают условные границы того безмерного океана поэзии, который с юношеских лет переполнял кипящую поэтическими страстями душу Маркса. Величайшей вершиной на востоке возвышается Александр Пушкин. На западе восходит звезда Уолта Уитмена – в шепоте его «Листьев травы» чудится «космический дух». Сонмища образов теснятся перед мысленным взором: от полумифических гомеровских греков с их святынями героизма и простыми традициями человеческого общежития до стоящих совсем рядом силезских ткачей, властно провозгласивших в классовой грозе проклятия «глухому богу», «королю богачей», «фальшивому отечеству»...
Близкие хорошо знали, что Маркс обладает «бесподобной поэтической фантазией», что творческой колыбелью была для него поэзия и первым его литературным опытом были стихи. В шести тетрадях, бережно хранимых почти полтора века, – первые его книги: «Книга любви» и «Книга песен». Муза юного Маркса говорила языком философской лирики – в тетрадях немало посвящений выдающимся мыслителям – Гегелю, Гёте, Шиллеру. Он охотно слагал и баллады, энергично фехтовал эпиграммой, бесстрашно сражался строфами трагедий. Но полнее, ярче всего душа, все его существо раскрываются в сонетах с одним и тем же посвящением: «К Женни».
Поэзия не стала для Маркса избранной музой, но остается его вечной спутницей, она не только вплетает душистый венок в стальные клинки его разящих строк, но и особым магнетизмом притягивает к нему многих современных мастеров поэтического цеха. Так было и с великим, драматически противоречивым Гейне, и с наивным «железным жаворонком» Гервегом, и с прошедшим сквозняки «истинного социализма» пролетарским трибуном Веертом, и с даровитым, но политически зыбким Фрейлигратом...
И все же в ряд близких, любимых Маркс ставит Шекспира, Эсхила, Гёте. Почему?
Из трех великих Гёте был почти рядом, был современником. Когда он умирал в Веймаре, Маркс уже учился в Трирской гимназии. Гёте был старше только на три четверти века. Шекспир же – на два с половиной столетия, а Эсхил –«старше» еще на два с лишним тысячелетия... Тем не менее они соединились в Марксовой любви к поэзии как большая родня.
Их роднит неутолимая жажда жизненной правды, поиск «реального бытия истинной человеческой сущности». Это непрестанно и глубоко волновало Маркса. Мудрость их реализма не в том только, что каждый в своем веке являлся самым призывным голосом времени, а в том, что они стремились выявить и выразить природу «реальных отношений», «очеловечить обесчеловеченный мир, помочь грядущим преобразователям жизни осознать существование страдающего человечества, которое мыслит, и мыслящего человечества, которое подвергается угнетению». Поставив рядом разделенных веками трех титанов-правдолюбцев, Маркс как бы хочет обнять, соединить в своем сердце всю правду тысячелетий, нашедшую воплощение в озаряющей поэзии.
– Мировая история – величайшая поэтесса! – воскликнул однажды Энгельс, препровождая стихами Гейне целый ворох ошеломляющих политических новостей в письме к другу.
Поистине так! Глубинные явления и значительные события нередко проступают на исторической сцене в самых ярких образах и сочных красках, в бурном сплетении сильных чувств и мыслей, в неожиданном и напряженном динамизме. В художественном освоении мира участвуют и «мыслящая голова», и «сильно чувствующее сердце». В слове поэта не только факты жизни, события истории, но и нетленные ценности духа.
Что же касается трех исполинов мировой поэзии, отмеченных любовью и доверием Маркса, то они, безусловно, могут быть авторитетнейшими учителями истории. И по их строфам он также изучает многострадальную биографию человечества.
Маркс решительно стирает разницу «в возрасте» избранных им поэтических пророков – нет уже пропасти веков и тысячелетий, все они «выглядят» лишь «чуть старше» самого «красного доктора». Их опыту, уму и сердцу он безраздельно доверяет, в их мудром наставлении человечеству находит сочувствие своему миропониманию, с их участием выверяет собственные нравственные критерии и принципы. Они все в порыве единомыслия: двадцатишестилетний Маркс, «столетний» Гёте, «двухсотвосьмидесятилетний» Шекспир... Стихи прокладывают путь мысли ученого и венчают ее. Послушаем – вот они рассуждают о всесилье богатства, об извращающей силе денег.
Маркс: Деньги, обладающие свойством все покупать, все предметы себе присваивать, представляют собой, следовательно, предмет в наивысшем смысле. Универсальность этого их свойства есть всемогущество их сущности; поэтому они слывут всемогущими. Деньги – это сводник между потребностью и предметом, между жизнью и жизненными средствами человека...
Гёте (устами Мефистофеля):
Тьфу, пропасть! Руки, ноги, голова
И зад – твои ведь, без сомненья?
А чем же меньше все мои права
На то, что служит мне предметом наслажденья?
Когда куплю я шесть коней лихих,
То все их силы – не мои ли?
Я мчусь, как будто ног таких
Две дюжины даны мне были!
Шекспир (устами Тимона Афинского):
...Золото? Металл
Сверкающий, красивый, драгоценный?
Нет, боги! Нет, я искренно молил...
Тут золота довольно для того,
Чтоб сделать все чернейшее – белейшим,
Все гнусное – прекрасным, всякий грех –
Правдивостью, все низкое – высоким.
Трусливого – отважным храбрецом,
А старика – и молодым, и свежим!..
Звучат и звучат монологи. И захваченный ими доктор Маркс повторяет мысль Гёте уже на языке своей науки. И резюмирует Шекспира, выявляя в деньгах их противоречивые, извращающие суть вещей свойства. И приходит к новому выводу: это извращение противоестественно, оно не может быть вечным законом. Молодой мыслитель уже сам обращается с монологом-предсказанием:
Маркс: Предположим человека как человека и его отношение к миру как человеческое отношение: в таком случае ты сможешь любовь обменивать на любовь, доверие только на доверие и т.д. Если ты хочешь наслаждаться искусством, то ты должен быть художественно образованным человеком. Если ты хочешь оказывать влияние на других людей, то ты должен быть человеком действительно стимулирующим и двигающим вперед других людей. Каждое из твоих отношений к человеку и к природе должно быть определенным, соответствующим объекту твоей воли, проявлением твоей действительной индивидуальной жизни.
Эта страничка «Экономическо-философских рукописей» – один лишь эпизод творческого соучастия великих поэтов в развитии Марксовой мысли. Таких эпизодов было множество. Трудно найти том в Собрании сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса, где бы не встретились их имена. И везде они выступают как крупнейшие авторитеты человековедения, как живые свидетели истории, как боевые соратники на поле брани. Если встречи с древним трагиком Эсхилом можно еще исчислять полутора десятком раз, то имя Шекспира встречается в сочинениях не менее чем в 150 случаях и почти столько же раз имя Гёте. Весь строй, все богатство культуры Марксова языка они как бы пронизали током своего благотворного влияния, одарили художественным многоцветьем. Как раз стилевые особенности, литературный почерк Маркса дают нам дополнительное объяснение, почему именно эти трое были выделены им из океана поэзии, – ему импонирует в их литературном слоге философичность, драматическая напряженность, масштабная образность, человеческая страстность.
Маркс, наверное, сам не замечал, каким запасом строф обладает его память. Поэтические образы, метафоры, сравнения, казалось, сами собой вплетаются в речь, возникают из-под пера. Всего Гёте, свидетельствует Лафарг, Маркс знал наизусть. «Ежегодно перечитывал он Эсхила в греческом оригинале: его и Шекспира он любил как двух величайших драматических гениев, которых породило человечество. Шекспира, которого он особенно любил, он изучал специально».
Отношение к Эсхилу самым красноречивым образом характеризует тот факт, что эсхиловского Прометея, самоотверженного бунтаря-богоборца, Маркс берет себе в спутники, приступая к первому научному труду. И вовсе не случайно он посвящает этот свой труд – докторскую диссертацию – любимому старшему другу – отцу Женни, Людвигу фон Вестфалену, который «никогда не отступал в страхе перед мрачными тенями ретроградских призраков», всегда приветствовал прогресс «с энтузиазмом и серьезностью, присущими истине», всячески поощрял таланты юного Маркса и привил ему эстетический вкус, пытливый интерес к античности.
Классические трагедии Эсхила самым достоверным образом, в лицах и картинах возрождают из небытия античное общество, раскрывают перед Марксом изначальный опыт социальной борьбы. В них он может постигать гуманистический идеал, цель и смысл подвига античного бунтаря («Прикованный Прометей»); уроки первого народовластия («Семеро против Фив»); может исследовать социологию семьи в Древней Греции («Орестея»), Марксу понятен и близок проповедуемый Эсхилом идеал человеческой солидарности и социальной справедливости. Говоря о положении пролетария в атмосфере «чумного дыхания» капиталистической цивилизации, Маркс напоминает, что «светлое жилище, называемое Прометеем у Эсхила одним из тех великих даров, посредством которых он превратил дикаря в человека, перестает существовать для рабочего».
Теперь о Шекспире. Его имя Маркс, естественно, ставит первым. Они особенно близки друг другу, эти два титана. Маркс не только более всего наслаждался творениями Шекспира, но и чаще всего сопереживал с ним свои идеи. В Шекспире, по мысли Энгельса, выявилось «понятие абсолютного характера». И эти-то характеры как «абсолютные частицы» сделались строительным материалом в структуре Марксовой мысли. Маркс «ошекспиривает», раскрывает через человеческие страсти даже самые абстрактные, казалось бы, понятия политической экономии.
Исследователи Маркса составили своеобразную галерею шекспировских персонажей, прошедших через страницы его трудов. Первое место принадлежит Фальстафу: он чаще всего появляется на авансцене Марксова «театра действий». За ним следуют Шейлок, Тимон Афинский. Затем персонажи «Короля Лира», «Отелло», «Гамлета»; целая вереница комедийных типов: Аякс и Терсит, столяр Снаг и ткач Основа...
Очевидно, Шекспир «помогает» Марксу не только своим осмыслением бытия и глубоким исследованием человеческой личности, он еще оснащает его целым арсеналом сатирических образов, отточенных стрел-стихов. Маркс блестяще проводит свои иронические параллели, «ошекспиривая» боевую публицистику, без промаха поражая противника.
Биографы и исследователи Маркса чаще всего произносят слово «культ», когда заходит речь о господстве великого английского драматурга в семье Маркса. И действительно, все три дочери назвали любимым поэтом Шекспира. Даже Элеонора уже в шесть лет знала наизусть немало его стихов и даже целые сцены.
И наконец, о Гёте. Сколько мыслей и чувств рождается у Маркса в поэтической сени «величайшего из немцев»! Как молодые побеги жадно впитывают соки земли, так и растущий интеллект будущего мыслителя прежде всего вбирает живительные силы родной культуры, самые мощные токи ее мысли.
Представим, дорогой читатель, если бы в наши с вами отроческие годы «закатилось солнце русской поэзии», мы всю бы жизнь свою прожили в его бликах. Так и Маркс, до четырнадцати лет живший во «времени Гёте», конечно же сохранил его в своем сердце навсегда. «Маркс знал Гёте наизусть», – подтверждает Лафарг. Исключительно высоко ценил его «мраморный стиль», «язык фантазии и сердца». Гётевский стих был непременным украшением Марксовых страниц – он по праву соперничает с шекспировским стихом. В том же «Капитале» чаще всех из поэтов после Шекспира цитируется Гёте, вернее, его «Фауст». Знаменательно! На протяжении целых семисот страниц гётевская поэзия представлена здесь только этой бессмертной трагедией – мы встречаемся с ее героями то в кабинете Фауста, то в погребке Ауэрбаха, то за городскими воротами, а то и «на небесах...». Конечно же, не случайны в «Капитале» при громопаде миров и отзвуки трагического спора Фауста и Мефистофеля о человеке и его месте на земле.
Да, Гёте стоит совсем рядом, он – восходящая гордость отечества, достояние народа. Потому-то любовь к нему так страстна и постоянна, так сложна и взыскательна. Для коммунистических учителей отнюдь не маловажно, как развертывается ожесточенная борьба за духовное наследство великого пророка.
Они оберегают его от покушений всяческих низвергателей, заскорузлого национализма и ярой поповщины – это прослеживается с юношеских язвительных эпиграмм Маркса по адресу лютеранского пастора Пусткухена, возглавившего антигётевский крестовый поход.
Они оберегают его и от покушений мелкобуржуазного «истинного социализма», проповедующего надклассовые «общечеловеческие» идеалы и филистерски гримирующего великого классика под удобного «идеального человека», – Энгельс в своем литературно-научном анализе до деталей раскрывает все манипуляции Грюна.
Они оберегают, наконец, Гёте от самого Гёте, который был противоречив в творчестве и непоследователен в мировоззрении. Энгельс диалектически выразил всю силу и боль своей и Марксовой любви к Гёте в следующих строках:
– В нем постоянно происходит борьба между гениальным поэтом, которому убожество окружающей его среды внушало отвращение, и осмотрительным сыном франкфуртского патриция, достопочтенным веймарским тайным советником, который видит себя вынужденным заключать с этим убожеством перемирие и приспосабливаться к нему. Так, Гёте то колоссально велик, то мелок; то это непокорный, насмешливый, презирающий мир гений, то осторожный, всем довольный, узкий филистер. И Гёте был не в силах победить немецкое убожество; напротив, оно побеждает его; и эта победа убожества над величайшим немцем является лучшим доказательством того, что «изнутри» его вообще нельзя победить.
Никто из трех поэтов, избранных Марксом, не был революционером в привычном нам понимании. Но они как бы предоставляли возможность человечеству взглянуть на себя в зеркало. Помимо всего, они мощно олицетворяют три родины Маркса: античный мир – его духовную колыбель, Германию – землю, родившую его, Англию – жизненное пристанище гения.

Ваш любимый прозаик –
ДИДРО
Из предыдущего объяснения с читателем уже ясно – Маркс отнюдь не литературный аскет и, как утверждает Франц Меринг, не пренебрегает иногда даже такой пищей, от которой стал бы трижды открещиваться какой-нибудь школьный эстетик. От глубочайших страстей и мук героев Шекспира, Данте он может снисходить до приключений Монте-Кристо и похождений заурядных персонажей Поль де Кока. Назвать ли это всеядностью? Отнюдь! Можно скорее говорить о духовном осязании предельных граней человеческого, о стремлении увидеть внутренний мир индивидуума в некой круговой панораме.
Истинная потребность интеллектуального наслаждения Маркса-читателя значительно у¢же и определеннее. Увлекающийся, подобно Дарвину, серьезной романистикой, он превыше всех ставит Сервантеса, воспевшего романтического идеалиста Дон Кихота; и Бальзака – создателя «Человеческой комедии», которой Маркс собирался посвятить специальное исследование, как только закончит работу над «Капиталом». В творчестве французского писателя Маркс и Энгельс исключительно ценят способность понять и выразить художественными средствами саму природу «реальных отношений», это они считают основой реалистического искусства. Из художественной ткани «Человеческой комедии» старика Бальзака, как подчеркивал Энгельс, можно рельефно выявить действительную историю французского общества за целых три десятилетия и почерпнуть экономических деталей больше, чем «из книг всех специалистов – историков, экономистов, статистиков этого периода, вместе взятых». Чутко воспринимая художественную правду, естественное отражение жизни, они с огромным доверием относятся к творчеству писателей-реалистов.
– Блестящая плеяда современных английских романистов, – говорит Маркс, выделяя в этой плеяде Диккенса и Теккерея, – вкупе раскрыла миру больше политических и социальных истин, чем профессиональные политики, публицисты и моралисты, дала характеристику всех слоев буржуазии, начиная с «весьма благородного» рантье и капиталиста, который считает, что заниматься каким-либо делом вульгарно, и кончая мелким торговцем и клерком в конторе адвоката.
Можно вновь и вновь апеллировать к авторитетам Филдинга или Свифта, Лессинга или Щедрина... Но пальма первенства все-таки отдана Дидро...
Чем покоряет столь взыскательного читателя сын ремесленника из Лантре, ставший одной из центральных фигур восемнадцатого столетия?
Своей редкостной судьбой? Он прошел тернистый путь от порога провинциального иезуитского колледжа через прозрение, воинствующее противостояние феодальным порядкам, преследования, тюрьму к патриаршему трону великих французских энциклопедистов.
Своей проповедью «опасных мыслей»? От первого трактата, преданного сожжению по парламентскому вердикту, до последних строк его перо было мыслящим, он проложил дорогу могучему просветительскому течению, образовавшему широкое русло материализма.
Своим тончайшим остроумием и сокровенностью художественного слова? Его философская мысль, достигнув высот озарения, удивительно легко обрастает живыми клетками реальной действительности и является нам в полнокровных динамичных образах. Его трактаты, которые он преподносит нам как ранние философские мысли, как прогулки скептика, как назидания зрячим о слепых, как объяснение принципов природы и движения, как диалоги мыслителей, выливаются затем в упругое, нервное, страстное повествование – рождаются «Монахиня», «Жак-фаталист», «Племянник Рамо»...
Так чем же покоряет Дидро? И образом мысли, и образом действия, и образом слова. «Если кто-нибудь посвятил всю свою жизнь «служению истине и праву» – в хорошем смысле этих слов, – считают основоположники научного коммунизма, – то таким человеком был... Дидро».
Из всех литературных шедевров любимого прозаика Маркс выделяет «Племянника Рамо». Он может перечитывать его раз за разом, может, работая над рукописью «Капитала», припомнить остро отточенную фразу Дидро, может экстраполировать его жгучие образы на своих идейных противников, может просто наслаждаться, перебирая мысль за мыслью.
На редкость тонкий слух у этого вечно беседующего философа Дидро. В откровениях злополучного племянника музыкальной знаменитости, предпочитающего любое лизоблюдство любому труду, философ слышит циничный голос века, голос воинствующего паразитизма, укореняющегося животного эгоизма.
Отменно острый глаз у этого сопричастного всему наблюдателя жизни. Он видит и показывает нам все хрупкие построения лже-морали мелкого хищника, философию вульгарного гедонизма. Эта древняя философия, проповедующая наслаждение, в интерпретации мелкодушного эгоиста выглядит уж совершенно плоской и лицемерной моральной доктриной, превращается в некий культ примитивного потребительства.
Обостренное социальное чутье у Дидро, мужественного глашатая грядущих революционных перемен. Он чувствует и умеет нас убедить, что мрачный букет пороков, распускающийся в душе человека-хищника, вовсе не является неотвратимым подарком вознегодовавшего господа бога или слепой природы; они суть порождение социальных условий, складывающихся в жизненных антагонизмах. Ставшая на ноги буржуазия создала благоприятнейшую среду для произрастания таких пороков, образовала тепличный климат нравственного оправдания.
Посылая другу в Манчестер экземпляр «Племянника Рамо», Маркс с удовлетворением замечает: «Это неподражаемое произведение еще раз доставит тебе наслаждение».
Нетрудно понять, что читательский вкус Маркса более всего восприимчив к интеллектуальной прозе, к художественному слову, максимально «заряженному мыслью».
Наконец, представление о художественном вкусе можно закрепить еще одной историко-литературной параллелью, которую предлагает сам Маркс. Он ставит знак равенства между творчеством Дидро и другого поборника слова, нашего соотечественника. «С сочинениями Эрлиба я отчасти знаком. Как писателя, я ставлю его наравне с Лессингом и Дидро». Речь идет о Добролюбове (Эрлиб – так звучит по-немецки его фамилия). Он прожил короткую, всего в четверть века, жизнь, но она, как молния сверкнув в темном царстве российской действительности, успела озарить, пронзить своим светом многое. От его могилы Чернышевский обратился с пламенными словами: «О, как он любил тебя, народ! До тебя не доходило его слово, но когда ты будешь тем, чем хотел он тебя видеть, ты узнаешь, как много для тебя сделал этот гениальный юноша, лучший из сынов твоих».
Слово Добролюбова было услышано и нашло глубокий отзвук в сердцах учителей коммунизма. Он стал для них социалистическим Лессингом, писателем классического масштаба, под стать Дидро. Подводя итог тогдашнему развитию русской общественной мысли, основоположники научного коммунизма с гордостью говорили о народе, выдвинувшем «двух социалистических Лессингов» – Добролюбова и Чернышевского. С надеждой обращали они свой взор к тем, кто наследует их революционный дух: «Среди молодого поколения русских мы знаем людей выдающегося теоретического и практического дарования и большой энергии».

Ваш любимый герой –
СПАРТАК, КЕПЛЕР
Конечно же, Маркс не мог назвать лишь одно из этих имен – бесстрашного предводителя античного пролетариата или великого астронома, как всю жизнь не мог он разделить в себе ученого и революционера.
Ему, разумеется, должен был импонировать благородный мученик науки Иоганн Кеплер, сын немецкого трактирщика и деревенской «колдуньи», дерзнувший стать «законодателем неба». Свое пятикнижие «Гармония мира» и другое важнейшее произведение – «Сокращение коперниковой астрономии» он создавал в тягчайшие годы скитаний, когда хлеб насущный приходилось добывать случайными заработками.
Великий еретик был гоним в своем неблагодарном отечестве – как понятно это Марксу! – но лестные иноземные предложения, сулившие ему благополучие вместо мучительного поиска научных истин, он решительно отвергал: «Я привык везде и всегда говорить правду...» Его творения палач казнил на костре – как три века спустя это делали фашисты с книгами Маркса, – а сам Кеплер, подаривший человечеству миры, умер с семью пфеннигами в кармане.
Судя по всему, Маркса восхищает в Кеплере не просто знание жизни, а проникновение в тончайшие сферы науки; не просто человеческая терпимость, а многотерпие ученого в поисках несчетных доказательств; не просто бесстрашие перед лицом противника, а дерзновенная смелость в гипотезах перед лицом, казалось бы, неоспоримых истин – словом, не просто человеческое подвижничество, а подвиги на поприще науки, решительно раздвигающие «горизонты» вселенной.
Астрономия, как и математика, – предмет особых пристрастий, излюбленных увлечений Маркса. «Пользуясь случаем, – скажет он, оторванный болезнями от рабочего стола, – я, между прочим, опять немного «подзанялся» астрономией...» И обрушит на Энгельса целый каскад имен, доводов, идей.
«Тут я хочу упомянуть об одной вещи, которая для меня, по крайней мере, была нова, но которая тебе, быть может, была уже знакома раньше. Ты знаешь теорию Лапласа об образовании небесных систем и как он объясняет вращение различных тел вокруг своей оси и т.д...» Затем представит другу «одного янки», который «открыл своего рода закон различия во вращении планет», и коротко изложит суть этого открытия, припомнит несколько остроумных замечаний старика Гегеля по поводу «внезапного перехода» центростремительной силы в центробежную и подведет мысль к тому, что Ньютон своими «доказательствами» ничего не прибавил нового к Кеплеру, у которого есть «понятие» движения... А узнав от Энгельса, что история с законом различия во вращении планет для него нова и что он сомневается, достаточно ли это доказано, Маркс готов тотчас устремиться в Британский музей, разыскать оригинальную работу и представить другу подробные доказательства.
Астрономические этюды не редкость в эпистолярном наследии Маркса. Он с превеликим удовольствием может просвещать голландского дядюшку Лиона Филипса относительно «темноты мирового пространства» и припомнит, как еще у «доблестного Эпикура» обнаружил он разумную мысль об изгнании богов в интермундии – необитаемые пространства мира. Он может с юношеским азартом, вплоть до пари, спорить о характере небесного светила. Например, какой-нибудь Ариадны, разыскивать ее в таблицах и доказывать, что «эта девица, во всяком случае, на небе имеется». Конечно, больше всего он дорожит новым словом в астрономии, тщательно выверяя его авторитетными данными науки.
Что же касается имени Спартака, то оно в этом ответе совершенно закономерно. В доме Марксов умеют чтить доблести борцов за свободу, одинаково поклоняясь и героям истории, и благородным подвигам мужественных современников. Элеонора, например, считает своим любимым героем прославленного Джузеппе Гарибальди. Лаура называет романтического Шелли. А старшая из сестер, Женни, отдает предпочтение народному трибуну Гракху. Кстати, и Маркс с глубокими симпатиями относится к мужественным древнеримским героям Тиберию и Гаю Гракхам. Он даже обещал дочерям написать драму на сюжет их трагической и величественной судьбы.
Женни была личным другом многих выдающихся революционеров тогдашней Европы, для которых всегда гостеприимно были открыты двери отцовского дома. Вспомним знаменитую фотографию: Маркс со старшей дочерью – в глаза бросается несколько неожиданный для такой семейной фотографии строгий крест на темном платье девушки. Женни получила в подарок символ польских повстанцев. После расправы английского правительства над восставшими ирландцами она стала носить крест на длинной зеленой ленте, служившей ирландским фениям национальной эмблемой.
В Марксовых трудах мы не найдем о Спартаке ни обширных исследований, ни развернутых размышлений. Есть, пожалуй, одна будто случайная, но очень важная запись – живой след характерного эпизода.
...Это происходит в ту самую зиму, когда Маркс собирается в поездку по Германии. Помимо работы – изнурительные преддорожные хлопоты, какая-то беготня, сутолока – и, как всегда, он ищет прибежища от устали в каком-нибудь неожиданном чтении и снимает с полки томик римской истории. «Зато по вечерам, – делится он с Энгельсом, – читал для отдыха Аппиана о гражданских войнах в Риме, в греческом оригинале». Книгу он находит «очень ценной» прежде всего потому, что автор «старается докопаться до материальных основ гражданских войн». Но больше всего Маркса восхищает вот это место из Аппиана – о Спартаке.
«...Сначала против него был послан Вариний Глабр, а затем Публий Валерий. Но так как у них было войско, состоявшее не из граждан, а из всяких случайных людей, набранных наспех и мимоходом, – римляне еще считали это не настоящей войной, а простым разбойничьим набегом, – то римские полководцы при встрече с рабами потерпели поражение. У Вариния даже коня отнял сам Спартак. До такой опасности дошел римский полководец, что чуть не попался в плен к гладиаторам. После этого к Спартаку сбежалось еще больше народа, и войско его достигло уже 70 000. Мятежники ковали оружие, собирали припасы.
...Римляне выслали против них консулов с двумя легионами. Одним из них около горы Гаргана был разбит Крикс, командовавший 30-тысячным отрядом. Сам Крикс и две трети его войска пали в битве. Спартак же быстро двигался через Апеннинские горы к Альпам, а оттуда – к кельтам. Один из консулов опередил его и закрыл путь к отступлению, а другой догонял сзади. Тогда Спартак, напав на них поодиночке, разбил обоих. Консулы отступили в полном беспорядке, а Спартак, принеся в жертву павшему Криксу 300 пленных римлян, со 120 000 пехоты поспешно двинулся на Рим. Он приказал сжечь весь лишний обоз, убить всех пленных и перерезать вьючный скот, чтобы идти налегке. Перебежчиков, во множестве приходивших к нему, Спартак не принимал. В Пицине консулы снова попытались оказать ему противодействие. Здесь произошло второе большое сражение, и снова римляне были разбиты. Но Спартак переменил решение идти на Рим. Он считал себя еще не равносильным римлянам, так как войско его далеко не все было в достаточной боевой готовности: ни один итальянский город не примкнул к мятежникам; это были рабы, перебежчики и всякий сброд. Спартак занял горы вокруг Фурий и сам город. Он запретил купцам, торговавшим с его людьми, платить золотом и серебром, а своим – принимать их. Мятежники покупали только железо и медь за дорогую цену и тех, которые приносили им эти металлы, не обижали. Приобретая так нужный материал, мятежники хорошо вооружились... Сразившись снова с римлянами, они победили их и, нагруженные добычей, вернулись к себе.
Третий уже год длилась эта страшная война, над которой вначале смеялись и которую сперва презирали как войну с гладиаторами. Когда в Риме были назначены выборы других командующих, страх удерживал всех, и никто не выставлял своей кандидатуры...»
Маркс восхищен беспристрастностью историка, вроде бы и немало послужившего римским императорам. Так и представляешь: закладывает Мавр страницу в греческом фолианте и спешит набросать эти несколько строк:
«Спартак в его изображении предстает самым великолепным парнем во всей античной истории. Великий полководец (не чета Гарибальди), благородный характер, истинный представитель античного пролетариата».

Ваш любимый цвет –
КРАСНЫЙ
Он избирает цвет жизненного созидания, цвет борьбы, цвет пролетарского знамени. И вся жизнь его – как рдеющий кумач, как жаркое алое пламя. Уже в середине прошлого века в Европе его величают «красным доктором». Когда и как возникло это имя, призывно побуждающее борцов-пролетариев и слепящее ненавистью и страхом властителей, паразитов, мещан? Может, с первых натисков революционной науки, таранящей «капиталовы твердыни»; может, с того момента, как открылось миру: призрак коммунизма бродит по Европе; а может, с того майского дня 49-го, когда он бросил в лицо прусской полицейщины свой 301-й красный номер «Новой Рейнской газеты».
...Мощная революционная волна у порога 1848 года. Консолидируются силы борьбы. Вокруг ядра Союза коммунистов из общин, секций и новых волонтеров сплачивается боевой отряд немецкой «коммунистической партии». Энгельс: «У этого незначительного боевого отряда был в лице Маркса первоклассный вождь... которому все охотно подчинялись, и была благодаря ему принципиальная и тактическая программа, сохраняющая все свое значение и теперь, – «Коммунистический манифест».
Пробуждающиеся пролетарские силы выступают на крайнем левом крыле буржуазной революции, они нуждаются в обретении своих прав и свобод, в классовом объединении и просвещении, немецкому пролетариату требуется знамя демократии – таким знаменем может стать массовая политическая газета.
Энгельс: «Когда мы приехали в Кёльн, там демократами, а отчасти и коммунистами, уже велась подготовка к созданию большой газеты. Ее хотели сделать узкоместной, кёльнской, а нас сослать в Берлин. Но мы в 24 часа, главным образом благодаря Марксу, завоевали позиции; газета стала нашей...»
Весной в Кёльне основывается рабочий союз, объединяющий тысячи людей. С первого летнего дня – 1 июня – начинает выходить ежедневная марксистская газета. Ее акционерный капитал незначителен, сами акционеры ненадежны, так что Марксу впоследствии придется вложить в издание все отцовское наследство, но редакция преисполнена энергии: цели ясны, линия последовательна, программа принципиальна.
Главный пункт программы – единая, неделимая, демократическая немецкая республика. А это значит – решительная борьба и против опруссачивания, и против увековечивания раздробленности. Это значит –
разоблачение конспирирующейся монархии, всякой дворянской камарильи и в то же время низвержение новых кумиров – «революционных» министров, псевдодемократических «собраний», выявление «парламентского кретинизма», жертв «идиотского самообмана».
Энгельс: «Но события позаботились о том, чтобы наряду с насмешками над немецкими противниками зазвучали и слова пламенной страсти. Восстание парижских рабочих в июне 1848 г. застало нас на посту. С первого же выстрела мы решительно выступили на стороне повстанцев. После их поражения Маркс почтил побежденных одной из своих самых сильных статей». Можно добавить: ярко окрашенной пламенным цветом борьбы.
– Парижские рабочие подавлены превосходящими силами врагов, – начинает Маркс свой публицистический реквием, – но не сдались им. Они разбиты, но их враги побеждены. Минутный триумф грубой силы куплен ценой крушения всех обольщений и иллюзий февральской революции, ценой распада всей старореспубликанской партии, ценой раскола французской нации на две нации – нацию имущих и нацию рабочих. Трехцветная республика отныне носит только один цвет – цвет побежденных, цвет крови. Она стала красной республикой.
Кёльнцы предпринимают все усилия, чтобы сохранить и развить революционное завоевание. Народное собрание избирает комитет безо¬пасности, куда входят Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Вильгельм Вольф. Редакционный штаб и руководство рабочего союза проводят на рейнских лугах массовую манифестацию с участием тысяч рабочих и крестьян прирейнских городов и деревень – манифестацию под красными знаменами и лозунгами красной республики.
Но реакция наступает, одна за другой рушатся крепости восставших. Газета кёльнских коммунистов остается островом свободы в море грязи и клеветы, которую изливает буржуазия, предавая пролетариат, дробя и подавляя его силы. Газета предостерегает народ от ударов реакции, она подсказывает крестьянам путь справедливых требований против обмана феодалов, она раскрывает жестокий характер наемного труда, указывает рабочим социальные цели в борьбе с капиталом, она ежедневно дает точную картину событий на революционных фронтах в главнейших странах Европы, призывает республиканцев к боевой готовности и сама показывает образец смелости и бдительности.
Энгельс: «Во всей Германии удивлялись нашим смелым выступлениям в прусской крепости первого класса; перед лицом восьмитысячного гарнизона и гауптвахты; но восемь пехотных ружей и 250 боевых патронов в редакционной комнате и красные якобинские колпаки наборщиков придавали нашему помещению в глазах офицерства также вид крепости, которую нельзя взять простым налетом».
Наконец нанесен и последний удар – по детищу Маркса. Реакция испытала все средства давления – бойкотировала газету, срывала распространение, душила угрозами – тщетно; пыталась обезглавить редакцию, арестовать Маркса, но за ним к следователю пришла огромная толпа. И тогда – тотальные меры: газету закрыть, Маркса выслать...
Весь город покрылся щетиной штыков,
И сходен он стал с дикобразом,
Архангелов прусских рать заняла
Все рынки и площади разом...
К нам в дверь с патрулем заглянул лейтенант –
И первый изрек при этом
Под бой барабана смертный вердикт:
Запрет «Новой Рейнской газеты»...
Редакция «Новой Рейнской газеты» на прощание обращается к кёльнским рабочим с призывом сохранять спокойствие, с предостережением от неверного шага, от «какого бы то ни было путча», ибо в условиях военного положения это приведет к жестокому поражению, к бессмысленной гибели всех сил. Наоборот, выдержка и спокойствие революционных отрядов повергнут классового врага в отчаяние. Гвардия Маркса отступает «с оружием и снаряжением, с музыкой, с развевающимся знаменем последнего красного номера». От каждой буквы этого красного номера веет пламенным духом борьбы, которым был пронизан каждый из трехсот номеров газеты. Прощаясь с читателями, редакторы «Новой Рейнской газеты» дают торжественную клятву – всегда и повсюду следовать своему призыву: «Освобождение рабочего класса!»
С первых революционных лет в кругу друзей Маркса, в ближайшей партийной среде эпитет «красный» становится одним из самых распространенных. К нему прибегают не только для характеристики событий или каких-либо политических образований, но даже и для дружеских прозвищ. Некоторые из редакционных коллег Маркса долгие годы не без гордости носят такую кличку-эпитет как свое второе имя.
«Революционный титул» самого Маркса «красный доктор» гораздо чаще звучит в «обществе» и массовой печати, нежели в близком товарищеском кругу, где он просто Мавр, как друг и ровня. Марксу хочется иногда, при экстравагантном знакомстве, даже постращать своей красной репутацией.
...Во время плавания из Гамбурга в Лондон, после «отрадных оазисов» жизни у Кугельманов, Марксу выпадает неожиданное знакомство с путешествующей землячкой. Без особых церемоний фрейлейн с «военной осанкой» объявляет, что тотчас по прибытии в Лондон ей предстоит пересесть на поезд, а она не знает вокзала и в затруднении со своими бесчисленными картонками и корзинками. Безупречный рыцарь, Маркс предлагает свои услуги. Потом выясняется, что до отхода поезда еще целых шесть часов, и фрейлейн чувствует себя совершенно потерянной в незнакомом городе – приходится погулять с ней в Гайд-парке, угостить мороженым. Но что вдруг выясняется в разговоре: фрейлейн Елизавета – племянница Бисмарка. И совсем недавно несколько недель гостила у него в Берлине. «Она оказалась веселой и образованной девушкой, но аристократкой и черно-белой до кончика носа, – отмечает Маркс, образно определяя ее психологию и взгляды цветами прусского флага. – Она была немало удивлена, когда узнала, что попала в «красные» руки. Но я утешил ее тем, что наше свидание обойдется «без кровопролития», и усадил ее здоровой и невредимой в ее поезд».
...Еще одно дорожное приключение происходит на немецкой земле. Добираясь поездом из Кёльна во Франкфурт, Маркс оказывается наедине с католическим священником. Тот возвращается из Дублина с ирландских торжеств, преисполненный веселости и энтузиазма; однако попытку Маркса завести разговор о культуркампфе встречает сдержанно и даже недоверчиво. Тогда «на помощь пришел святой дух», – шутит Маркс, пользуясь игрой слов «дух» и «спирт». Фляжка у попа оказалась пустой, и Маркс «предложил ему бутылку коньяку». После нескольких глотков священник готов уже ответить на любые вопросы попутчика, только по секрету. «Свобода у нас в германской империи так велика, что по поводу культуркампфа надо говорить по-английски...» Перед расставанием во Франкфурте Маркс, так и не называя себя, многозначительно замечает: если священник в ближайшие дни узнает из газет «о новом заговоре между черным и красным Интернационалом», пусть не удивляется... Через несколько дней католический сановник узнает из своей газеты, что он провел время в обществе знаменитого «красного доктора».
Когда же приходит час Парижской коммуны и родится первое в истории социалистическое правительство, имя «красного доктора» на устах во Франции, Германии, Англии... Даже находясь в изгнании, он рядом с теми, кто поднимается на баррикады. Он анализирует положение, обсуждает технические вопросы восстания, дает практические советы. Неслучайно пресса настойчиво распускает разоружающие слухи: Маркс арестован. Нет, опровергают из Лондона друзья и родные, «с Мавром все в порядке».
Как родных сыновей своих ждет семья Маркса героев Коммуны с огненных баррикад и не может дождаться. «Вы не представляете себе... – говорит Женни, – что мы пережили за эти недели, какую боль и гнев. Понадобилось больше 20 лет, чтобы вырастить таких мужественных, дельных, героических людей, и вот теперь почти все они там. В отношении некоторых еще есть надежда, но лучшие убиты: Варлен, Жаклар, Риго, Тридон...»
Маркс и Энгельс считали, что Знамя Коммуны станет знаменем всемирной республики. Неизвестный стенограф сохранил вещие слова Маркса, сказанные им на заседании Генерального совета в самый разгар «кровавой недели»:
– Я опасаюсь, что конец близок, но если Коммуна будет разбита, борьба будет только отсрочена. Принципы Коммуны вечны и не могут быть уничтожены: они все снова и снова будут становиться в порядок дня до тех пор, пока рабочий класс не добьется освобождения.
Да, Красное знамя Коммуны становится живой эстафетой борьбы.

Ваше любимое изречение –
Nihil humani a me alienum puto
Ничто человеческое мне не чуждо.
Для знавших Карла Маркса нет более забавной легенды, чем та, которая обычно изображает его угрюмым, суровым, непреклонным и непреступным человеком, чем-то вроде Юпитера-громовержца, вечно мечущего молнии, без единой улыбки на устах, одиноко и неприступно восседающего на Олимпе.
Тем, кто посвятил себя изучению человеческой природы, не покажется странным, что человек, бывший таким непреклонным борцом, мог быть в то же время добродушнейшим и нежнейшим из людей. Они поймут: он потому и умел так остро ненавидеть, что был способен так глубоко любить. Если его язвительное перо могло отправить кого-нибудь в ад, как это было под силу только Данте, то лишь потому, что он был таким преданным и нежным; если его саркастический юмор мог разъедать, как кислота, то тот же самый юмор успокаивал нуждающихся и угнетенных...
Он человек был, человек во всем,
Ему подобных мне уже не встретить.
Все предыдущие страницы исповеди – разве не свидетельствуют они самым красноречивым образом: ничто человеческое не чуждо этому гению борьбы с его широчайшей натурой и «абсолютным характером». Анкета-исповедь уже на исходе, Маркс успел нам многое рассказать о себе: о том, чего он хотел достичь в жизни и каким путем шел к цели, как он работал для людей мира, что ценил и что отвергал, кого любил и кого ненавидел, какими заботами терзался... Все это Марксово, человеческое.
«Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо» – этой мудрости уже более двух тысяч лет. Впервые она прозвучала с древних подмостков в пьесе Публия Теренция «Самоистязатель». В устах же Маркса она получает свое особое наполнение – здесь всемерное стремление к человеческой простоте и решительное противоядие подозрительной непогрешимости.
К творениям знаменитого римского драматурга-комедиографа Маркс обращается неоднократно и, пожалуй, чаще всего цитирует «Девушку с Андроса». «Nine illae lacrimae» (Вот отчего эти слезы). Звучащая в этих крылатых словах саркастическая догадка приходится к месту и в философских разоблачениях Дюринга, и в борьбе с профессиональными шантажистами, подбирающимися к Интернационалу, да и в насмешливой самодиагностике.
...Любимое изречение! Ответы дочерей здесь выстраиваются в поразительно точный логический ряд близ отцовских слов: Женни – «Будь верен самому себе», Лаура – «Познай самого себя», Элеонора – «Стремись вперед».

Ваш любимый девиз –
De omnibus dubitandum
Подвергай все сомнению.
Доводилось ли читателю встречать иронические стихи про некоего живущего рядом с нами счастливца, который остается счастливым ровно до той поры, пока не закрадывается в душу к нему «неприятный червячок» сомнения – и тут начинается «сплошная маета», «бессонница», «неврозы», образуется «трещина в семье» – словом, дело подходит к последней черте терпения. Стоит, однако, покончить со «зловредным червячком» – «И герой наш – не герой, не гений, вновь свободно коротает век»; ясна и мораль сатирика: «Человек, не ведающий сомнений, стало быть, счастливый человек».
Воспринимая подобные резоны, мы можем представить себе, какой силой духа, какой мощью должна обладать натура, дерзко вознесшаяся над сонливым будничным покоем, осознанно жаждущая жизнепроявления по бескомпромиссному закону: подвергай все сомнению!
Еще в начале своего пути Маркс приходит к убеждению, что обрести новый мир можно «только посредством критики старого мира», что исчерпало себя время бесплодного мудрствования, когда философы «имели в своем письменном столе разрешение всех загадок, и глупому непосвященному миру оставалось только раскрыть рот, чтобы ловить жареных рябчиков абсолютной науки»; что философия становится мирской, а само философское сознание уже формируется и раскрывается в водовороте борьбы. Новое направление, которое прокладывает будущий учитель коммунизма, – не намеренное провозглашение «раз навсегда готовых решений для всех грядущих времен»; он считает бесполезным умозрительное «конструирование будущего»; он видит свою настоятельную задачу в «беспощадной критике всего существующего, беспощадной в двух смыслах: эта критика не страшится собственных выводов и не отступает перед столкновением с властями предержащими».
Вот откуда начинается ариаднина нить Марксова поиска великих человеческих истин и справедливого человеческого мира. Его сомнение – всегда открытие, его критика – всегда созидание. Он будто специально позаботился о том, чтобы как можно легче, даже внешне, прослеживалась эта нить в каждой из вершин его творчества.
Критика, критика, критика! – провозглашают титульные листы его книг. В самом деле, припомним: одна из первых принципиальных работ двадцатипятилетнего Маркса названа «К критике гегелевской философии права», «Святое семейство», первое совместное произведение двух воинствующих материалистов, остроумно представляется как «Критика критической критики против Бруно Бауэра и компании» – в этом изысканном интеллектуальном бичевании читатель находит подлинное пиршество ума, образ «критики» претерпевает здесь такие метаморфозы, что мог бы позавидовать сам Овидий. Далее «Немецкая идеология» – труд, разрабатывающий принципы исторического материализма, обозначен как «Критика новейшей немецкой философии в лице ее представителей Фейербаха, Б. Бауэра и Штирнера и немецкого социализма в лице его различных пророков». Знаменитый пролог к «Капиталу» назван «К критике политической экономии», да и сам «Капитал» имеет свое второе имя – «Критика политической экономии»...
Весь дух марксистской критики обусловливает конструктивный пересмотр существующих социальных концепций, анализ и синтез того, что создано всем предшествующим развитием человеческой мысли. Неслу¬чайно В.И. Ленин обращает внимание молодых строителей коммунизма на то, что Маркс все критически переработал, «ни одного пункта не оставил без внимания». Да, Маркс не приступает к пересмотру ни одного пункта, ни одной проблемы, прежде чем они не будут им самим «глубоко прочувствованы и пережиты». Лафарг подчеркивает, что научная совесть гениального мыслителя была исключительно строга.
Прежде всего он вменяет себе в непременную обязанность самое основательное, доскональное, исчерпывающее исследование предмета, который ему предстоит препарировать в своей творческой лаборатории. Вспомним еще раз тома-конспекты, рабочие тетради Маркса, которые лучше всего характеризуют его оснащенность; к ним он постоянно обращается как к надежному подспорью. В ту зиму, когда родилась Элеонора, он перечитывает собственные тетради по политической экономии – «если не с целью обработки материала, то, во всяком случае, с целью овладеть им и иметь в готовом для обработки виде», – не соразмерив режима, дочитывается до «сильного воспаления глаз». Именно детальность исследования проблем на многие годы задержала появление второго тома «Капитала» – «у него, как всегда, – говорит Энгельс, – должны были быть собраны полностью все материалы вплоть до последнего дня». Оставив тысячестраничную рукопись второго тома, Маркс оставил также и горы переработанной им литературы – «по одной только русской статистике более двух кубических метров книг».
В своем нравственном кодексе ученого Маркс особенно выделяет научную добросовестность... «Мне свойственна еще та особенность, – признается он, – что если я вижу что-нибудь уже написанное мной месяц спустя, то оно меня уже не удовлетворяет, и я снова все полностью перерабатываю».
Помнит ли читатель психологический этюд Бальзака «Неведомый шедевр»? Так вот, авторитетные свидетели уверяют: нечто подобное бальзаковскому герою – гениальному художнику – пришлось пережить отчасти и самому Марксу: он никогда не мог удовлетвориться сделанным. «Неутолимая жажда знания заставляла его быстро набрасываться на самые трудные проблемы, а неумолимая самокритика мешала ему столь же быстро преодолевать их».
Готовится к печати, скажем, рукопись «К критике политической экономии» – и вдруг свежий номер журнала «Экономист» сообщает о выходе в свет книги «Очерков истории средств обращения» Макларена, Маркс откладывает перо: «Я должен, разумеется, прочесть ее прежде, чем закончу мое изложение... Моя теоретическая совесть не позволяет мне писать дальше, не познакомившись с ней». Или, скажем, завершена глава о земельной ренте. Но появляется новая агрономическая химия в Германии, огромный материал собран французами, любопытные данные поступили из Японии, появилось много нового, «вполне, впрочем, подтверждающего мою теорию», но – «Подвергай все сомнению!» И глава превращается в целый том.
Даже Энгельс, очень тонко чувствовавший и понимавший процесс Марксова творчества, искренне восторгавшийся тем, с какой «несравненной добросовестностью, с какой строгой самокритикой он стремился разработать до полного совершенства свои великие экономические открытия, прежде чем опубликовать их», – даже Энгельс подчас проявлял нетерпение, наблюдая, как его друг погружается в беспредельную самокритику.
Да, в своей беспощадной критике революционная наука не страшится собственных выводов, самая горькая правда ей слаще всякого успокоительного самообмана; из тупика любых трудностей она ищет выход в объективных, честных решениях. Для Маркса это естественная норма, незыблемое правило. И если остается хоть какая-то неуверенность, из Лондона в Манчестер, к Энгельсу, отправляется письмо с приглашением: «Не можешь ли приехать сюда на несколько дней? Своей критикой я ниспроверг так много старого, что мне хотелось бы предварительно посоветоваться с тобой относительно некоторых пунктов...»
Маркс всегда реально, но очень скромно оценивает свой вклад в развитие научной мысли. Даже после пятнадцатилетних изысканий в области политической экономии, после создания гениального пролога к «Капиталу», он считает, что политическую экономию как науку еще «предстоит создать», а успех его новой книги вполне удовлетворит уж тем, что «привлечет в эту область исследования какое-то число лучших умов». Если же он замечает, что его творческие заслуги по недомыслию или с умыслом преувеличены, он непременно оговорит при первой же возможности – мне, мол, не принадлежит честь такого-то открытия...
И в то же время Маркс всегда чувствует – его мысль богаче его произведений, мощный потенциал интеллекта подвигает к новым творческим вершинам – кажется, лучшее еще не создано. Постоянно возникают новые идеи для обширных исследований, зреют захватывающие планы, соблазнительные литературные замыслы, но на все не хватает сил. «Сто лет надо было ему прожить, – восклицает Лафарг, – чтобы привести в исполнение свои литературные планы – одарить мир частью тех сокровищ, которые хранились в его голове!» Он не прожил и шестидесяти пяти.
Принимаясь за разработку новой теории, основоположники коммунистической науки намеревались сначала покончить со всяческими лжепророками, громовым смехом рассыпать карточные домики социальных иллюзий, но, оказывается, – несть им числа! – всю жизнь надо срывать эти маскарадные одежды, всю жизнь держать перо остро отточенным. Со временем к «пророкам» и «иллюзионистам» прибавятся воинствующие невежды, не обременяющие себя грузом аргументации – «чего не знаю, по тому не скучаю»; попутчики-полузнайки, живущие по иждивенческому принципу – «зачем зубрить, для этого существует отец Маркс, призвание которого – все знать». Надо высмеять, поставить под сомнение их репутацию поборников прогресса.
Чем меньше остается времени Марксу на чистку авгиевых конюшен, тем больше заботит его гигиена общественного мнения. Летом 77-го он ведет с Энгельсом разговор об использовании какого-нибудь популярного журнала.
– Было бы действительно очень хорошо, – размышляет Маркс, – если бы появился настоящий научный социалистический журнал. Он предоставил бы возможность выступать с критикой и антикритикой, причем мы могли бы разъяснять теоретические вопросы, разоблачать абсолютное невежество профессоров и приват-доцентов и одновременно с этим прочищать мозги широкой публике – как рабочим, так и буржуа.
Но он сомневается, что такую роль может выполнить предлагающее услуги «псевдонаучное» издание, где основное ядро сотрудников состоит как раз из этих полуобразованных невежд и полузнаек-литераторов. Его беспокоит и то, что придется «популярничать» в расчете на невежественного читателя, придется быть настороже и на почтительном расстоянии с коллегами, у которых свои представления о критике. «Их девиз, по-видимому, таков: кто критикует своего противника с помощью одной лишь ругани, тот добрая душа; но кто обрушивается на противника с действительной критикой, тот недостойный человек».
И, рассуждая здесь о целительном характере критики, Маркс подтверждает принцип своей юности: «Беспощадность – первое условие всякой критики», когда речь идет об утверждении наших справедливых партийных принципов. Его только тревожат, особенно когда собираются ответственные конгрессы, всякие безотчетные саморазоблачения товарищей из партии перед лицом классового врага. «Я всегда испытываю беспокойство в таких случаях, когда партия выставляется на всеобщее обозрение «со всеми ее язвами». Он считает, что «перед идиотизмом высших классов бледнеют промахи рабочего класса».
...Проникая в творческую лабораторию Маркса, убеждаешься: сомнение для него лишь начало созидания. Он великолепно использует свои удивительные качества – он умеет «разложить предмет на его составные части и затем восстановить его со всеми его деталями и различными формами развития и открыть внутреннюю их зависимость». Только такой гениальный диалектик мог смело провозглашать: «Подвергай все сомнению».
Учителя коммунизма никогда не возводили открытые ими истины в некий абсолют. Но они предостерегали от всяческих покушений на марксизм, от лжебратьев и лжепророков; они звали к восхождению.
– Маркс настолько превосходил всех нас своей гениальностью, своей чуть ли не чрезмерной научной добросовестностью и своей баснословной ученостью, – говорит Энгельс, – что если бы кто-либо попытался критиковать его открытия, то лишь обжегся бы на этом. Это возможно будет только для людей более развитой эпохи.
***
И несколько строк вместо послесловия. Той весной, когда Маркса не стало, тринадцатилетний русский мальчик Володя Ульянов заканчивает четвертый класс Симбирской гимназии. Через десять лет, еще при жизни Энгельса, он сплотит верных российских последователей Маркса в «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» – ядро будущей партии коммунистов, партии социалистического Октября. Уже первое его появление в среде петербургских революционеров будут сравнивать с животворным грозовым разрядом, он покорит многих своей удивительной душевной опрятностью, непрестанным горением, готовностью к самопожертвованию во имя великого дела; а главное, он покорит всех своим умением в совершенстве владеть оружием Маркса.
В первой своей поездке за границу, предпринятой с целью установить связи с группой «Освобождение труда», ознакомиться с западноевропейским рабочим движением, двадцатипятилетний Ленин, организатор и лидер «Союза борьбы», мечтал и надеялся встретиться с Энгельсом, установить непосредственные отношения с самыми близкими Марксу людьми. Он предпринял немало шагов к этому, но Энгельс был уже тяжело болен... В Париже Владимир Ильич пришел в дом дочери Маркса. Обрисовывая Лафаргам картину «русских дел», он помянул о марксистских рабочих кружках в Петербурге. Поля Лафарга это живо заинтересовало: «Чем же занимаются в этих кружках?» Владимир Ильич объяснил, что занятия начинаются с популярных лекций, а наиболее способные изучают политэкономию, штудируют Маркса. Лафарг был удивлен: «И они читают Маркса?» – «Читают».– «И понимают?» – «И понимают». Ленин подчеркнул: «В наших кружках не читается профессорских лекций, там проводятся уроки, где положения Марксовой теории сопоставляются с фабричной практикой, это, если угодно, своеобразные практикумы по «Капиталу»...
Марксистский диалектический метод стал для Ленина не только методом изу¬чения Маркса, но и методом практической реализации коммунистического учения, повседневным рабочим инструментом революционного действия. Диалектика стала душой ленинизма – новой ступени коммунистического учения. И потому именно Ленин явился великим восприемником, продолжателем исторического дела освобождения трудящихся; потому именно его путь к Октябрю явился кратчайшим и самым верным.
Для революционных русских рабочих Марксова «библия пролетариата» действительно явилась книгой познания бытия и преобразования судеб. А для вождя грядущего Октября – еще и мощным базисом в построении новых высших ступеней науки о коммунизме. Вряд ли в обширном Собрании сочинений В.И. Ленина мы найдем хоть один том, где бы Марксовы идеи не выявлялись самым рельефным образом, не сливались бы всецело с потоком ленинской мысли.
За три предоктябрьских десятилетия В.И. Ленин, вставший во главе могучего пролетарского движения, одержал не одну решающую победу, внес огромнейший вклад в развитие революционной науки, но ни в малейшей степени не утратил свежести восприятия классических творений своих великих учителей. И в семнадцатом, перечитывая бессмертные страницы, он не может удержаться от восхищенного восклицания в письме к товарищу: «Прелесть! Я все еще «влюблен» в Маркса и Энгельса, и никакой хулы на них выносить не могу спокойно. Нет, это – настоящие люди! У них надо учиться. С этой почвы мы не должны сходить».

Валентин ЧИКИН

http://sovross.ru/articles/1688/39237


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Маркс современен всегда
СообщениеДобавлено: Пт май 04, 2018 11:31 am 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11254
КАТАБАСИС, или Сошествие в золотой унитаз
К двухсотлетию Карла Маркса
Кто, по-вашему, этот мощный старик?
Перефразируя старый советский шлягер, «Маркс устарел – говорит кое-кто, смеясь». Ну а раз так, то и вспоминать о его учении следует в лучшем случае как о немаловажном, но давно пройденном этапе в истории науки. Да, жил, мол, давным-давно, может быть, и гениальный в своем роде, но не соблюдал академической вежливости по отношению к научным оппонентам.
За четверть века, прошедшую после буржуазной контрреволюции в России, власти РФ сделали все, чтобы замолчать, предать забвению имя Маркса. Даже мировой экономический кризис 2008 г. их не образумил. Если на Западе почесали затылки и выпустили дополнительные тиражи «Капитала», то у нас изучение марксизма остается уделом самодеятельных молодежных кружков. И это, кстати, неплохо – опыт русских революций показывает, что из подпольных кружков вышли марксисты более знающие и более преданные, нежели позднейшие партфункционеры, добровольно-принудительно «проходившие» марксизм в советских вузах и партийных школах.
Но для большинства вновь актуален вопрос-ответ Остапа Бендера: «Кто, по-вашему, этот мощный старик? Не говорите, вы не можете этого знать!»
Наш современник!
В тесных пределах газетной публикации мы вынуждены ограничиться беглым разбором лишь одного произведения Маркса, ставшего главным делом и главным испытанием всей его жизни, – «КАПИТАЛА», оставляя как бы за скобками все остальное поле его революционной работы. Но и одного «Капитала» достаточно, чтобы признать Маркса величайшим революционером всех времен. «Самый страшный снаряд, который когда-либо был пущен в голову буржуа» – так он сам оценивал эту книгу.
Этот «мощный старик» открыл всеобщий закон капиталистического накопления, согласно которому рост капиталистического богатства с железной необходимостью ведет к росту пролетарской нищеты. Победить бедность, оставаясь в рамках капитализма, невозможно в принципе по той причине, что бедность является имманентным условием роста капиталистического богатства.
Именно этот закон объявляют «устаревшим» и «опровергнутым» жизнью, кивая на благополучие «золотого миллиарда» человечества. Но, во-первых, капитализм – мировая система, и кроме «золотого миллиарда» как коллективного капиталиста существует еще и другой мир как коллективный пролетарий. И, во-вторых, процессы относительного и абсолютного обнищания трудящихся масс продолжаются не только за пределами, но и внутри самого «золотого миллиарда». Если в США и Западной Европе уровень имущественного неравенства постепенно снижался после Великой депрессии и Второй мировой войны, то в 80-е годы его рост возобновился, особенно ускорившись после поражения социализма в СССР и Восточной Европе.
Соответственно, на рубеже столетий появилось множество исследований роста национального и глобального имущественного неравенства. Из известных учреждений, постоянно мониторящих рост социального расслоения, упомянем здесь французскую исследовательскую группу Тома Пикетти, автора книги «Капитал в XXI веке» (2013), швейцарский банк Credit Suisse и международное объединение по борьбе с бедностью Oxfam. Вот только немногие из их наблюдений:
Восемь крупнейших богатеев мира владеют таким же богатством, что и 3,6 миллиарда людей, составляющих беднейшую половину человечества (Oxfam).
Беднейшие 50% населения мира располагают менее чем четвертью процента мирового чистого богатства. При этом у девяти процентов чистое состояние отрицательное, то есть долги превышают стоимость имущества, причем большинство таких людей живет именно в богатых странах (Credit Suisse).
В США за последние 30 лет состояние беднейшей половины населения не выросло, в то время как у богатейшего одного процента оно учетверилось (Пикетти).
А теперь ознакомимся с полной формулировкой марксова закона в первом томе «Капитала»:
«Пауперизм составляет инвалидный дом активной рабочей армии и мертвый груз промышленной резервной армии. Производство пауперизма предполагается производством относительного перенаселения, необходимость первого заключена в необходимости второго; вместе с относительным перенаселением пауперизм составляет условие существования капиталистического производства и развития богатства. Он относится к faux frais [непроизводительным издержкам] капиталистического производства, большую часть которых капитал умеет, однако, свалить с себя на плечи рабочего класса и мелкой буржуазии. Чем больше общественное богатство, функционирующий капитал, размеры и энергия его возрастания, а следовательно, чем больше абсолютная величина пролетариата и производительная сила его труда, тем больше промышленная резервная армия. Свободная рабочая сила развивается вследствие тех же причин, как и сила расширения капитала. Следовательно, относительная величина промышленной резервной армии возрастает вместе с возрастанием сил богатства. Но чем больше эта резервная армия по сравнению с активной рабочей армией, тем обширнее постоянное перенаселение, нищета которого прямо пропорциональна мукам труда активной рабочей армии. Наконец, чем больше нищенские слои рабочего класса и промышленная резервная армия, тем больше официальный пауперизм. Это – абсолютный, всеобщий закон капиталистического накопления».
«Официальный пауперизм» – это признаваемый самим буржуазным государством уровень бедности, и на этот счет есть точная статистика. О росте в РФ числа людей с доходом ниже прожиточного минимума не писал только ленивый. Но, может быть, современная Россия с ее бестолковой и вороватой властью есть печальное исключение, а в богатых капиталистических государствах дела идут иначе? Обратимся к богатейшим Соединенным Штатам. С 2001 по 2013 г. национальный доход вырос здесь на четверть. И за тот же период доля получателей продовольственной помощи выросла в два с половиной раза – с 6% до 15% населения, немного снизившись до 13% в 2016 году. Что это как не рост официального пауперизма, то есть абсолютное обнищание на фоне роста совокупного общественного богатства?!
Итак, об устарелости марксизма не может быть речи. Все выведенные этим учением законы капиталистического способа производства остаются в силе по сей день. Конечно, в ХХ веке возникли новые явления, которых во времена Маркса еще не существовало. Но переход капитализма в стадию империализма-глобализма, рождая новые, надстроечные (империализм, по Ленину, есть надстройка над классическим капитализмом) связи и закономерности, не отменяет базисных законов, как и в физике теория относительности не отменяет ньютоновой механики. В этом смысле Маркс «устарел» не больше, чем Ньютон. Он наш современник и надолго им останется.
Если ты такой умный…
Итак, закон действует. Но почему? Обыватели всех стран и вслед за ними и буржуазная ученость отвечают, что все дело, мол, в неравенстве талантов, а еще больше – в лености и расточительности распущенного большинства и в трудолюбии и бережливости высокоморального меньшинства, становящегося «цветом нации». «Если ты такой умный, то почему ты такой бедный?» – вот вопрос, кажущийся обывателю абсолютно неубиенным аргументом против всяческих смутьянов.
На Маркса подобные аргументы не действовали. Он с неизменным презрением отзывался о капиталистах как о «немногих грубых и полуобразованных выскочках», превратившихся в «выдающихся прядильщиков», «крупных колбасников» и «влиятельных торговцев ваксой».
А что с Маркса взять, если сам он был беднее церковной мыши! Не авторитет! Обратимся тогда к авторитетам буржуазным. Так, знаменитый Герберт Уэллс относился к Марксу и марксизму резко отрицательно. Коммунисты, писал он, «внушили людям, что некая таинственная группа злодеев, именуемых капиталистами, вступила в заговор против счастья всего человечества». То есть великий фантаст считал марксизм некоей разновидностью конспирологической писанины типа той макулатуры, какой у нас в изобилии торгуют на любом оппозиционном мероприятии. Отсюда однозначно следует, что Уэллс был невежда и никаких сочинений Маркса или Энгельса даже в руках не держал. Ведь именно марксизм подвел под антикапиталистические настроения прочную научную базу, сделав невозможной любую социальную конспирологию.
Невежество не аргумент, но здесь любопытно другое – то, как Уэллс опровергал выдуманный им же самим «марксизм». «Трудно, – писал он, – убедить марксистов в том, что в совокупности своей капиталисты – всего лишь беспорядочная кучка дерущихся из-за жирного куска, недалеких, духовно убогих людей». Ну и чем отличается сказанное от презрительных отзывов Маркса? Да ничем, кроме, конечно, того, что процесс капиталистического накопления остался для него тайной за семью печатями.
Вопросом о роли таланта в бизнес-успехе заинтересовались современные ученые. Трое исследователей из Катанийского университета (Италия) построили и прокрутили на компьютере математическую модель, показавшую, что успех в бизнесе зависит не от индивидуальных качеств, а от игры случая. Их вышедшая в феврале этого года статья так и называется: «Талант или везение: роль случайности в успехе и неудаче» (A. Pluchino, A.E. Biondo, A. Rapisarda. Talent vs Luck: the role of randomness in success and failure). 1000 виртуальных индивидов (агентов) с разным уровнем интеллекта были поставлены в равные исходные условия благосостояния, и далее их взаимоотношения были прокручены на 40 лет вперед за 80 итераций (полугодий). И вот что получилось. «Важным результатом моделирования, – пишут авторы, – является то, что наиболее успешные агенты почти никогда не являются самыми талантливыми, а находятся в середине гауссова распределения талантов». И только 8,75% талантливых индивидов оказались способными превзойти свой исходный уровень успеха.
Исследование интересное, хотя, строго говоря, изобретен велосипед, так как самая первая динамическая модель накопления и концентрации капитала была построена и прокручена Лениным в одном из его первых сочинений – реферате «По поводу так называемого вопроса о рынках» (1893). Ленин показал, как в результате роста общественного разделения труда натуральное хозяйство мелких производителей постепенно превращается в товарное, а товарное, в свою очередь – в капиталистическое, как это неизбежно ведет к классовому расслоению товаропроизводителей и росту внутреннего рынка. Поскольку компьютеров в те времена не было, и Ленин располагал только бухгалтерскими счетами, он вынужден был ограничиться шестью агентами (хозяйствами) и шестью итерациями. Вывод моделирования совпал с марксовым: «Обеднение массы народа» (этот непременный член всех народнических рассуждений о рынке) не только не препятствует развитию капитализма, а напротив, именно выражает собой его развитие, является условием капитализма и усиливает его».
Итальянские исследователи в силу незнания или каких-то иных причин не ссылаются ни на Маркса, ни на Ленина, а посему и связь такого распределения богатства именно с капитализмом и присущим ему способом производства ими не указывается и не осознается. Впрочем, как и другими исследователями роста экономического неравенства – они лишь констатируют этот рост, особо не вникая в его марксистское объяснение. А надо бы!
Преисподняя
Тем не менее интерес к Марксу и его главному произведению неуклонно возрастает во всем мире. Ищутся новые подходы, множатся новые интерпретации. В прошлом году в издательстве Принстонского университета (США) вышла книга Уильяма Робертса «Преисподняя Маркса. Политическая теория «Капитала» (William Clare Roberts. Marx’s Inferno. The Political Theory of Capital). Автор утверждает, что структура первого тома «Капитала» навеяна Марксу «Божественной комедией», и что внимание к этой структуре помогает раскрыть аргументацию Маркса.
У Данте Ад представляет собой уступчатую воронку, восемью кругами спускающуюся к последнему девятому кругу – ледяному озеру Коцит, в которое вморожены самые ужасные грешники – предатели во главе с самим Люцифером. По мнению Робертса, иерархия экономических категорий у Маркса соответствует иерархии грехов у Данте. 33 песни Дантова «Ада» соответствуют 33 главам французского издания «Капитала».
Параллелизм «Ада» и «Капитала» (по Роджерсу)
Такая интерпретация «Капитала» подсказана Робертсу самим Марксом. В предисловии к первому варианту «Капитала» – «К критике политической экономии», кратко обрисовав перипетии своих теоретических изысканий, он подытоживает: «Эти заметки о ходе моих занятий в области политической экономии должны лишь показать, что мои взгляды, как бы о них ни судили и как бы мало они ни согласовались с эгоистическими предрассудками господствующих классов, составляют результат добросовестных и многолетних исследований. А у входа в науку, как и у входа в ад, должно быть выставлено требование:
Здесь нужно, чтоб душа была тверда;
Здесь страх не должен подавать совета»
(Данте, «Божественная комедия»)
Сам же Маркс представляется Робертсу Вергилием, сопровождающим его в путешествиях по кругам капиталистического ада. Конечно, это не более чем метафора, но метафора уместная, ибо теоретическое проникновение в структуру капиталистической экономики стало лично для Маркса настоящим сошествием в ад – Катабасисом, физическим и нравственным кошмаром, тяготевшим над ним на протяжении всей жизни.
Говорят, что писатель должен любить своего героя, даже если тот негодяй. Маркс же питал глубокое отвращение и ненависть к предмету исследования: «Новорожденный капитал источает кровь и грязь из всех своих пор, с головы до пят». В апреле 1851 г. он сообщает Энгельсу: «Я уже так далеко подвинулся, что недель через пять покончу со всей экономической дрянью (в оригинале употреблено грубое ругательство: Scheiße, т.е. с–нь. – А.Ф.). Это начинает мне приедаться». «Пять недель» растянулись на десятилетия…
А в «награду» за труды он получил нищету и болезни. Все свои финансы – несколько тысяч талеров – Карл и Женни просадили на издание революционной «Новой Рейнской газеты» (баронессе Женни фон Вестфален пришлось продать даже свою мебель), и к началу английской эмиграции в августе 1849 г. они остались буквально ни с чем. Вот только несколько выдержек из писем Карла. Писем Женни я уж не буду цитировать, дабы не пополнять перечня ужасов их пролетарского существования в Лондоне с четырьмя детьми на руках.
«Вряд ли приходилось кому-нибудь писать о «деньгах» при таком отсутствии денег! Большинство авторов по этому вопросу состояло в наилучших отношениях с предметом своих исследований».
«Я лично еще могу в усиленной работе над общими вопросами забыть об этой нищете. У моей жены, разумеется, нет этого прибежища».
«Если бы у меня было достаточно денег, то есть > 0, для моей семьи и если бы моя книга была готова, мне было бы совершенно безразлично, сегодня или завтра быть выброшенным на живодерню, alias [иначе говоря] издохнуть. Но при вышеупомянутых условиях это пока не годится».
«Итак, почему я Вам не отвечал? Потому что я все время находился на краю могилы. Я должен был поэтому использовать каждый момент, когда я бывал в состоянии работать, чтобы закончить свое сочинение, которому я принес в жертву здоровье, счастье жизни и семью. Я смеюсь над так называемыми «практичными» людьми и их премудростью. Если хочешь быть скотом, можно, конечно, повернуться спиной к мукам человечества и заботиться о своей собственной шкуре. Но я считал бы себя поистине непрактичным, если бы подох, не закончив своей книги, хотя бы только в рукописи».
Больше всего Маркса мучили карбункулы, которые развиваются на фоне длительных стрессов, общего истощения, диабета, болезней желудка, печени и почек, авитаминоза. Единственным «утешением» Маркса, как он говорил Энгельсу, было то, что карбункулы – это «истинно пролетарское заболевание». Ни переливания крови, ни антибиотиков в те времена не было, и Маркс лечился мышьяком и… курением.
Однако нашлись мерзавцы, утверждающие, что карбункулезу сопутствуют психические расстройства, от которых-де и произошли все «разрушительные идеи» Маркса. Из того же ряда байки о том, что Энгельс чуть ли не намеренно держал Маркса впроголодь, а сам роскошествовал.
Переписка друзей в периоды обострения болезни похожа порой на переписку реанимации с моргом. «Сделай мне одолжение, принимай мышьяк и приезжай сюда, – заклинал Энгельс. – Ни один человек не в состоянии долго выдержать такого хронического заболевания карбункулами, не говоря уже о том, что может, наконец, появиться такой карбункул, от которого ты отправишься к праотцам. Что тогда будет с твоей книгой и твоей семьей? Ты знаешь, что я готов сделать все возможное, и в этом экстренном случае даже больше, чем я имел бы право рискнуть сделать при других обстоятельствах. Но будь же и ты благоразумен и сделай мне и твоей семье единственное одолжение – позволь себя лечить!»
Суммы, регулярно пересылавшиеся Марксу в течение более чем тридцати лет, характеризуют якобы купавшегося в роскоши Энгельса как капиталиста, или, лучше сказать, менеджера весьма средней руки. В начале 50-х годов его личный доход составлял около 200 фунтов стерлингов в год. Оттого его письма другу так и пестрят репликами типа «вот-вот дождусь дивидендов», «вот-вот продам акции» и т.п. Так что контекст процитированного письма явно свидетельствует: ради спасения жизни Карла Фред был готов запустить лапу в фабричную кассу. А может быть, и запустил. И вообще он помогал другу, как мог. Не менее половины газетно-журнальных статей, вышедших за подписью Маркса, и за которые тот получал гонорар, на самом деле написаны Энгельсом. Ему же пришлось доводить до читабельного состояния второй и третий тома «Капитала», а материалы к четвертому тому были опубликованы Каутским только в 1905 г.
В каком-то смысле смерть стала для Маркса избавлением. «Жить, – писал Энгельс, – имея перед собой множество незаконченных трудов и испытывая танталовы муки от желания закончить их и от невозможности это сделать, было бы для него в тысячу раз горше, чем настигшая его тихая смерть».
Воронка продаж, или Эдем прирожденных прав
Категориальная структура «Капитала» навеяна, конечно, не «Божественной комедией» как таковой, а продиктована и ученому, и поэту независимой от них Мировой комедией, Comoedia Universi. Наука и искусство являются двумя зеркалами единой реальности. Поэтому совсем не удивительно, что в великих творениях человеческого духа системы художественных образов и системы научных категорий образуют параллели, вступают в резонанс. «Божественная комедия» и «Капитал» родственны в первую очередь по специфической природе отображаемой реальности. Это мир омертвелых сущностей. У Данте – загробное царство, кладбище замороженных в ледяном озере прегрешений, печальный паноптикум некогда живых страстей. У Маркса препарируемый им капиталистический способ производства – мир омертвевших, отчужденных, застывших человеческих действий и отношений, принявших фантастическую форму отношения вещей.
«Чтобы найти аналогию, – объяснял Маркс, – нам пришлось бы забраться в туманные области религиозного мира. Здесь продукты человеческой головы представляются самостоятельными существами, одаренными собственной жизнью и находящимися в определенных отношениях друг с другом и с людьми. То же самое происходит в мире товаров с продуктами человеческих рук. Это я называю фетишизмом, который присущ продуктам труда, коль скоро они производятся как товары, и который, следовательно, неотделим от товарного производства».
В одной из подготовительных рукописей «Капитала» Маркс формулирует, что при капиталистическом способе производства «вещные условия отчуждены от самого рабочего и выступают, более того, как одаренные собственной волей и собственной душой фетиши, что товары фигурируют как покупатели людей».
Провидческая картина пресловутого «общества потребления», в котором не люди покупают товары, а сами товары покупают людей, навязываются им вездесущей рекламой, стандартами «престижного» потребления: «Ни один евнух не льстит более низким образом своему повелителю и не старается возбудить более гнусными средствами его притупившуюся способность к наслаждениям, чтобы снискать себе его милость, чем это делает евнух промышленности, производитель, старающийся хитростью выудить для себя серебряные гроши, выманить золотую птицу из кармана своего христиански возлюбленного ближнего».
Здесь мы переплываем Стикс и оказываемся в первом ярусе дантова Ада, в сфере простого товарного производства и обращения. Между прочим, механизм, которым пользуется промышленный евнух для вовлечения покупателя и принуждения его к покупке, называется в теории маркетинга «воронкой продаж». Вполне инфернальный образ! Это путь, который потенциальный потребитель проходит от привлечения его внимания к товару до момента его покупки.
Засасывая в себя человека, воронка продаж заставляет его залезать в долги. Например, по данным торговой сети «М.видео» за 2015 г., в кредит покупалось более 40% айфонов. А пока кредит выплатишь, выйдет новый айфон и захочется купить его, а старый продавать за бесценок и влезать в новый кредит. Дабы подхлестнуть процесс, Apple искусственно тормозит работу старых моделей. Во многих странах начаты расследования, поданы судебные иски. Например, во Франции за такие делишки грозит до двух лет тюрьмы и штраф в размере до 5% от годового оборота. Но что значат два года и пять процентов, если, как писал цитируемый Марксом английский профсоюзный деятель Т. Дж. Даннинг, нет такого преступления, на которое капитал не рискнул бы ради высокой прибыли, хотя бы под страхом виселицы.
«Сфера простого обращения, или обмена товаров, – пишет Маркс, – есть тот источник, из которого фритредер vulgaris [апологет свободного рынка обыкновенный] черпает все свои взгляды, понятия, масштаб всех своих суждений об обществе капитала и наемного труда»
Это настоящий эдем прирожденных прав человека. Здесь господствуют только свобода, равенство, собственность и Бентам [английский философ, «гений буржуазной тупости», по словам Маркса]. Свобода! Ибо покупатель и продавец товара, например рабочей силы, подчиняются лишь велениям своей свободной воли. Они вступают в договор как свободные, юридически равноправные лица. Договор есть тот конечный результат, в котором их воля находит свое общее юридическое выражение. Равенство! Ибо они относятся друг к другу лишь как товаровладельцы и обменивают эквивалент на эквивалент. Собственность! Ибо каждый из них располагает лишь тем, что ему принадлежит. Бентам! Ибо каждый заботится лишь о себе самом. Единственная сила, связывающая их вместе, это – стремление каждого к своей собственной выгоде, своекорыстие, личный интерес. Но именно потому, что каждый заботится только о себе и никто не заботится о другом, все они в силу предустановленной гармонии вещей или благодаря всехитрейшему провидению осуществляют лишь дело взаимной выгоды, общей пользы, общего интереса.
Ужель она влюбилась?
Итак, общая польза, социальное партнерство, классовое сотрудничество… Но что происходит глубже, в следующем ярусе капиталистической преисподней – за крепостной стеной города Дит?
«Оставим эту шумную сферу, где все происходит на поверхности и на глазах у всех людей, и вместе с владельцем денег и владельцем рабочей силы спустимся в сокровенные недра производства, у входа в которые начертано: «Посторонним вход воспрещается!» Покидая эту сферу, мы замечаем, что начинают несколько изменяться физиономии наших действующих лиц. Бывший владелец денег шествует впереди как капиталист, владелец рабочей силы следует за ним как его рабочий; один многозначительно посмеивается и горит желанием приступить к делу; другой бредет понуро, упирается как человек, который продал на рынке свою собственную шкуру и потому не видит в будущем никакой перспективы, кроме одной: что эту шкуру будут дубить».
Дубление выражается в том, «капитал – это мертвый труд, который, как вампир, оживает лишь тогда, когда всасывает живой труд и живет тем полнее, чем больше живого труда он поглощает». Здесь образ Ада преследует нас на каждом шагу. Вот детский труд на спичечной мануфактуре: «Рабочий день, продолжительность которого колеблется между 12–14 и 15 часами, ночной труд, нерегулярное питание, по большей части в помещении самих мастерских, отравленных фосфором. Данте нашел бы, что все самые ужасные картины ада, нарисованные его фантазией, превзойдены в этой отрасли мануфактуры».
«Живой труд выступает только средством для того, чтобы увеличить стоимость овеществленного, мертвого труда, вдохнуть в него живую душу, утратив при этом свою собственную, и в результате, с одной стороны, произвести созданное богатство как чужое, а как свое – только нищету живой рабочей силы». «Присоединяя к мертвой предметности живую рабочую силу, капиталист превращает стоимость – прошлый, овеществленный, мертвый труд – в капитал, в самовозрастающую стоимость, в одушевленное чудовище, которое начинает «работать» «как будто под влиянием охватившей его любовной страсти». В немецком оригинале слова о любовной страсти – припев куплетов о крысе из «Фауста» Гете: Als hätt’ es Lieb’ im Leibe (Ужель она влюбилась?). И вновь капитал рождает у Маркса подземельные ассоциации – он подобен крысе из погреба!
Но при этом крыса не нарушает никаких законов капитализма – ни экономических, ни юридических. Все домарксистские коммунистические и социалистические учения строились на том, что выкачивание и присвоение прибавочной стоимости происходит посредством обмана рабочего капиталистом. Маркс же показал, что никакого обмана нет – обитатели рыночного эдема обмениваются эквивалентами, без нарушения закона стоимости. Стоимость рабочей силы равна стоимости жизненных средств, необходимых рабочему, дабы не умереть с голоду и воспроизвести потомство. А ведь еще Адам Смит отметил, что «бедность, по-видимому, благоприятствует размножению»! И поскольку владелец денег оплатил дневную стоимость рабочей силы, ему же принадлежит и потребление ее в течение дня. Тот же «сюрприз», что стоимость, создаваемая потреблением рабочей силы в течение одного дня, вдвое больше, чем ее собственная дневная стоимость, «есть лишь особое счастье для покупателя, но не составляет никакой несправедливости по отношению к продавцу».
«По законам буржуазной политической экономии, – разъяснял мысль друга Энгельс, – наибольшая часть продукта не принадлежит рабочим, которые его произвели. Когда же мы говорим: это несправедливо, этого не должно быть, – то до этого политической экономии непосредственно нет никакого дела». Той версии «марксизма», которая сознательно ограничивает себя рамками узко понятой «политэкономии», до этого действительно нет никакого дела. «Справедливость, – писал Ленин, – пустое слово, говорят интеллигенты и те прохвосты, которые склонны объявлять себя марксистами на том возвышенном основании, что они «созерцали заднюю» экономического материализма». Но справедливость – это идея, «которая двигает во всем мире необъятными трудящимися массами». И «если нравственное сознание массы объявляет какой-либо экономический факт несправедливым, то это есть доказательство того, что этот факт сам пережил себя» (Энгельс).
Хвостом вперед
Капиталу же, напротив, нужно показать, что это вампирство, это его «особое счастье» присваивать неоплаченный труд – и есть самая доподлинная СПРАВЕДЛИВОСТЬ. Доказательствами служат основанные на обмене товарных эквивалентов общественные формы – юридическая свобода, юридическое равенство и юридические «прирожденные» права.
И здесь у капитала есть весомые преимущества, против которых утопический социализм, опирающийся исключительно на требования «чистой справедливости», абсолютно бессилен. Дело не в том, что капиталист якобы жульничает, а в том, что сам мир капитала по природе своей обманчив. Соль в том, что капиталу не требуется прибегать к созданию каких-то искусственных иллюзий – он порождает их в головах своих агентов и контрагентов самим способом своего функционирования, в ходе которого стихийно возникают, как определяет их Маркс «общественно значимые, следовательно объективные мыслительные формы» для товарного производства. «Поэтому весь мистицизм товарного мира, все чудеса и привидения, окутывающие туманом продукты труда при господстве товарного производства, – все это немедленно исчезает, как только мы переходим к другим формам производства».
Но пока мы находимся в Малебольдже – восьмом круге Ада, в капиталистическом способе производства и накопления как мире перевернутых отношений и соответствующих им обманчивых «объективных мыслительных форм». Здесь Данте встречается Какусом – полузверем-получеловеком, знаменитым тем, что, укравши стадо коров, он втащил их к себе в пещеру за хвосты, чтобы следы вели не внутрь, а наружу. Это о нем писал Мартин Лютер: «Какусом называется злодей, благочестивый ростовщик, который ворует, грабит и пожирает все. И все-таки он как будто ничего не делал дурного; и думает, что даже никто не может обличить его, ибо он тащил быков задом наперед в свое логовище, отчего по их следам казалось, будто они были им выпущены. Таким же образом ростовщик хочет одурачить весь мир, будто он приносит пользу и дает миру быков, между тем как он хватает их только для себя и пожирает». По этому поводу Маркс отмечает: «Прелестнейший портрет капиталиста вообще, который делает вид, будто от него исходит то, что он тащит в свою пещеру от других, заставляя все это двигаться задом наперед, чтобы казалось, что это вышло из его пещеры».
Эта кажимость, иллюзия, рисующая реальные отношения перевернутыми задом наперед и с ног на голову, вообще есть свойство всей идеологической надстройки, возвышающейся над экономическим базисом товарного производства. Примером может служить лукавое и гадкое словечко «работодатель», благодаря которому капиталист представляется благодетелем, не дающим владельцу рабочих рук околеть с голоду, в то время как дело обстоит диаметрально противоположным образом. И такая, по выражению Энгельса, тарабарщина официально узаконена в Трудовом кодексе РФ и даже как зараза проникла в программные документы коммунистических партий.
Но бог с ней, с терминологической тарабарщиной. Капиталистическая действительность такова, что «хвостом вперед» оборачивается весь образ жизни человека. Рабочий, говорит Маркс, только вне труда чувствует себя самим собой, а в процессе труда он чувствует себя оторванным от самого себя. Принудительный труд – это не удовлетворение потребности в труде, а только средство для удовлетворения всяких других потребностей, но не потребности в труде. Как только прекращается физическое или иное принуждение к труду, от труда бегут, как от чумы. «Рабочий чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций – при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т.д., – а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным. То, что присуще животному, становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще животному».
Из этой, коренящейся в самой природе капитализма, перестановки местами животного и человеческого и происходят разные биосоциальные концепции капитализма – от социал-дарвинизма до фрейдомарксизма.
Нарочитое упразднение естества
Знаменитый Эрих Фромм, старавшийся перевести Маркса на язык Фрейда и обратно (и внесший тем самым свою лепту в дело обратного превращения социализма из науки в утопию), все же ввел в социологию параллельный понятию фетишизма удачный образ «некрофилии» как поклонения мертвым вещам. Фромм считал некрофилию атрибутом современной, техногенной, цивилизации. Но некрофильские черты капиталистической эпохи проявились гораздо раньше, еще на ее заре, в изнеженном XVIII веке, веке изощренных механических игрушек, которые в Эрмитаже заводят раз в год для особо привилегированной публики.
Андерсеновская принцесса была крайне разочарована, узнав, что подаренный ей соловей настоящий, а не механический. Так и «индустриального» человека больше не интересуют другие люди, природа и все живое. Его, как и принцессу, более всего привлекают механические, неживые артефакты. Фромм указывает на пример фотографирования, превратившегося в эрзац зрения, от которого требуются определенные усилия духа. А здесь достаточно взглянуть на предмет и щелкнуть затвором, но не обязательно его видеть. Вместо того чтобы, проникаясь живой красотой, не торопясь созерцать прекрасный ландшафт или ту же Венеру Милосскую, турист просто жмет на кнопку и спешит к следующему шедевру. А предыдущий шедевр остается отпечатком на пленке или флешке. «Fire-and-forget» (выстрелил и забыл) – так устроены современные системы самонаводящегося оружия. В данном случае «фотканье» убивает зрение. Да и к чему, в самом деле, созерцать и проникаться, если отпечаток уже в кармане?
Это еще Фромм не дожил до эпохи айфонов и вездесущих селфи, которые стали эрзацем не только живого зрения, но и живого человеческого общения. Рабское поклонение и служение его величеству айфону – самое на сей момент крайнее психологическое проявление общего явления товарного фетишизма. Уткнувшимся в экраны людям кажется, что они общаются со всем миром. На самом же деле это суррогат общения, отчуждение, или пресловутое одиночество в толпе, со всех сторон обсосанное философами-экзистенциалистами, но так ими не понятое. Если же вы не философ, но хотите узнать и испытать на себе, что такое настоящая, марксистская, категория «отчуждение», заведите себе айфон! Зачем турист делает селфи с Венерой? А затем, что нет у него, к великой его досаде, никакой возможности накорябать на древнем мраморе: «Здесь был Вася!»
Раз уж в путешествии по миру товарного фетишизма мы всюду натыкаемся на загробные ассоциации, обратимся к одному видению Салтыкова-Щедрина. В храме города Глупова была картина, изображавшая сатану в аду. Как повествует летописец города, ни в фигуре, ни даже в лице врага человеческого не усматривается особливой страсти к мучительству, а видится лишь нарочитое упразднение естества. Упразднение сие, сосредоточившись само в себе, перешло в окаменение. Поэтому как ни ужасны пытки и мучения, в изобилии по всей картине рассеянные, и как ни удручают душу кривляния и судороги злодеев, для коих те муки приуготовлены, каждому зрителю непременно сдается, что даже и сии страдания менее мучительны, нежели страдания сего подлинного изверга, который до того всякое естество в себе победил, что и на сии неслыханные истязания хладным и непонятливым оком взирать может. «Хладное око»! – вот меткое слово, найденное великим русским сатириком для мира умерших вещей и чувств.
Но социальная диалектика такова, что те же самые условия бытия, которые рождают «идеологию» как ложное сознание, рисующее действительные отношения перевернутыми с ног на голову, одновременно способствуют становлению сознания истинного. В одной из подготовительных рукописей «Капитала» сказано: «Признание рабочим продуктов труда своими собственными продуктами и оценка отделения труда от условий его существования как несправедливого, насильственного, свидетельствует об огромной сознательности, являющейся продуктом капиталистического способа производства и точно так же служит похоронным звоном, предвещающим гибель этого способа производства, как с появлением у раба сознания того, что он не может быть собственностью третьего лица, с появлением у него осознания себя личностью, рабство влачит уже только искусственное существование и не может дальше служить базисом производства».
«Капитал» – это не современная буржуазная «экономикс», хотя последняя и заимствовала из него ряд чисто формальных членений предмета исследования. «Потому-то «Капитал» и имел такой гигантский успех, – писал Ленин, – что эта книга «немецкого экономиста» показала читателю всю капиталистическую общественную формацию как живую – с ее бытовыми сторонами, с фактическим социальным проявлением присущего производственным отношениям антагонизма классов, с буржуазной политической надстройкой, охраняющей господство класса капиталистов, с буржуазными идеями свободы, равенства и т.п., с буржуазными семейными отношениями». Поэтому «Капитал» – не только макроэкономический труд, но и блестящее исследование по социальной и индивидуальной психологии, и именно это сближает его с великими творениями литературы и искусства.
От золотого кольца к золотому унитазу
Робертс отнюдь не единственный и не первый, кто отметил конгениальность «Капитала» другим вершинам мировой духовной культуры. Так, молодой Бернард Шоу многие недели просиживал в библиотеке Британского музея, параллельно штудируя две вещи: «Капитал» Маркса и партитуру «Тристана и Изольды» Вагнера. Выдающийся советский философ Эвальд Ильенков проводил прямую параллель между двумя тетралогиями: «Кольцом нибелунга» Вагнера и четырьмя томами «Капитала». Ведь предметом обоих произведений являются приключения и метаморфозы золота.
У Вагнера золото изначально покоится на дне Рейна, откуда его похищает подземный карлик-нибелунг Альберих и выковывает из него волшебное кольцо, дающее его обладателю власть над миром. Далее кольцо переходит из рук в руки, принося лишь смерть своим владельцам. Последний владелец – Зигфрид – убит предательским ударом в спину. Однако и его убийца сам тонет в разливе Рейна. Погребальный костер Зигфрида вздымается до небес и в нем сгорает Валгалла и обитающие в ней боги. Цикл завершен, и кольцо возвращается на дно Рейна.
То же у Маркса. Золото в природе – первый металл, обнаруженный древним человеком в руслах пересохших рек. Встречающийся повсеместно, но в небольших количествах, красивый, не подверженный коррозии, ковкий, легко делимый и обратно соединяемый. У золотого самородка нет меновой стоимости, а у древнего человека – нет специальной цели найти его с целью обмена. Золото привлекало только своей потребительной стоимостью, как предмет эстетического наслаждения или религиозного поклонения. Только с развитием разделения труда золото превращается в предмет целенаправленной добычи и обмена – в товар, обладающий стоимостью, измеряемой количеством затраченного на его производство труда. На следующей стадии особенный товар золото превращается в товар всеобщий – в деньги, дающие власть над миром. И далее деньги превращаются в капитал – стоимость, «самовозрастающую», в процессе эксплуатации труда по знаменитой формуле Д–Т–Д.
Ну а что видится за горизонтом? Перспектива обозначена Лениным. «Когда мы победим в мировом масштабе, – писал он в четвертую годовщину Октябрьской революции, – мы, думается мне, сделаем из золота общественные отхожие места на улицах нескольких самых больших городов мира. Это было бы самым «справедливым» и наглядно-назидательным употреблением золота для тех поколений, которые не забыли, как из-за золота перебили десять миллионов человек и сделали калеками тридцать миллионов в «великой освободительной» войне».
Буржуазия не стала дожидаться реализации ленинского прогноза. Явно в издевку золотые унитазы появились в ее дворцах значительно раньше экспроприации экспроприаторов в мировом масштабе, как бы символизируя «конец истории», отсекающий человечество от лучшего будущего и пресекающий освободительное движение угнетенных.
Маркс замечает, что если античное общество поносит деньги как монету, на которую разменивается весь экономический и моральный уклад его жизни, то современное общество, которое еще в детстве своем вытащило Плутона за волосы из недр земных, приветствует золото как блестящее воплощение своего сокровеннейшего жизненного принципа. «Культ денег порождает свой аскетизм, свою самоотверженность, свое самопожертвование – бережливость и скупость, презрение мирских, временных и преходящих наслаждений, погоню за вечным сокровищем. Отсюда связь английского пуританизма, а также голландского протестантизма с деланием денег». Протестанты кальвинистского толка убеждены, что хотя это от века уже предопределено, кто спасется, а кто обречен на погибель, но все же земное богатство является знаком избрания и спасения.
Там груды золота лежат
И мне, мне одному они принадлежат!
Если Христос заповедовал собирать сокровища не на земле, а на небе, то пуританский собиратель сокровищ сумел соединить эти противоположности: он «презирает светские, временные и преходящие наслаждения, гоняясь за вечным сокровищем, которого не ест ни тля, ни ржа, которое является всецело небесным и в то же время всецело земным».
Классический капиталист, отмечает Маркс, клеймит индивидуальное потребление как грех против своей функции накопления. Но в дальнейшем расточительность, являясь демонстрацией богатства и, следовательно, средством получения кредита, становится даже деловой необходимостью. Роскошь входит в представительские издержки капитала. Правда, расточительность капиталиста никогда не приобретает такого простодушного характера, как расточительность разгульного феодала, наоборот, в основе ее всегда таится самое грязное скряжничество и мелочная расчетливость. Тем не менее расточительность капиталиста возрастает с ростом его накопления, отнюдь не мешая последнему.
Живым воплощением первого, «классического», типа капиталиста является биржевой спекулянт Уоррен Баффет (состояние 84 миллиарда долларов, 3-е место в мире), по-прежнему проживающий в скромном доме, купленном 60 лет назад, и питающийся в ближайшей закусочной.
Я выше всех желаний; я спокоен;
Я знаю мощь мою: с меня довольно
Сего сознанья...
Другой тип капиталиста являет собой Дональд Трамп, тоже спекулянт, но иного толка, обитающий в чудовищном, не уступающем по безвкусице «Межигорью» Виктора Януковича, раззолоченном пентхаузе. На днях опубликована запись лекций, прочитанных Баффетом студентам в далеком 1991 г. Речь шла, в частности, и о Трампе. Он в основном переплачивает за недвижимость, но обладает потрясающей способностью заставлять людей одалживать ему деньги. Если вы посмотрите на его активы, то там никогда не было реального капитала. Он должен 3,5 миллиарда долларов, а имущества у него на 2,5 миллиарда. У него дыра в миллиард, но это намного лучше, чем дыра в 100 долларов. Потому что если у вас дыра в 100 долларов, они приходят и забирают телевизор, а если дыра в миллиард, они говорят: «Держитесь там, Дональд!» Словом, денег нет, но вы держитесь здесь, вам всего доброго, хорошего настроения и здоровья. Трамп терпел и вам велел!
Мотовство как деловая необходимость и средство получения кредита обрело в лице Трампа свое идеальное воплощение. Переселившись в Белый дом, он пожелал столь же богато обставить личные покои и попросил у нью-йоркского Музея Соломона Гуггенхайма одолжить ему одну из картин Ван Гога. Однако музей не пошел навстречу, предложив взамен другое произведение искусства, которое он счел более соответствующим вкусам и образу жизни президента, – действующий унитаз «Америка» из 18-каратного золота работы итальянского скульптора Маурицио Каттелана.
Аллегория недурна: когда капитализм достиг вершины могущества, которое одновременно есть дно, самым подходящим золотым троном для самого влиятельного политика капиталистического мира становится золотой сантехнический прибор. Трамп, впрочем, намек понял и отказался от издевательского предложения.
Ретроградные знамения времени
Но не рано ли говорить о завершении метаморфоз золота и возвращении его к своей природной ипостаси, ведь социалистическая революция не победила в мировом масштабе?
Это как посмотреть. И да, и нет.
Нет – потому что господство капитала в мировом масштабе не сломлено.
Да – потому что если и не произошло мировой революции, то произошла мировая реформа.
Как это ни парадоксально, но именно революция продлила жизнь капитализму, став тем дамокловым мечом, под угрозой которого капитал вынужден был умерять свои аппетиты, по крайней мере в метрополиях. Ему пришлось пойти на крупные уступки трудящимся, встроив в свою социальную надстройку (но не в экономический базис) некоторые социалистические элементы. Оправдались слова Ленина о том, что революции побеждают даже тогда, когда они терпят поражение. Наша революция за полтора года дала для пролетариата неизмеримо больше, чем французская революция для своего класса. И потому даже если бы завтра какой-нибудь счастливый Колчак перебил поголовно всех и каждого большевика, революция осталась бы непобедимой.
Ныне с поражением социализма в СССР и Восточной Европе, с исчезновением этого дамоклова меча капитал стремительно уходит на второй круг и возвращается к своему истоку. Социалистические вкрапления вымываются, и всеобщий закон капиталистического накопления вновь развернулся во всю свою первобытную мощь.
Поэтому и обеспокоены дальновидные выразители интересов капитала. Среди них нобелевский лауреат по экономике Джозеф Стиглиц, автор книги «The Great Divide: Unequal Societies and What We Can Do About Them», 2015 (русский перевод: «Великое разделение. Неравенство в обществе, или Что делать оставшимся 99% населения?»). Не так давно, рассказывает автор, он был на ужине у одного из обеспокоенных великим разделением членов «одного процента», пригласившего ведущих миллиардеров, ученых и других озабоченных проблемой неравенства. Несколько раз в течение ужина плутократы вспоминали о Марии Антуанетте и гильотине, напоминая друг другу о том, что будет, если допустить чрезмерный рост неравенства. «Помните о гильотине!» стало рефреном вечера. Тем самым, считает Стиглиц, собравшиеся подтвердили главный посыл его книги: нынешний уровень неравенства в Америке не неизбежен, он не является следствием неумолимых законов экономики. Это вопрос политики. Они говорили как раз о возможности могущественных людей что-то с этим неравенством сделать.
Впрочем, политика есть концентрированное выражение экономики. И если капиталистическую экономику не трогать, то единственное, что можно здесь предпринять, – это вытеснить, экспортировать неравенство за пределы «золотого миллиарда». Но и это, как видим, получается все хуже и хуже – гонимое в дверь, неравенство лезет в окно. Неумолимая логика «влюбленной крысы» заставляет ее и дальше гнуть прежнюю линию хотя бы и под страхом гильотины (вспомним слова Даннинга). Так что же, человечество возвращается на круги своя и обречено совершить очередной капиталистический Катабасис, только уже на новом, неизмеримо более высоком уровне развития производительных сил? Скучища неприличнейшая! – как сказал черт Ивана Карамазова.
Допускал ли Маркс возможность попятных движений истории? И допускал, и анализировал. «Гегель где-то отмечает, что все великие всемирно-исторические события и личности появляются, так сказать, дважды. Он забыл прибавить: первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса», – писал он в первых строках «Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта».
Кстати, этот пассаж насчет Гегеля и фарса подарен Марксу Энгельсом в письме от 3 декабря 1851 г. А вот как Энгельс оценивал попятные движения. Еще в 1840 г. в статье «Ретроградные знамения времени» юный гегельянец писал: «Попытки сравнить ход истории с линией общеизвестны. Но я предпочитаю скорее сравнение со свободно, от руки начерченной спиралью, изгибы которой отнюдь не отличаются слишком большой точностью. Медленно начинает история свой бег от невидимой точки, вяло совершая вокруг нее свои обороты; но круги ее все растут, все быстрее и живее становится полет, наконец, она мчится, подобно пылающей комете, от звезды к звезде, часто касаясь старых своих путей, часто пересекая их, и с каждым оборотом все больше приближается к бесконечности. Кто может предвидеть конец? И в тех местах, где она как будто возвращается на свой старый путь, поднимается самоуверенная ограниченность и кричит, торжествуя, что у нее, видите ли, когда-то была подобная мысль! Тогда-то мы и слышим – ничто не ново под луной! Наши герои китайского застоя, наши мандарины регресса ликуют и пытаются вычеркнуть из анналов мировой истории целых три столетия, как дерзкий экскурс в запретные области, как горячечный бред, – и они не видят, что история устремляется лишь по кратчайшему пути к новому сияющему созвездию идей, которое скоро ослепит в своем солнечном величии их тупые взоры».
Мы как раз и переживаем такие времена, когда история как будто возвращается на свои старые пути, касается и пересекает их. А как поднимается и торжествующе кричит, самоуверенная ограниченность, как пытается она вычеркнуть из истории и марксизм-ленинизм, и Октябрьскую революцию как дерзкий экскурс в запретные области! Ну и что из этих криков следует? Только то, что, как писал Ленин весной 1918 г., «новое общество есть абстракция, которая воплотиться в жизнь не может иначе, как через ряд разнообразных, несовершенных конкретных попыток создать то или иное социалистическое государство». Материалистическое понимание не учит бездумному оптимизму. В истории нет никакого автоматизма, и попятные движения она совершала не раз и не два. Человечеству придется еще не раз совершать дерзкие экскурсы в «запретные области». А чтобы не заплутать, полезно освежить в памяти перипетии марксова Катабасиса.

Александр Фролов

http://sovross.ru/articles/1690/39337


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Маркс современен всегда
СообщениеДобавлено: Пн сен 24, 2018 11:20 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11254
Учиться быть человеком

Марксистско-ленинская теория не только существует, имеет миллионы сторонников во всем мире, но и успешно развивается. XXIV Всемирный философский конгресс, впервые состоявшийся в столице Китайской Народной Республики Пекине, убедительно продемонстрировал это положение.

Конгресс проходил с 13 по 20 августа, имел общую тему «Учиться быть человеком». Программа работы состояла из 5 пленарных заседаний, 10 симпозиумов и 99 секций. Пекинский конгресс стал самым многочисленным. В его работе приняли участие свыше 4,5 тысячи мыслителей из 121 страны мира. Российских участников был 161 человек.
Торжественное открытие конгресса состоялось в Большом дворце народов на площади Тяньаньмэнь, где участников приветствовали партийные и государственные руководители страны. Основные пленарные заседания и работа секций были организованы в здании Культурного центра олимпийской деревни и Пекинском университете. На Всемирном философском конгрессе широко отмечалось 200-летие со дня рождения К. Маркса. В дни проведения конгресса работала книжная выставка, где были представлены китайские и западные издательства, специализирующиеся на выпуске марксистской литературы.
Одной из многочисленных стала секция по марксистской философии. В общей сложности было проведено 20 ее заседаний. На философском факультете Пекинского университета состоялась специальная сессия «Марксистская философия новой эры: семинар в память 200-летия Карла Маркса», состоявшая из китайских докладчиков. На 15 заседаниях секции выступали преимущественно докладчики из КНР. Содержание их докладов говорило само за себя: «Марксистская теория ценностей и трансформация ценностей в современном Китае» (Юнфенг Ма), «Об экологическом измерении взглядов Маркса на свободу» (Хиканг Ли), «Видение исторического материализма» (Джуангфей Чен) и многие другие. Китайские докладчики приводили многочисленные факты социально-экономических успехов КНР: шестипроцентный рост ВВП в год, борьба с бедностью, инвестиции в десятки миллиардов долларов в экономику государств Африки. Все это говорит о жизненности философских идей К. Маркса в КНР. Как известно, свыше полувека марксистская философия играет в Китае ведущую роль. В высших учебных заведениях страны преподают марксизм-ленинизм, маоизм, социализм с китайской спецификой. Кроме того, на конгрессе была проведена сессия, посвященная современным течениям в марксизме.
На многих секциях конгресса, в том числе по русской философии, российские и зарубежные участники делали доклады с позиций марксистской философии. Несколько заседаний секции «Марксистская философия» прошло в смешанном составе как из китайских, так и зарубежных, в том числе российских, участников. Одним из первых заседаний секции руководил Том Рокмор, известный американский философ, изучающий философское наследие К. Маркса. В России была переведена его книга «Маркс после марксизма. Философия Карла Маркса» (2011), а в 2018 году издательство Чикагского университета опубликовало его новый труд «Мечта Маркса: от капитализма к коммунизму».
На заседании секции 14 августа мне было предоставлено слово для доклада. Тема «Диалектико-материалистическая парадигма в современной России» заинтересовала слушателей. Я поделился размышлениями о состоянии и развитии марксистской философии в современной России. В России марксистская философия существует в качестве диалектико-материалистической парадигмы. При отсутствии обязательного учебного курса марксистская философия сохранила себя в названиях отдельных тем, а главное – в виде науковедческой парадигмы ? господствующего стиля решения теоретических и практических задач, основанных на принятых в науке и обществе методологических стандартах.
Характерно, что все идейные и организационные попытки властей России создать реальную альтернативу марксистско-ленинской философии начиная с 1991 года оказались безуспешными. В докладе были раскрыты характерные примеры попыток со стороны российских чиновников от образования и науки создать идейный противовес марксистской философии.
В 90-е годы, например, вместо фундаментальной части философии стала преподаваться история философии (в виде российской, западноевропейской, восточной философских традиций); коренному пересмотру подверглись образовательные программы гуманитарного цикла начиная с экономических и исторических наук; преподавателям и студентам стали навязываться зарубежные антропологические, неофрейдистские, экзистенциальные, прагматические, постпозитивистские исследовательские программы; философии был найден религиозный (теологический) противовес в виде обращения к идеям христианства, буддизма, ислама, язычества. Однако никто в науке, в том числе и российской, не в состоянии оспорить фундаментальные положения марксистской теории – законы и категории материалистической диалектики, основной общесоциологический закон соответствия производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил и т.д.
Кроме того, российские чиновники стали вести борьбу с марксистской философией через «запрет на профессию» сторонникам марксистско-ленинской философии; путем снижения общей культуры философствования за счет усиления эксплуатации труда преподавателей философии.
Совершенно иную картину развития марксистской философии представили китайские товарищи. Они делились опытом строительства социализма с китайской спецификой. В Китае принята и успешно осуществляется программа борьбы с бедностью. В стране налажено социальное обеспечение, одной из древнейших заповедей является забота о престарелых.
В последний день работы конгресса с заключительной лекцией выступил Вильям Мак-Брайд, экс-президент Всемирной федерации философских обществ, посвятив ее 200-летию Маркса. Обращаясь к аудитории, он подчеркнул: «Маркс – философ нашего времени». Отвечая на вопрос, почему Маркс был величайшим социальным мыслителем XIX века и что делает его таковым в XXI веке, В. Мак-Брайд отметил: Маркс обладал сверхъестественными способностями, сочетал в себе блестящий интеллект с проведением важнейших исследований во всех аспектах того, что означает быть человеком. Он раскрыл механизмы жизни людей, называя их «экономическими» в самом широком смысле этого слова – все это действует реально, особенно в современном мире.
Следует подчеркнуть, что работа секции по марксистской философии является традиционной для всемирных философских конгрессов. Мне довелось принимать участие в работе этой секции на XIX ВФК в Москве (1993), XX конгрессе в Бостоне (1998), XXI конгрессе в Стамбуле (2003). На XXIII философском конгрессе в Афинах принял участие в секции по будущему марксизма.
На секции, а затем в кулуарах ко мне подходили участники конгресса, в основном молодежь, с просьбой рассказать о президенте РФ В.В. Путине, о протестном движении в России.
На секции «Философская антропология»14 августа я сделал доклад по теме «Смысл жизни человека».
Нашим сторонникам в ходе работы конгресса состоялось вручение памятных медалей ЦК КПРФ в честь 100-летия Великой Октябрьской социалистической революции. При вручении было обращено внимание, что удостоверения к памятным медалям подписал лидер КПРФ Г.А. Зюганов, доктор философских наук.
Интересной была культурная программа конгресса. Она включала посещение ряда фабрик, конверсионного предприятия, философского факультета Пекинского университета, учебного центра Конфуция, Великой Китайской стены.
Отдельные либерально ангажированные преподаватели философии из России по приезде в страну стали чернить организаторов и участников конгресса. Им не понравилось то, что якобы отсутствовал отбор докладчиков, но, по официальным данным, только на первом этапе подготовки конгресса было отсеяно свыше 10% поданных заявок. Они сетовали на то, что часть секционных заседаний конгресса были проведены на нулевом этаже, где обычно размещается автостоянка, но по чистоте и удобству эти помещения полностью соответствовали принятым на подобных форумах стандартам.
Таким образом, марксистская философия имеет сторонников во всем мире. Она доказывает свое значение в борьбе с реакционными учениями, с буржуазной идеологией. Коммунисты, ученые, как и прежде, уверенно опираются на проверенную временем диалектико-материалистическую методологию по совершенствованию социальной действительности при проведении научных исследований.

А.В. Маслихин,

первый секретарь Йошкар-Олинского горкома КПРФ, депутат Государственного собрания Республики Марий Эл, доктор философских наук, профессор

http://sovross.ru/articles/1749/41266


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Маркс современен всегда
СообщениеДобавлено: Пн ноя 09, 2020 7:24 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11254
Великая дружба

Газета "Правда" №107 (31039) 10—11 ноября 2020 года
4 полоса

Автор: Людмила ВАСИНА, кандидат экономических наук, главный специалист Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), руководитель группы по подготовке Полного собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса на языках оригинала (МЭГА).

Нельзя говорить об Энгельсе, не говоря о Марксе.
Нельзя говорить о них обоих, не посвятив хотя бы несколько слов их дружбе.

Франц Меринг.

28 ноября исполняется 200 лет со дня рождения Фридриха Энгельса — единомышленника, соратника и самого близкого друга Маркса, одного из создателей марксизма, революционера, мыслителя, публициста, теоретика и организатора международного рабочего движения. На протяжении сорока лет Энгельс в духовном единстве с Марксом разрабатывал научную теорию социализма, организовывал и просвещал передовые пролетарские массы. После смерти Маркса в международном рабочем движении Энгельс занял место своего великого друга. «Энгельс был самым замечательным учёным и учителем современного пролетариата во всём цивилизованном мире», — написал В.И. Ленин в своей статье-некрологе «Фридрих Энгельс».

КОГДА 5 августа 1895 года Энгельса не стало, десятки телеграмм и писем соболезнования пришли от видных революционеров и деятелей из Англии, Франции, Германии, Италии, Румынии, Дании, Польши, России, от различных европейских рабочих партий и организаций, редакций социалистических газет и журналов. В европейской и американской печати было опубликовано около 500 сообщений, некрологов, статей, посвящённых Энгельсу. Половина из них — в Германии, 30 публикаций — в США, 14 — в России, в том числе в буржуазных газетах «Русские ведомости» (Москва), «Неделя», «Новое время», в журналах «Всемирная иллюстрация» и «Русское богатство» (Санкт-Петербург).

Сообщение о смерти Энгельса появилось даже в реакционной гаванской газете «El Diario de la Marina». В анонимном некрологе, напечатанном в венской газете «Neue Revue» 14 августа 1895 года, Энгельс был назван «одним из самых влиятельных людей» своего времени. При этом отмечалось, что своей известностью он не был обязан ни своему происхождению, ни служебному положению. Энгельс действительно «не имел ни званий, ни диплома, ни должностей», но «то, что говорил Энгельс, было словами пролетариата. То, что рабочий класс думал о настоящем и ждал от будущего, можно было услышать из уст одного человека. … Существуют люди, которые могут говорить от лица того или иного государства. Но кто может взять на себя смелость представлять бесчисленное множество людей всех стран и национальностей?»

Своей мировой известностью и влиянием Энгельс, бесспорно, обязан прежде всего многолетнему дружескому союзу с Марксом. Свою роль в их уникальном идейном и творческом союзе Энгельс, как известно, оценивал с присущей ему скромностью: «Всю свою жизнь я делал то, к чему был предназначен, — я играл вторую скрипку, — и думаю, что делал своё дело довольно сносно. Я рад был, что у меня такая великолепная первая скрипка, как Маркс». Однако хотя первое место в этой паре все, знавшие их обоих, признавали за Марксом, бесспорно и то, что надо было быть самому незаурядной фигурой, чтобы на протяжении десятилетий пользоваться доверием, уважением и искренней любовью такой сложной личности, как Карл Маркс.

НО БЫЛА И ДРУГАЯ сторона их взаимоотношений. Без тени «зависти к гению», сознавая, какое значение имеет разработка научной теории пролетариата и то, что никто не способен заменить Маркса в этом качестве, Энгельс совершил своего рода духовный подвиг, добровольно подчинив себя почти на 20 лет работе в ненавистной ему «коммерции», чтобы иметь возможность материально поддерживать Маркса и его семью. «…Не будь постоянной самоотверженной финансовой поддержки Энгельса, Маркс не только не мог был кончить «Капитала», но и неминуемо погиб бы под гнётом нищеты», — писал В.И. Ленин в своём известном очерке «Карл Маркс».

«По поводу отношений между Марксом и Энгельсом написано много глупостей, — писал Вильгельм Либкнехт. — То, что Энгельс ставил себя позади Маркса, что при его жизни он почти пожертвовал своей личностью, — всё это правильно и блестяще отражает характер Энгельса, — писал он в своих воспоминаниях об Энгельсе, — но не уменьшает его значение в интеллектуальном плане. Он был иным, чем Маркс, но не ниже его. Оба они подходили друг другу, дополняли один другого и каждый из них сам по себе был равноценен другому, они составляли могучую двуединую личность, подобной которой история не знает». Деятельность Энгельса на протяжении 12 лет после смерти Маркса доказала, по словам Либкнехта, «что он может быть и первой скрипкой».

Опубликованное на сегодняшний день почти полностью научное и эпистолярное наследие Энгельса, изданные воспоминания людей, знавших его лично, исследования различных этапов и сторон жизни и деятельности Энгельса, истории его семьи дают возможность в полной мере представить себе личность и судьбу этого человека, который особенно при нынешних идеалах успешности в зависимости от толщины кошелька во многих отношениях мог бы служить примером не только для молодых людей.

ЭНГЕЛЬС родился в очень обеспеченной, даже по меркам сегодняшнего дня, семье, которая принадлежала к числу самых богатых семей Рейнской провинции Пруссии. По данным немецкого историка Михаэля Книрема, в прошлом — директора Музея Фридриха Энгельса в Вуппертале, в 1816 году, то есть после присоединения, по решению Венского конгресса 1815 года, бывшей Рейнской провинции к Пруссии, совокупное имущество основанной дедом Энгельса фирмы «Каспар Энгельс и сыновья» оценивалось в 560374000 рейхсталлеров, что сегодня соответствует примерно 2 миллионам евро.

В 1837 году отец Энгельса, Фридрих Энгельс-старший, установив деловые связи с Англией, вышел из семейного дела и основал совместно с братьями Антони и Готфридом Эрменами в Манчестере и в г. Энгельскирхене совместное хлопчатобумажное производство. Фабрика в Энгельскирхене, построенная по английскому образцу, в 1843 году выдала первую продукцию, а спустя 12 лет, в 1855 году, на ней трудились уже более 500 работников. Своего старшего сына Фридриха Энгельс-старший естественно рассматривал как продолжателя семейного дела. Тем большим разочарованием стали для него впоследствии политические взгляды и революционная деятельность сына.

Фридрих Энгельс вполне сопоставим с Марксом по образованию, знаниям, природным способностям. В городской школе в Бармене и в Эльберфельдской гимназии он приобрёл хорошие знания в области физики, химии и математики, с увлечением изучал историю, классическую немецкую литературу, древние языки, свободно читал в подлиннике и хорошо переводил произведения греческих и римских поэтов и прозаиков: Гомера, Еврипида, Вергилия, Горация, Ливия и Цицерона.

Среди сверстников Энгельс выделялся не только незаурядными дарованиями, но и независимым характером. Как с обеспокоенностью писал его отец своей жене Элизабет Энгельс об учёбе сына, он «даже из страха перед наказанием не хочет научиться беспрекословному повиновению». Проявив замечательные способности к изучению иностранных языков, Энгельс уже в юности свободно владел французским, английским, итальянским, испанским, голландским и другими европейскими языками. Он пробовал писать стихи и рассказы, сочинял небольшие музыкальные композиции, хорошо рисовал. Педагогами отмечались скромность, сердечность и искренность юноши.

Как и у Маркса, раннему пробуждению у молодого Энгельса политического сознания в известной мере способствовали распространённые тогда в Рейнской провинции оппозиционные настроения по отношению к прусскому абсолютизму. Однако, в отличие от Маркса, гимназические годы Энгельса закончились неожиданно: в 1837 году, не окончив гимназии, он был вынужден начать работу в конторе отца. С планами поступить в университет и изучать экономические и юридические науки пришлось расстаться навсегда. Впоследствии Энгельс шутливо говорил о себе, что не сдал в жизни ни одного экзамена, а своей отличительной чертой назвал однажды, отвечая на вопрос анкеты в альбоме старшей дочери Маркса Женни, «знать всё наполовину». Между тем Маркс считал Энгельса одним из образованнейших людей в Европе.

К МОМЕНТУ знакомства с Марксом за плечами Энгельса была не только коммерческая практика в Бармене и Бремене. Десятимесячная военная служба в качестве вольноопределяющегося в Берлине дала ему кратковременную возможность посещать лекции в университете, начать изучение философии и даже завязать контакты с представителями левого радикального крыла учеников Гегеля, так называемыми младогегельянцами. Его острый, пытливый ум, способность быстро проникать в суть предмета позволили Энгельсу уже в этот период выступить с критикой реакционных идей видного немецкого философа Фридриха Шеллинга, лекции которого он слушал в Берлинском университете.

Статья «Шеллинг и откровение», рецензия на которую была напечатана в журнале младогегельянцев «Deutsche Jahrbücher», удостоилась похвалы редактора журнала, известного немецкого философа Арнольда Руге, который обратился к Энгельсу с письмом, назвав его «доктором философии». В ответном письме 15 июня 1842 года Энгельс писал: «…я вовсе не доктор и никогда не смогу им стать; я всего только купец и королевско-прусский артиллерист. Поэтому избавьте меня, пожалуйста, от такого титула».

Публицистическая деятельность Энгельса началась с напечатанных весной 1839 года «Писем из Вупперталя», вызвавших сенсацию в родном городе; статьи молодого Энгельса с острой критикой социальных условий, общественно-политических порядков и религиозных устоев Германии публиковались в различных немецких газетах анонимно или под псевдонимом Ф. Освальд и имели общественный резонанс. Весной 1842 года, ещё в период военной службы, началось сотрудничество Энгельса в газете «Rheinische Zeitung», главным редактором которой с октября того же года становится Карл Маркс.

16 ноября 1842 года в редакции этой газеты в Кёльне, по дороге в Манчестер, куда Энгельс-старший, озабоченный не только профессиональным будущим сына, но и его революционными настроениями, посылал Фридриха для коммерческой практики в фирме «Эрмен и Энгельс», произошла первая личная встреча Энгельса с Марксом. В 1895 году Энгельс вспомнил о ней как о «весьма холодной», это было связано, по-видимому, с тем, что Маркс в то время уже выступал против братьев-младогегельянцев Бруно и Эдгара Бауэров, а Энгельс слыл их союзником.

Англия произвела на молодого Энгельса большое впечатление ещё во время первого посещения летом 1838 года, когда он сопровождал отца в деловой поездке. Но именно пребывание в 1842—1844 годах в этой процветавшей стране с бурно развивавшейся промышленностью, острыми социальными противоречиями и достаточно развитым рабочим движением оказало решающее воздействие на формирование мировоззрения Энгельса, его окончательный переход на позиции материалистизма и пролетарского коммунизма. «Социалистом Энгельс сделался только в Англии», — писал Ленин.

Отработав положенные часы в конторе фирмы, Энгельс отправлялся в рабочие кварталы Манчестера, знакомясь с нуждами рабочих, повседневными условиями их жизни и труда. «Я оставил общество и званые обеды, портвейн и шампанское буржуазии и посвятил свои часы досуга почти исключительно общению с настоящими рабочими; я рад этому и горжусь этим. Рад потому, что получил таким образом возможность плодотворно провести в изучении действительной жизни немало часов…; горжусь потому, что получил благодаря этому возможность воздать должное угнетённому и оклеветанному классу людей…» — писал Энгельс в предисловии, озаглавленном «К рабочему классу Великобритании», в книге «Положение рабочего класса в Англии» (1845 г.). Написанная по возвращении на родину книга Энгельса имела большой успех и резонанс не только в Германии, но и далеко за её пределами.

Вспоминая о первой встрече с Энгельсом в 1843 году, один из лидеров чартистов — первого массового, политически оформленного революционного пролетарского движения — и главный редактор газеты «Northern Star» Джулиан Гарни писал: «То был высокий, красивый молодой человек с лицом почти по-юношески юным. Несмотря на немецкое происхождение и образование, его английский язык и тогда был безупречным. Он сказал мне, что постоянно читает «Northern Star» и очень интересуется чартистским движением». Энгельс также близко познакомился с учениками английского социалиста-утописта Роберта Оуэна и руководителями «Союза справедливых» — тайной организации немецких рабочих в Лондоне, стал постоянным автором «Northern Star» и газеты Роберта Оуэна «New Moral World».

ЕСЛИ МАРКС пришёл к идеям коммунизма через критическое изучение философии и истории Великой французской революции, то для Энгельса это был результат практического знакомства с реальным промышленным капитализмом и его социальными последствиями. «Живя в Манчестере, — писал Энгельс много лет спустя, — я, что называется, носом натолкнулся на то, что экономические факты, … представляют, по крайней мере для современного мира, решающую историческую силу». Первым из немецких социалистов того времени Энгельс в статье «Наброски к критике политической экономии», которые Маркс впоследствии назовёт «гениальными», предпринял попытку критического анализа экономических отношений буржуазного общества и буржуазной политической экономии, сделав исходным и центральным пунктом анализа критику капиталистической частной собственности.

Статья была опубликована в феврале 1844 года в ежегоднике «Deutsch-Französische Jahrbücher», организаторами и редакторами которого были Руге и Маркс. Статья Энгельса послужила своего рода толчком для обращения Маркса к изучению политической экономии. С момента совместной работы в ежегоднике Маркс и Энгельс вступили в переписку, послужившую прологом их будущего сотрудничества и дружбы.

О том, насколько для Маркса с самого начала было важно общение с Энгельсом, свидетельствует тот факт, что он на протяжении всей жизни хранил письма Энгельса за 1844—1847 годы, тогда как из писем Маркса Энгельсу этого времени до нас дошло только одно. Разбирая после смерти Маркса его архив, Энгельс немало поразился этому обстоятельству.

Когда Энгельс вновь встретился с Марксом в Париже в конце августа 1844 года, возвращаясь из Англии на родину, «выяснилось, — как писал впоследствии Энгельс, — наше полное согласие во всех теоретических областях, и с того времени началась наша совместная работа». В течение десяти дней, проведённых в Париже, Энгельс почти не разлучался с Марксом. При всех внешних различиях и разности характеров их объединяло то, что оба стали к тому времени убеждёнными коммунистами и революционерами. «Ни разу ещё я не был в таком хорошем настроении, — писал он Марксу по возвращении в Бармен, — и не чувствовал себя в такой степени человеком, как в течение тех десяти дней, что провёл у тебя».

Несмотря на то, что его радикальные взгляды и революционная деятельность вызвали конфликт с отцом и осуждение семьи, Энгельс твёрдо продолжил следовать по избранному пути. Уступая настояниям близких и не желая расстраивать родителей, Энгельс попытался некоторое время работать в конторе отца, но, как он писал Марксу 20 января 1845 года, «мне это опротивело раньше, чем я начал работать, — торговля — гнусность, гнусный город Бармен, гнусно здешнее времяпрепровождение, а в особенности гнусно оставаться не только буржуа, но даже фабрикантом, то есть буржуа, активно выступающим против пролетариата».

Энгельс категорически пресекал попытки своих родственников связывать его взгляды и революционную деятельность исключительно с влиянием на него Маркса. Когда в 1871 году после поражения Парижской коммуны европейская буржуазная пресса, включая Германию, развернула кампанию лжи и клеветы против коммунаров и I Интернационала, мать Энгельса, встревоженная упоминанием в газетах его имени, написала, что, хорошо зная сына, не может объяснить его участие в этих событиях иначе, как тем, что «Маркс целиком подчинил его своему влиянию»; она передала пожелание родственников «не давать Марксу денег».

Возмущённый этими словами Фридрих Энгельс смог ответить ей только спустя три с половиной месяца: «Тебе известно, что в моих взглядах, которых я придерживаюсь вот уже скоро 30 лет, ничего не изменилось. И для тебя не должно было быть неожиданностью, что я, если бы события этого от меня потребовали, стал бы не только защищать их, но и исполнил бы свой долг во всех остальных отношениях. …Если бы Маркса здесь не было или если бы он даже совсем не существовал, дело нисколько не изменилось бы. Поэтому совершенно несправедливо взваливать вину на него. Впрочем, припоминаю, что прежде родственники Маркса утверждали, будто я оказал на него дурное влияние».

НАДО СКАЗАТЬ, что отношения Энгельса с матерью, в отличие от отношений в семье Маркса, всегда были очень тёплыми. Элизабет Энгельс, женщина с чутким и добрым сердцем, живая, весёлая, с хорошо развитым чувством юмора и любовью к литературе и искусству, оказала значительное влияние на развитие Фридриха и не раз поддерживала его в трудные времена. Однако идеи и образ жизни сына были выше её понимания. Отвечая на процитированное ранее письмо Фридриха, она с горечью писала: «Ты не знаешь, что это значит, когда ребёнок, с которым были связаны такие большие ожидания и на которого возлагались такие большие надежды, идёт по пути, который, по моему убеждению, его погубит».

Как написала в своём очерке об Энгельсе, приуроченном к его 70-летию, дочь Маркса Элеонора Маркс-Эвелинг, «пожалуй, никогда ещё в подобной семье не рождался сын, который был бы настолько чужд её традициям. Фридрих должен был в этой семье казаться «гадким утёнком». Возможно, что родные до сих пор ещё не понимают, что «утёнок» этот оказался лебедем».

В апреле 1845 года Энгельс, уже попавший под наблюдение полиции как один из наиболее активных пропагандистов коммунистических идей в Рейнской области, покинул родительский дом и приехал в Брюссель, где с начала февраля находился Маркс. «Когда мы весной 1845 года снова встретились в Брюсселе, — вспоминал впоследствии Энгельс, — Маркс… уже завершил в главных чертах развитие своей материалистической теории истории, и мы принялись за детальную разработку этих новых воззрений в самых разнообразных направлениях». К этому времени относится написание Марксом знаменитых «Тезисов о Фейербахе», которые Энгельс обнаружит после смерти Маркса в его записной книжке с записями за 1844—1847 годы и опубликует их в 1888 году как «первый документ, содержащий в себе гениальный зародыш нового мировоззрения».

Сближению друзей способствовала шестинедельная поездка в Англию летом 1845 года. «Господа Карл Маркс и Фридрих Энгельс предприняли в эти дни поездку в Англию, чтобы провести на месте необходимые для их работ дополнительные исследования», — сообщала «Trier’sche Zeitung» («Трирская газета») 12 июля 1845 года. Для Маркса эта поездка была важна для изучения новейшей английской экономической литературы для работы «Критика политики и политической экономии», договор об издании которой он заключил 1 февраля 1845 года с немецким издателем Леске. Полученный аванс, кстати, был использован на эту поездку и приобретение книг.

Ближайшие планы Энгельса были связаны с давно задуманным трудом по социальной истории Англии. Работа над ним была отсрочена в связи с решением издать вначале книгу «Положение рабочего класса в Англии». Целью друзей было также ознакомление с новой социалистической литературой для планируемой к изданию в Германии «Библиотеки выдающихся иностранных социалистов». А ещё Маркс и Энгельс рассчитывали ближе познакомиться с экономической и социальной жизнью Англии, укрепить связи с лидерами чартизма и руководителями лондонского Просветительного общества немецких рабочих.

ОСНОВНЫМ местом пребывания стал Манчестер — самый крупный в то время промышленный город Англии и центр её политической жизни тех лет. Знание Энгельсом города и библиотек Манчестера, его предшествовавшие контакты с лидерами чартистского и социалистического движений в значительной степени обеспечили результативность этой поездки. Хотя задуманным ближайшим планам не суждено было осуществиться, манчестерские материалы, в том числе конспекты Энгельса, были использованы, прежде всего, Марксом в его экономических работах, начиная с «Нищеты философии» (1847) и кончая «Капиталом». Мало кто знает, что выписки Энгельса из книги английского экономиста Ф.М. Идена «Положение бедных» (1797) послужили одним из главных источников для 24-й главы «Так называемое первоначальное накопление» в первом томе «Капитала».

Совместно Марксом и Энгельсом написано более ста работ. Первым было «Святое семейство», где они, как писал Ленин, заложили основы научного, «революционного социализма». Важнейшим плодом совместного труда Маркса и Энгельса в 1845—1846 годах стала работа над полемическими текстами с критикой немецких социалистов того времени (прежде всего идей индивидуализма и анархизма Макса Штирнера). Они предназначались первоначально для ежеквартального печатного издания, в котором вместе с Марксом и Энгельсом должны были участвовать и другие авторы: М. Гесс, Р. Даниельс, Г. Веерт, К. Бернайс.

В связи с неудачей первоначального проекта и попытками Маркса и Энгельса опубликовать рукописи в иной форме менялся их характер, вносились многочисленные поправки в их содержание, в том числе была добавлена критика взглядов Людвига Фейербаха. Комплекс этих незаконченных рукописей известен сегодня каждому, кто знаком с марксизмом, под названием «Немецкая идеология». Это редакционное название было дано Институтом К. Маркса и Ф. Энгельса при первой публикации в 1932 году. Публикация «Немецкой идеологии» в издании МЭГА в 2017 году (Marx, Karl, Engels, Friedrich. Gesamtausgabe (MEGA). Hrsg. von der Internationalen Marx-Engels-Stiftung Amsterdam (IMES). Band I/5: Karl Marx/Friedrich Engels. Deutsche Ideologie. Manuskripte und Drucke. Berlin / Boston: De Gruyter Akademie Forschung, 2017. 1893 S.) предлагает новый взгляд на историю возникновения, динамику развития замысла и значение этой работы. Хотелось бы, чтобы отечественный читатель знал об этом.

В формировании мировоззрения Маркса и Энгельса «Немецкая идеология» имела, по их собственным оценкам, важнейшее значение. В ней были выработаны основы исторического материализма, хотя терминологически это пока и не было отчётливо выражено. Как писал позднее Маркс, «мы тем охотнее предоставили рукопись грызущей критике мышей, что наша главная цель — уяснение дела самим себе — была достигнута».

Но самое известное совместное произведение Маркса и Энгельса — это, конечно, «Манифест Коммунистической партии», включённый ЮНЕСКО в 2013 году наряду с «Капиталом» Маркса в список печатных памятников мирового культурного значения. А ещё были десятки совместных статей, печатавшихся в годы революции 1848—1849 годов в «Neue Rheinische Zeitung» («Новой Рейнской газете»), публикации в других газетах и журналах, документы Интернационала и пр.

Вообще порой очень трудно определить степень влияния Маркса и Энгельса друг на друга и участие каждого из них в совместных работах. Оно не сводилось к объёму написанного каждым из авторов. В Энгельсе Маркс нашёл не просто единомышленника, разделявшего его идеи. «Мнением Энгельса Маркс дорожил больше, чем мнением кого бы то ни было. Энгельс был как раз тем человеком, которого Маркс считал способным быть своим соратником, — делился личными воспоминаниями зять Маркса Поль Лафарг. — Для него Энгельс был как бы целой аудиторией; чтобы убедить его в чём-нибудь, чтобы добиться признания им какой-либо своей идеи, Маркс не жалел никаких трудов. Мне, например, привелось видеть, как он перечитывал заново целые тома, чтобы отыскать факты, которые заставили бы Энгельса переменить мнение по какому-то …второстепенной важности вопросу… Убедить Энгельса согласиться со своим мнением было праздником для Маркса».

ОБЩЕНИЕ с Энгельсом стало со временем для Маркса просто необходимостью. Когда после поражения европейской революции 1848—1849 годов Маркс и Энгельс были вынуждены эмигрировать в Англию и на протяжении 20 лет оказались разлучёнными — Маркс с семьёй жил в Лондоне, Энгельс — в Манчестере, они, как писал Поль Лафарг, «продолжали жить общей духовной жизнью: …почти ежедневно переписывались по поводу текущих политических событий или по вопросам науки, делились собственными научными изысканиями».

Стоило Марксу несколько дней не получить писем от Энгельса, он начинал волноваться. «Уже один вид твоего почерка, — писал он Энгельсу, — прибавляет мне бодрости». «Одно из моих первых детских впечатлений, — вспоминала младшая дочь Маркса Элеонора, — прибытие писем из Манчестера. …и я всё ещё помню, как часто Мавр (так звали дома моего отца) разговаривал с автором писем, как будто он присутствовал тут же: «Ну нет, всё-таки дело обстоит не так…» — «Вот в этом ты прав!» — и т.д. и т.п. Но особенно запечатлелось в моей памяти, как Мавр, читая иной раз письмо Энгельса, смеялся до того, что слёзы текли у него по щекам».

Неисчерпаемый юмор пронизывает всю переписку Маркса и Энгельса. «Юмора, — вспоминал Энгельс, — наши враги никогда не могли у нас отнять». Когда после смерти Маркса один немецкий журналист написал «о горемыке Марксе», Энгельс высмеял его: «Быть может, когда-нибудь, когда я буду в особенно весёлом настроении, я его взгрею. Если бы этим болванам довелось прочесть переписку между Марксом и мной, они бы просто остолбенели. Поэзия Гейне — детская игрушка по сравнению с нашей дерзкой, весёлой прозой. Мавр мог приходить в ярость, но унывать — никогда! Я хохотал до упаду, когда перечитывал старые рукописи».

До нас дошло примерно четыре с половиной тысячи писем Маркса и Энгельса друг другу. Друзья делились новостями, прочитанным, давали советы друг другу, обсуждали процессы, происходившие в рабочем движении разных стран, и давали оценки лидерам, наконец, доверяли друг другу свои проблемы и переживания. Когда 6 апреля 1855 года в восьмилетнем возрасте умер любимый сын Маркса Эдгар, совершенно раздавленный горем Маркс написал Энгельсу: «Я никогда не забуду, как твоя дружба облегчила нам это ужасное время».

Неделю спустя Маркс вновь писал: «При всех ужасных муках, пережитых за эти дни, меня всегда поддерживала мысль о тебе и твоей дружбе и надежда, что нам вдвоём предстоит сделать ещё на свете кое-что разумное». Полностью доверяя друг другу, Маркс и Энгельс часто пересылали друг другу письма, приходившие в их адрес от самых разных корреспондентов, прежде чем давать ответ тому или иному лицу.

Энгельс распространял свою дружбу на всю семью Маркса. Не имея собственных детей, он относился к детям Маркса с подлинно отеческой нежностью и заботой. Дочери Маркса называли его своим вторым отцом. Энгельс до конца жизни оставался для них самым близким человеком.

«Когда Энгельс объявлял о своём приезде из Манчестера, — вспоминал Лафарг, — это было торжеством в семье Маркса. В ожидании шли нескончаемые разговоры о его предстоящем посещении, а в самый день приезда Маркс от нетерпения не мог работать. За стаканом вина, в табачном дыму друзья просиживали всю ночь, чтобы вдоволь наговориться обо всём, что произошло со дня их последнего свидания».

В 1869 году Энгельс завершил свою работу в фирме «Эрмен и Энгельс». Его ликование по этому поводу, свидетелем которого стала гостившая в тот момент у него в Манчестере Элеонора Маркс, показывало, что означало для Энгельса почти 20-летнее занятие противным всему его существу делом. «Я никогда не забуду его ликующего возгласа: «В последний раз!», когда он утром натягивал свои сапоги, чтобы в последний раз отправиться в контору, — вспоминала дочь Маркса. — Несколько часов спустя мы, стоя в ожидании у ворот, увидели Энгельса, идущего по небольшому полю, которое находилось перед его домом. Он размахивал своей тростью, пел и весь сиял от радости. Затем мы по-праздничному уселись за стол, пили шампанское и были счастливы».

Спустя год Энгельс переехал в Лондон и поселился неподалёку от Маркса. В течение последующих более десяти лет он ежедневно приходил к Марксу. «Часто они отправлялись вместе на прогулки. Но так же часто они оставались дома, в кабинете моего отца, шагая взад и вперёд — каждый по своей стороне комнаты, причём каждый из них высверлил каблуками ямки в полу, делая крутой поворот в углах комнаты. Здесь они обсуждали множество таких вопросов, которые и не снятся большинству людей. А нередко они подолгу молча шагали подле друг друга взад и вперёд…» — писала Элеонора Маркс.

Маркс недаром называл Энгельса своим alter ego, а их дружбу в шутку сравнил однажды с дружбой Ореста и Пилада, героев древнегреческих мифов, ставших нарицательными как символ верной дружбы. Это не означало полной идилии и растворения друг в друге. Возможно, для кого-то будет неожиданным узнать, что Энгельс был более резким человеком, чем Маркс. «В нём иногда бывало нечто по-военному решительное, что вызывало протест», — писал Либкнехт, вспоминая, как в редакции «Neue Rheinische Zeitung» всё шло гладко, пока там находился Маркс, но возникала «конфликтная атмосфера», когда его замещал Энгельс. То же самое происходило иногда и в Генеральном Совете I Интернационала, в работе которого Энгельс стал участвовать с 1870 года в качестве секретаря-корреспондента для Бельгии, Испании, Италии, Португалии и Дании.

ВСЕХ, знавших Энгельса, поражала его разносторонность. Наряду с филологией, лингвистикой, философией, историей и военным делом Энгельс изучал естествознание, математику, химию, ботанику, физику; кажется, не было такой области знания, которая его не интересовала. При этом, вспоминал Лафарг, «его любознательность удовлетворялась вполне только тогда, когда он овладевал изучаемым предметом до мельчайших его деталей». Его всеобъемлющая память сочеталась с необычайной быстротой и лёгкостью восприятия. «Работал он быстро и легко». Стиль Энгельса «отличался ясностью, блеском и остротой, независимо от того, писал ли он по-немецки или по-английски, что особенно редко для немца», — свидетельствовал Эдуард Эвелинг.

Маркс не раз упрекал Энгельса в том, что он разбрасывается в своих научных занятиях. В свою очередь Энгельс упрекал Маркса, говоря: «Я с удовольствием сжёг бы русские издания о положении сельского хозяйства, которые вот уже несколько лет не дают тебе закончить «Капитал»!» Речь шла об изучении Марксом в середине 1870-х годов фундаментальных статистических отчётов о состоянии сельского хозяйства в России после отмены крепостного права и реформ 1860-х годов. Их прислал ему на короткое время (это были предназначенные только для служебного пользования издания) переводчик первого тома «Капитала» на русский язык Н.Ф. Даниельсон. Для изучения русской литературы в подлиннике Маркс в 1869 году, то есть почти в пятидесятилетнем возрасте, начал изучать русский язык. И в этом ему также помогал Энгельс, знавший русский с начала 1850-х годов.

Энгельс, как никто другой в то время, понимал масштаб личности Маркса. В одном из писем он писал Э. Бернштейну в 1881 году: «Маркс настолько превосходит всех нас своей гениальностью, своей чуть ли не чрезмерной научной добросовестностью и своей баснословной учёностью, что если бы кто-либо попытался критиковать его открытия, то он только обжёгся бы на этом. …Я вообще не понимаю, как можно завидовать гению. Это настолько своеобразное явление, что мы, не обладающие этим даром, заранее знаем, что для нас это недостижимо…»

«Маркс стоял выше, видел дальше, обозревал больше и быстрее всех нас. Маркс был гений, мы, в лучшем случае, — таланты. Без него наша теория далеко не была бы теперь тем, что она есть. Поэтому она по праву носит его имя», — написал Энгельс позднее в работе «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии».

Абсолютная самоотверженность Энгельса по отношению к Марксу была не в последнюю очередь связана с тем, что он стремился дать Марксу возможность сосредоточить все свои силы в работе над «Капиталом». Создание этой «библии рабочего класса» Энгельс, как и Маркс, считал важнейшей задачей.

Но и Маркс, в свою очередь, прекрасно отдавал себе отчёт в том, какое значение имела для него самого и его семьи поддержка Энгельса. Не случайно, завершив работу над корректурой первого тома «Капитала», Маркс написал Энгельсу «16 августа 1867 г., 2 часа ночи»: «…Итак, этот том готов. Только тебе обязан я тем, что это стало возможным! Без твоего самопожертвования ради меня я ни за что не мог бы проделать всю огромную работу по трём томам. Обнимаю тебя, полный благодарности!»

После смерти Маркса лишь Энгельс был в состоянии разобраться в его рукописях и издать оставленное им литературное наследство. Отложив в сторону работу над «Диалектикой природы», которая так и осталась незавершённой, и другие замыслы, Энгельс на протяжении более десяти лет почти всецело посвятил себя изданию второго и третьего томов «Капитала», а также новых изданий первого тома. В 1883 году он опубликовал третье издание первого тома, в 1885-м — второй том «Капитала», в 1887 году — английское издание первого тома, в 1890-м — четвёртое немецкое издание первого тома и, наконец, в 1894 году — третий том «Капитала».

Для осуществления этой грандиозной работы требовались не только огромное физическое напряжение, но и исключительная интеллектуальная работа, которая по своему накалу не уступала работе автора. Не будем при этом забывать, что работа над «Капиталом» была лишь частью тех обязанностей, которые легли на плечи Энгельса после смерти Маркса: его собственные научные интересы, большая теоретическая и издательская деятельность, ведение обширнейшей корреспонденции.

«Работа, которую в последние годы выполняет этот человек, была бы не под силу и дюжине обыкновенных людей. Энгельс работает так ещё и потому, что знает, как и все мы знаем, что он, и только он один, может сделать наследие Маркса достоянием человечества», — писала Элеонора Маркс.

В ОДНОМ из первых некрологов на смерть Фридриха Энгельса руководитель австрийской социал-демократии Виктор Адлер написал: «Фридрих Энгельс соорудил своему другу Марксу памятник прочнее, чем металл, в виде двух последних томов «Капитала», но невольно он высек на этом памятнике и своё имя. Так же, как при жизни Маркс и Энгельс были неразлучны, так и на «Капитале» не будет стоять имя только одного из них. В истории политэкономии будет всегда значиться «Капитал» Маркса и Энгельса».

Эти слова, будучи процитированными В.И. Лениным в его статье «Фридрих Энгельс», получили широкую известность: «…Изданием I и II томов «Капитала» Энгельс соорудил своему гениальному другу величественный памятник, на котором невольно неизгладимыми чертами вырезал своё собственное имя. Действительно, эти два тома «Капитала» — труд двоих: Маркса и Энгельса».

«Нельзя думать об Энгельсе, не вспоминая в то же время Маркса, и наоборот: жизни их настолько тесно переплелись, что составляли, так сказать, одну-единую жизнь», — писал Поль Лафарг. Элеонора Маркс ещё при жизни Энгельса предсказала, что дружба между её отцом и Энгельсом «в будущем станет легендарной, как дружба Дамона и Финтия в греческой мифологии» — символ дружеской верности и самопожертвования.

«Европейский пролетариат может сказать, что его наука создана двумя учёными и борцами, отношения которых превосходят все самые трогательные сказания древних о человеческой дружбе». С этими ленинскими словами трудно не согласиться.

https://gazeta-pravda.ru/issue/107-3103 ... a-druzhba/


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Маркс современен всегда
СообщениеДобавлено: Вт авг 29, 2023 1:30 pm 
Не в сети

Зарегистрирован: Вт сен 28, 2004 11:58 am
Сообщений: 11254
Шубин А.В. Карл Маркс: взгляд историка из XXI века


При цитировании ссылаться на печатную версию: Шубин А.В. Карл Маркс: взгляд историка из XXI века // Историческая экспертиза. 2018, №3(16). С. 157-177.
В детстве меня учили, что Маркс – величайший из мудрецов. В юности я критиковал его как основателя учения, которое стало идеологической основой для деспотизма в моей стране. Но коммунистический режим пал, новый во многих отношениях оказался не лучше. В XXI веке наследие и личность Маркса могут рассматриваться куда спокойнее, во всяком случае – без вмешательства личных эмоций.

Философ, меняющий мир

Карл Маркс по праву занимает одно из ведущих мест среди социальных теоретиков XIX века. Он предложил один из вариантов комплексного объяснения исторического процесса, выстраивал цепочку от экономического «фундамента» эпохи к другим её элементам. «Ручная мельница дает вам общество с сюзереном во главе, паровая мельница — общество с промышленным капиталистом»[1]. В этом экономическом детерминизме проявляется однобокость, но концептуальные предложения Маркса дали пример другим исследователям, которые могут строить свои модели и на других фундаментах.
Экономический детерминизм Маркса создал ему репутацию экономиста. Но собственно экономических исследований в законченных работах Маркса не так много. Маркс – профессиональный философ (по современной российской квалификации – кандидат философских наук), его выводы рождаются в логических рассуждениях, а затем автор уже подбирает эмпирический материал для их подтверждения. Но и на этом он не останавливается. В знаменитых тезисах о Фейербахе Маркс писал: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его»[2].
То есть научные исследования нужны Марксу не сами по себе, не для удовлетворения любопытства или вклада в копилку знаний человечества, из которых каждый волен брать, что ему надобно. Исследования нужны для построения программы изменения мира к лучшему.
Это сильный, но обоюдоострый тезис. Желая изменить мир, философ может начать подгонять результаты своих размышлений под собственные идеологические представления об оптимальном общественном устройстве. Во всяком случае «Манифест коммунистической партии» телеологичен, история в нём стремится к тому коммунизму, о котором мечтают Маркс и Энгельс.
Программа Маркса формулируется с философским максимализмом. Философ может обходиться без анализа конкретной реальности и в своих выводах свободен от современности. Он может помыслить об обществе максимальной солидарности, о преодолении труда и «отчуждения». Юный Маркс и его друг и интеллектуальный оруженосец Фридрих Энгельс пишут смело до абсурдности, заглядывая в такие дали, где наивность граничит с провидчеством. Предложение Маркса и Энгельса, выдвинутое для решения проблемы специализации, характерно только для очень наивных представителей интеллигенции, никогда не занимавшихся физическим трудом, который требует навыков и квалификации: «в коммунистическом обществе, где никто не ограничен каким-нибудь исключительным кругом деятельности, а каждый может совершенствоваться в любой отрасли, общество регулирует все производство и именно поэтому создает для меня возможность делать сегодня одно, завтра – другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, — как моей душе угодно, - не делая меня, в силу этого, охотником, рыболовом, пастухом или критиком».[3] Общество обеспечит…
Но не будем смеяться над этой идеей, такой абсурдной для XIX в. Интересно, что в этой наивной картинке коммунистического общества разделение труда сохраняется, но оно не закреплено социально. Один и тот же человек, словно по-детски играя, занимается то аристократичной охотой (вряд ли при развитом животноводстве она преследует цель добычи продовольствия), то прозаическим скотоводством и рыболовством, то демократичной критикой. Но в этом детском саду присутствует мудрый воспитатель – общество, которое «регулирует», решает, чего не хватает – скотоводства или критики.
Идеал по «Немецкой идеологии» – это игра (позднее ставший более солидным Маркс предпочтет идеал научного творчества). Немножко того – надоело, немножко другого – наскучило – возьмемся за третье. Игра и труд – это не одно и то же. Маркс это понимает, и произносит фразу, шокирующую читателей: «коммунистическая революция выступает против прежнего характера деятельности, устраняет труд…»[4]

В дальнейшем, погружаясь в политическую и публицистическую рутину, Маркс забросил некоторые темы юности. Он больше не критиковал труд и не пытался разобраться в сложностях «отчуждения», сосредоточившись на философско-экономических категориях, среди которых центральной стала «прибавочная стоимость» – скорее философское, чем конкретно-историческое объяснение того, почему рабочие живут хуже, чем капиталисты. Вместо борьбы с «отчуждением» – не до конца проясненной, но фундаментальной причиной человеческих несчастий, Маркс объявляет главной задачей ликвидацию частной собственности, которую сам же иногда трактует как «лишь юридическое выражение» производственных отношений[5], то есть следствие, а не причину проблем капитализма.
Соединение философской диалектики и экономического детерминизма позволило Марксу освободиться от идеалистической школы Гегеля, сделать своё учение более убедительным для сторонников практических, экономических аргументов. Но Маркс создавал теорию не для «прогрессивной буржуазии», он нашёл социальный рычаг для свержения капитализма с помощью его «могильщика» пролетариата. И тогда настанет будущее, которое могло называться гуманизмом (и партия Сталина могла называться впоследствии Гуманистической партией Советского Союза). Слово «коммунизм» уже было занято общественно-политическими сектами, к которым Маркс не испытывал симпатии. В письме к А. Руге (1843) Маркс трактует коммунизм еще как «одностороннее осуществление социалистического принципа», «особое выражение гуманистического принципа»[6]. Но после некоторых колебаний Маркс и Энгельс все же решили, что их модель абсолютного альтруизма и целостности общества должна иметь именно такое название – коммунизм, общность. Диалектика плюс экономика – вот формула моделирования общества, которую избрал Маркс. А диалектика требует снятия, преодоления противоречий, в перспективе – целостности, тотальности социума.
Ленин и другие последователи Маркса и Энгельса правы, когда выводят их учение из гегельянства, материализма Фейербаха, либеральных экономических учений («буржуазная политэкономия») и социалистических теорий предыдущего периода, которые, дабы подчеркнуть их допотопность в сравнении с Марксом, называют утопическими. Утопия – место, которого нет, но которое может быть в будущем. В этом отношении Маркс – тоже утопист. Но он гордится научностью своего проекта (как сугубо научным считал свое учение и «утопист» Шарль Фурье). Научный утопизм.

Маркс и Прудон

В списке источников учения Маркса обычно отсутствует Пьер-Жозеф Прудон. Однако его влияние на Маркса заметно. Маркс читал «Что такое собственность» и положительно отзывался об этой книге Прудона. В «Святом семействе», несмотря на некоторые придирки к Прудону, Маркс и Энгельс признали, что Прудон «подробно показал, как движение капитала производит нищету»[7]. Но мало ли что мы читаем и хвалим. Правда, Маркс знакомился с мыслями Прудона и затем беседовал с ним лично, когда Прудон уже сформулировал основы своего учения, а Маркс еще находился в поиске. Прудон поставил задачу соединения экономики (в которой считал себя знатоком, и с ним были согласны многие читатели) и диалектики – где знатоком был как раз Маркс. Так что беседы Прудона и Маркса были посвящены решению общей задачи.
Познакомившись в 1844 г., Прудон и Маркс подробно обсуждали философские и экономические проблемы. Оба стремились использовать диалектику для анализа экономических процессов. Их дружеские отношения продолжались до 1846 г. Столь долгий срок знаменателен — Маркса нельзя назвать человеком, терпимым в отношении оппонентов. Характерно такое воспоминание К. Шуца, встречавшегося с Марксом как раз в этот период: «Все, что говорил Маркс, было, безусловно, основательно, логично и ясно, но я никогда не видел человека, столь высокомерно ранящего окружающих, который был бы столь невыносим. Как только какое-либо мнение расходилось с его мнением, он… не удостаивал чести даже рассмотреть его… Я хорошо помню тот тон рвотного отвращения, с которым он изрыгал слово “буржуа”, и именно “буржуа” он называл каждого, кто позволял себе ему противостоять»[8]. История конфликтов Маркса с Прудоном, Герценом, Бакуниным и даже собственным многолетним другом Эккариусом подтверждает это мнение. Дело, конечно, не только в неуживчивом личном характере Маркса, но и в неуживчивости его взглядов. Маркс в своей философской последовательности отстаивал тотальную целостность общества и радикальные пути к ней. Отклонение от чистых принципов могло вести к сохранению сферы частного, «буржуазного» в будущем обществе. В целостном коммунистическом обществе могла быть только одна истинная, «научная» точка зрения, все остальное было творением столь отвратительных «буржуа» и служило их самосохранению. Переход от несовершенства к тотальному решению проблем современного общества должен быть быстрым, революционным. Иначе целостное общество просто не может возникнуть – его будут разрушать противоречия.
Но объявить Прудона «буржуа» было нелегко. Он был известен как критик собственности и, к тому же, был рабочим — в отличие от Маркса. В то время как Прудон уже давно разрабатывал экономические проблемы, Маркс был профессиональным философом и еще только осваивал начала политической экономии.
В 1846 г., когда Маркс пытался привлечь известного социалиста к своему корреспондентскому комитету, Прудон разъяснил свой взгляд на путь преодоления собственности. В письме к Марксу Прудон подверг критике планы насильственной революции, выдвигавшиеся коммунистами: «не будем впадать в противоречие Вашего соотечественника Мартина Лютера, который ниспровергнув католическую теологию, тут же, при помощи отлучений и анафем принялся создавать протестантскую теологию… Может быть, Вы все еще придерживаетесь мнения, что никакая реформа не даст результата без того, что мы в прошлом называли революцией, которая может быть толчком. Это мнение я понимаю и извиняю, о нем я охотно побеседовал бы, поскольку я его долго сам разделял, но, признаюсь Вам, я полностью отошел от него в ходе моих последних исследований. Я считаю, что для успеха этого не нужно, и, следовательно, мы не должны рассматривать революционное действие как средство социальной реформы, так как это — мнимое средство, которое было бы призывом к применению силы, к произволу… Я предпочитаю сжечь институт собственности на медленном огне, чем придать ему новую силу, устроив варфоломеевскую ночь для собственников»[9]. Прудон призывал Маркса не считать ни один вопрос окончательно решенным и исчерпанным, свободно обсуждать любые точки зрения. «Вот, мой дорогой философ, то, что я сейчас думаю, если я только не ошибаюсь; и если это понадобится, я готов получить по рукам в ожидании моего реванша»[10]. Прудон «получил по рукам».
И несколько высокомерный тон письма Прудона (на тот момент — более известного теоретика), и обидное для Маркса наименование «философ» (то есть не специалист в экономике) еще не были основанием для разрыва. Но Маркс не собирался принимать предложенные Прудоном правила дискуссии. Высказав скепсис в отношении революционного переворота, Прудон поставил себя по другую сторону баррикад.
Маркс стал готовить удар по былому союзнику. Но, как это часто бывает в таких случаях, сокрушительный удар получил сам Маркс. Он еще не успел обработать свои экономические рукописи в книгу, а Прудон уже выпустил исследование “Система экономических противоречий или философия нищеты”. Опередив Маркса в изложении ряда идей, роднивших двух теоретиков, Прудон глубоко уязвил самолюбие оппонента. Не подозревая об этом, Прудон направил Марксу свою книгу с дружеским письмом. Ответом стала полная оскорблений работа “Нищета философии”.
На протяжении десятилетий Маркс настойчиво доказывал свое интеллектуальное превосходство над Прудоном. Это самоутверждение выглядит несколько странно, если вспомнить, что работы Маркса высоко оценивались современниками. Марксу было важно доказать, что он был отчасти даже учителем Прудона, хотя ученик этот оказался непутевым: «Я заразил его… гегельянством…»[11] Это – преувеличение. С основами гегелевской философии Прудон ознакомился раньше, слушая лекции де Аренса в Коллеж де Франс. Затем работы Гегеля Прудону читал Грюн (Прудон не владел немецким). Постижению диалектики Прудоном способствовал и блестящий знаток Гегеля Бакунин, ставший, в свою очередь, учеником Прудона на ниве анархизма. В лице Маркса Прудон получил лишь собеседника-гегельянца, причем весьма неортодоксального. Но и Прудон был неортодоксальным гегельянцем. Маркс, забывая о своих отклонениях от гегелевской ортодоксии, резко критикует Прудона за неортодоксальную трактовку диалектики.
Во многом два теоретика шли параллельными путями, но Прудон естественным образом опережал Маркса, так как начал заниматься политической экономией раньше.
И Прудон, и Маркс стремились вывести свои социальные взгляды из нужд и противоречий современного им общества. Прудон успел сделать это раньше. В работе «Система экономических противоречий или философия нищеты» Прудон применил метод диалектики и трудовую теорию стоимости к анализу экономических противоречий капитализма и предложил свой путь их преодоления. По мнению марксиста М. Туган-Барановского, «“Экономические противоречия” содержат в себе такую глубокую критику капиталистического строя, что большинству последующих критиков капитализма оставалось только развивать или видоизменять мысли Прудона. Не подлежит сомнению, что, несмотря на крайне пристрастную критику Прудона Марксом, “Капитал” Маркса создался под непосредственным влиянием “Экономических противоречий”. И это не удивительно, так как Прудон был первым замечательным экономистом, применившим гегелевский диалектический метод к исследованию системы экономических категорий во всей их совокупности. Тому же методу следовал и Маркс»[12]. Маркс вынужден был в своих философско-экономических штудиях следовать за Прудоном или параллельно ему.
Прочитав «Нищету философии» Маркса, Прудон охарактеризовал ее несколькими словами: «Это сплетение грубости, клеветы, фальсификации, плагиата»[13]. Читая Маркса, Прудон и его друзья делали пометки на полях. Они показывают, где, по мнению Прудона и его друзей, Маркс приписывает оппоненту то, что тот не утверждает, где нарушает логические правила. Прудон писал для себя, поэтому нередко он ограничивается краткими надписями: «Пустой треп», «Клевета», «Плагиат» (это — когда Маркс пересказывает Прудона, не указывая, что здесь он с ним согласен). Но ряд замечаний носит содержательный характер. Возможно, Прудон подумывал об ответе, но события революции 1848 г. отвлекли его, а после революции Маркс имел известность гораздо меньшую, чем Прудон, и, видимо, француз не счел необходимым тратить на Маркса свое время.

Диалектика истории

Прудону и Марксу стало не до взаимной полемики в 1848 г., когда Европу охватила революция. Теперь философам предстояло менять мир. Маркс и Энгельс не могут более вязнуть в исследованиях. Требуются четкие формулировки, кредо. Они выпускают «Манифест коммунистической партии». Здесь соединены две стороны их учения – диалектическая картина истории и социально-политический проект. Причем второе не вполне вытекает из первого. В начале Манифеста представлена картина истории, основанная на классовой борьбе: «История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов. Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов… Вышедшее из недр погибшего феодального общества современное буржуазное общество не уничтожило классовых противоречий… Наша эпоха, эпоха буржуазии, отличается, однако, тем, что она упростила классовые противоречия: общество все более и более раскалывается на два большие враждебные лагеря, на два большие, стоящие друг против друга класса – буржуазию и пролетариат»[14]. Это противоречие должно закончиться «революционным переустройством всего здания» в соответствии с проектом Маркса и Энгельса.
«Манифест» прогнозирует и призывает: «пролетариат использует свое политическое господство, чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия труда в руках государства, т.е. пролетариата, организованного как господствующий класс, и возможно более быстро увеличить сумму производительных сил.
Это может, конечно, произойти сначала лишь при помощи деспотического вмешательства в право собственности и в буржуазные производственные отношения», среди которых – экспроприация земельной собственности, высокий прогрессивный налог, отмена права наследования (позднее Маркс и Энгельс будут обличать Бакунина за приверженность этой идее), конфискация имущества эмигрантов и мятежников, банковская монополия государства, расширение государственного сектора и создание промышленных армий[15]. В основном эти идеи лягут в основу практики марксистско-ленинских партий в начале их правления. А критики марксизма, опираясь на программу «Манифеста», предсказывали возникновение нового общества угнетения, бюрократической диктатуры.
Из предложенной в «Манифесте» картины истории, где в каждой эпохе парами борются классы, а потом сменяются новыми парами в новых «общественных зданиях», не вытекает, что нужно именно централизовать всё в руках государства, а не передавать рабочим объединениям, как предлагали Прудон, Бакунин и другие оппоненты Маркса.
Участие коммунистов в революции 1848-1849 гг. было довольно скромным, хотя и позволило Марксу и Энгельсу приобрести полезный публицистический и политический опыт (а Энгельсу даже имидж военного эксперта). Подводя итоги этого опыта, Маркс и Энгельс выдвинули идею непрерывной революции. Возможность для смены социальных систем имеется далеко не всегда. Маркс фокусирует свое внимание на экономике как важнейшем показателе готовности к социальному перевороту. Хотя уровень экономики XIX в. оставлял капитализму еще немалые резервы роста, но в 1848-1850 гг. основоположники марксизма ждут со дня на день революцию, которая в результате непрерывного развития перерастет в мировую коммунистическую: «наши интересы и наши задачи заключаются в том, чтобы сделать революцию непрерывной (перманентной) до тех пор, пока все более или менее имущие классы не будут устранены от господства, пока пролетариат не завоюет государственной власти, пока ассоциация пролетариев не только в одной стране, но и во всех господствующих странах мира не разовьется настолько, что конкуренция между пролетариями в этих странах прекратится и что, по крайней мере, решающие производительные силы будут сконцентрированы в руках пролетариев»[16].
Не в экономическом полнокровии капитализма зарыта собака марксистской революции, а в продукте капиталистической экономики – в пролетариате. Это — армия революции и строительный материал нового общества. Готовность этой армии — это и есть предпосылка революции по Марксу.
Маркс надеется, что пролетарии используют свою энергию отрицания капитализма для разрушения этого строя, что автоматически приведет к возникновения нового строя – коммунизма. Но значит ли это, что рабочие сами по себе испытывают стремление именно к коммунизму? Позднее Ленин отметит, что стихийное рабочее движение не вырабатывает социалистической стратегии, идеология социализма привносится в рабочий класс извне, со стороны интеллигенции. Из этого следует, что соответствие социалистической стратегии интересам пролетариата – это теоретическая модель, а не результат эмпирических исследований. К чему же в действительности стремится пролетариат?
Прежде всего – это защита своих социальных прав, рост уровня зарплаты, но не ответственности. Это как раз то, что человеку дает социальное государство. Оно заботится о человеке труда, сохраняя его роль специализированного инструмента индустриальной машины. Сохраняя свой образ жизни, рабочий стремится не к социализму, а к социальному государству. К социализму он может стремиться только как человек, который хочет перестать быть элементом производственной цепочки, перестать быть фабричным рабочим.
Социальное государство не устранило эксплуатацию, но несколько смягчило ее последствия. Значительная часть рабочих получила защиту социальных прав, отпуск, пособия, некоторую уверенность в завтрашнем дне. А неомарксист Г. Маркузе с разочарованием констатировал социально-психологическую интеграцию рабочего класса в капиталистическое общество.
А по итогам первой революции с активным участием пролетариата Маркс написал работы «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.» и «18 брюмера Луи Бонапарта», в которых использовал метод классового анализа. Это также было нужно не само по себе. Эмоционально раздавая оценки участникам событий и абстрагируясь от некоторых важных обстоятельств, не важных с точки зрения его схемы, Маркс предлагает внутренне непротиворечивую картину развития революционного процесса от буржуазных задач к грани пролетарской стадии. После поражения пролетариата следует неизбежный откат к буржуазной диктатуре через бесславное (в отличие от пролетарского) поражение промежуточных («мелкобуржуазных») политических сил.
Увязывая разные стороны своей теории в письме к И. Вейдемейеру, Маркс писал: «То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов»[17]. Таким образом, Маркс выдвигает концепцию исторического развития, которое детерминировано развитием производства и ведет к бесклассовому обществу через централистичное (судя по «Манифесту») социально-политическое устройство, которое Маркс называет «диктатура пролетариата».
В 50-е – первой половине 60-х гг. Маркс хотя и комментирует текущую политику в публицистике, но смотрит на современность больше со стороны. Время коммунистов еще не пришло. Можно посвятить время теории. «Вызов Прудона» не забыт, и Маркс пишет свою философско-экономическую книгу «Капитал» – более обширную и причесанную, чем «Нищета философии». «Капитал» – это модель (можно спорить – насколько точная) одной общественно-экономической формации. Закладывается краеугольный камень формационной теории, основа которой предложена уже в «Манифесте коммунистической партии». Маркс не является первооткрывателем стадиальности общественного развития. Это признавал и Энгельс[18]. Но в работах Маркса впервые появилось понятие формаций – социальных комплексов, сменяющих друг друга. Как экономический детерминист, эти формации Маркс определил как общественно-экономические, основанные на определенных форме собственности и способе производства. Отталкиваясь от смоделированной им формации капитализма, Маркс пунктирно намечает остальные фазы. До капитализма – феодализм. А до этого? Тут сложнее. Уж больно непохожи античные общества Греции и Рима и азиатские деспотии Месопотамии и Египта. Маркс пытается решить эту проблему с помощью идеи двух параллельных форм собственности и, следовательно, формаций, вырастающих из первобытного коммунизма – азиатской и античной[19]. Энгельсу такой подход показался недостаточно стройным, и он упростил схему, настаивая, что до феодализма был рабовладельческий способ производства. Но ни в одной стране древности рабы не составляли большинства населения (применительно даже к «самой рабовладельческой» Греции это признают и сторонники концепции рабовладельческого способа производства[20], а относительно стран Древнего Востока этот факт уже не вызывает никаких сомнений). Кричащие различия между азиатским и европейским вариантами «рабовладельческого» способа производства время от времени порождали в советской историографии дискуссии об азиатском способе производства. Востоковеды доказывали вспомогательную роль рабовладения в Древнем Востоке. Они выдвигали концепции параллельного существования двух способов производства в древности либо предлагали объединить все многообразие докапиталистических эксплуататорских обществ в единой докапиталистической формации. Сторонники прежней концепции признавали, что названия «рабовладельческий способ производства» и «рабовладельческая формация» во многом условны, и наряду с рабовладением важную роль здесь играет эксплуатация крестьянского населения государственной корпорацией[21]. Идеологические органы каждый раз прекращали такие дискуссии. По ряду причин. Во-первых, утверждение о том, что государственная корпорация может быть эксплуататором сама по себе, а не как проводник воли какого-то иного класса, могло навести на мысль, что в СССР создано эксплуататорское общество с господствующим классом в лице государственной бюрократии. Во-вторых, предложение выделить две формации, существующие параллельно, а не последовательно, опиралось на богатый фактический материал о культурно-географических различиях стран Востока и Запада. Бросалась в глаза недооценка официальной идеологией местных особенностей, которые нивелировались формационной теорией. От теории отдельного «азиатского» способа производства – один шаг к цивилизационной теории, противостоящей стадиальному (в частности – формационному) подходу к общественному развитию (и также к обнаружению черт азиатского способа производства в СССР). После распада СССР интерес к формационной теории уменьшился, и напрасно. Историкам полезно иметь систему координат, где цивилизационные «меридианы» дополняются стадиальными «параллелями». «Докапиталистической» формации соответствует традиционное аграрное общество, «капиталистической» в основном – индустриальное городское, а посткапиталистическая перспектива сегодня может обсуждаться в контексте постиндустриального общества.

После капитализма: Маркс и Бакунин

С будущим Марксу было все ясно: после капитализма естественно наступит коммунизм. Переходом к нему станет диктатура пролетариата. Но и после того, как диктатура пролетариата выполнит свои задачи, коммунизм сначала будет неполный, ранний. Экономическое описание этих двух фаз коммунизма Маркс даст в 1875 г. в «Критике Готской программы». В марксистско-ленинской литературе первую фазу будет принято называть социализмом. Суть марксистской модели будущего общества – централизованная экономика, работающая по единому плану. Своего рода мировая фабрика с единым правлением, которое выбирается рабочими для общего блага.
Эта модель критиковалась сторонниками самоуправленческой модели посткапиталистического общества (социализма) – анархистами и народниками. Наиболее болезненные теоретические удары маркистской модели были нанесены М. Бакуниным, с которым Маркс сначала сблизился, а затем столкнулся на ниве I Интернационала.
Читая Маркса, Бакунин с поразительной точностью предсказал ряд важнейших, системообразующих черт того строя, который будет создан коммунистическими партиями в ХХ веке. Сколько бы после этого не писали о том, что Ленин и Сталин нарушали указания Маркса, и потому учитель не несет ответственность за учеников, критика Бакунина показывает – строители тоталитарной системы взяли у Маркса именно то, о чем предупреждал «Великий бунтарь».
Главная иллюзия марксизма — временный характер диктатуры, которая взялась управлять всем хозяйством страны: «Марксисты... утешают мыслью, что эта диктатура будет временная, короткая. Они говорят, что единственной заботой и целью ее будет образовать и поднять народ как экономически, так и политически до такой ступени, что управление скоро сделается ненужным, и государство, утратив политический характер, обратится само собой в совершенно свободную организацию интересов и общин...»[22]. Марксисты при этом забывают опыт истории, который показывает – любая правящая элита защищает свои привилегии.
Бакунин вскрывает коренное противоречие марксистского проекта – между целью и средствами: «Своею полемикою против них мы довели их до осознания, что свобода или анархия, то есть вольная организация рабочих масс снизу вверх, есть окончательная цель общественного развития… Они говорят, что такое государственное ярмо, диктатура есть необходимое переходное средство для достижения полнейшего народного освобождения… Итак, для освобождения народных масс надо их сперва поработить! … Они утверждают, что только диктатура, конечно, их, может создать народную волю, мы отвечаем, что никакая диктатура не может иметь другой цели, кроме увековечивания себя»[23]. Любой функционирующий аппарат стремится к самосохранению, а не самоуничтожению. И – оборотная сторона той же медали –«диктатура способна породить в народе лишь рабство», привычку подчиняться приказам центральной власти, что тоже отнюдь не будет способствовать отмиранию государственности[24].
Маркс отвечал: «Неужели, например, в профессиональном союзе весь союз образует свой исполнительный комитет? Неужели на фабрике исчезнет всякое разделение труда и различные функции, из него вытекающие? А при бакунинском построении “снизу вверх” разве все будут “вверху”. Тогда ведь не будет никакого “внизу”»[25].
Для Маркса непонятно, что переход к социализму действительно связан с преодолением жесткого разделения труда. Впрочем, Бакунин тоже не уделяет внимания этой теме, и находит решение проблемы на пути жесткого подчинения «верха» «низу» с помощью императивного мандата. Бакунин выступает за федерализм как антитезу диктатуре, а не любому различению «верха и низа». В концепции Бакунина «верх» подчинен «низу», и потому пирамида власти перевернута – с этой оговоркой можно даже согласиться с Марксом, что у Бакунина «все будут наверху», ибо делегаты от общин будут «внизу», под общинами. Аналогичную мысль Маркс берет на вооружение, защищаясь от возражения Бакунина: «Немцев считают около сорока миллионов. Неужели все сорок миллионов будут членами правительства?». Маркс отвечает: «Certainly, ибо дело начинается с общинного самоуправления»[26]. Но Маркс – централист, поэтому воля общин – не источник принятия решений в «диктатуре пролетариата», и миллионы рабочих, сertainly (разумеется), должны подчиняться другому правительству, гораздо более узкому, расположенному в центре этой системы и не подчиненному «императивному мандату» низов. Но Маркс уверен, что после того, как будут устранены экономические основы существующего общества, выборы утратят политический характер, а распределение функций центром не будет влечь за собой «никакого господства»[27]. Эта иллюзия будет рассеяна опытом ХХ века.
Анализируя современные ему общегосударственные избирательные механизмы и предложения Маркса, Бакунин показывал, что демократия при «государственном социализме» будет носить чисто формальный характер: «С какой точки зрения не смотри на этот вопрос, все приходишь к одному печальному результату – управление огромного большинства народных масс привилегированным меньшинством. Но это меньшинство, говорят марксисты, будет состоять из работников. Да, пожалуй, из бывших работников, но которые, лишь только сделаются представителями или правителями народа, перестанут быть работниками и станут смотреть на весь чернорабочий мир с высоты государственности, будут представлять уже не народ, а себя и свои притязания на управление народом»[28].
Бакунин вскрывает недемократичность любого государства, как марксистского, так и нет: «всякое государство... даже самое республиканское и демократическое, даже мнимо-народное государство, задуманное господином Марксом, в сущности своей не представляет ничего иного, кроме управления массами сверху вниз посредством интеллигентного и потому самого привилегированного меньшинства, будто бы лучше разумеющего настоящие интересы народа, чем сам народ»[29]. Очевидно, однако, что правящее меньшинство может быть и не интеллигентным. В любом случае — это насильственное господство элиты над обществом со стороны людей, считающих себя обладателями научной истины: «будет не что иное, как весьма деспотическое управление народных масс новою и весьма немногочисленною аристократиею действительных или мнимых ученых. Народ не учен, значит, он целиком будет освобожден от забот управления, целиком будет включен в управляемое стадо. Хорошо освобождение!»[30].
За предложенной Марксом моделью общества Бакунин видит сверхмонополистические капиталистические интересы будущей элиты: «Государство является, конечно, наиболее сильным из всех акционерных обществ... Труд, кредитованный государством, таков основной принцип авторитарного коммунизма, государственного социализма. Государство, ставшее единственным собственником... будет также единственным банкиром, капиталистом, организатором, управляющим национальным трудом и распределяющим его продукты. Таков идеал, основной принцип новейшего коммунизма»[31]. Государственный «социализм» оборачивается сверхмонополистическим аналогом капитализма.
На основе марксистского экономического централизма можно провести форсированную индустриализацию, построить социальное государство, мировую сверхдержаву, но не социализм, под которым понимается общество без разделения на господствующие угнетающие и трудящиеся угнетаемые классы.
Сторонники «чистого» марксизма могут утверждать, что Маркс не несет ответственность за практику Ленина, Сталина, Мао и других лидеров, которые выстраивали свои государства под красным флагом и под лейблом марксизма. Но если из концепции Маркса можно было вывести черты будущей диктатуры марксистов, это значит, что значительную долю ответственности за их практику он все же несет. Однако неверна и обратная крайность, когда из марксистской теории ее противники пытаются вывести все злодеяния коммунистов, включая Большой террор и «рукотворный голод». В коммунистической практике марксистская теория, скорректированная практикой (осуществленная настолько, насколько позволяют условия), накладывается на социально-культурную почву данной страны. И традиции страны, и состояние эпохи могут нести свою долю ответственности за происходящее. Как Христос не может отвечать за все деяния Церкви. Критики марксизма обращают внимание на то, что ни один марксистский режим не обходился без террора. Но, во-первых, это не всегда так. Скажем, президент С. Альенде террора не применял. Широкое использование террора характерно для одного из марксистских течений – марксизма-ленинизма. Во-вторых, даже марксисты-ленинцы использовали террор на протяжении части своего правления. С другой стороны, и их противники использовали террор («белый террор»). Причем белый террор применяли люди, выступавшие, как правило, за либеральные и христианские ценности. Нельзя же из этого делать вывод, что внедрение этих ценностей в политику неизбежно ведет к массовому кровопролитию. Это зависит от условий. Впрочем, Маркс не осуждал террор как таковой, считая применение этого средства возможным для быстрого сокрушения контрреволюции. Так что в попустительстве террору его обвинить можно, хотя эта черта его взглядов явно является периферийной. Трудно сказать, применял ли бы Маркс террор, если бы сам оказался во главе революционного правительства. Но то, что Маркс был не чужд подавлению инакомыслия, подтвердила история его деятельности в Интернационале.
Участие в Международном товариществе рабочих (МТР, I Интернационале) в 1864-1876 гг. стало наиболее значимым политическим деянием Маркса. 28 сентября 1864 г. в Лондоне открылось учредительное собрание МТР. Его учредили представители рабочих (прежде всего Британии и Франции), но присутствовали участники революционных, социалистических и коммунистических течений из разных европейских стран, в том числе – Маркс.
Интернационал стал идейной лабораторией, где должен был произойти синтез различных социалистических учений, и в то же время инкубатором классового сознания европейского рабочего класса. Женевский конгресс 1866 г. провозгласил одной из величайших целей Интернационала добиться того, чтобы «рабочие различных стран не только чувствуют, что все они – братья, но осознают себя объединенными частями одной освободительной армии»[32]. Вчерашние ремесленники из Франции, крестьяне из Силезии, рудокопы из Шотландии должны были осознать себя частью единого целого с общими интересами. И с этого момента пролетариат становился фактором мирового развития, сопоставимым по силе, а затем и превосходящего королевские дома, транснациональные корпорации и литературные течения.
С самого начала рабочие лидеры понимали, что успех Интернационала зависит от привлечения в его ряды социалистической интеллигенции, то есть мыслителей, выступающих за коренное изменение общественного строя, устранение эксплуатации и угнетения рабочих. Интернационал должен был быть достаточно широк в идейном отношении, в нем должны были «поместиться» все важнейшие социалистические течения Западной Европы того времени – прудонисты, марксисты, лассальянцы, бланкисты и др. Маркс написал проект манифеста МТР, в котором учитывал разнообразие взглядов членов этой организации.
Интернационал был создан рабочими лидерами, и с самого начала ему не хватало интеллигентов, способных обеспечить квалифицированную организационную и идеологическую работу. Одним из них стал Маркс, приглашенный на учредительное собрание МТР своим другом И.Г. Эккариусом (через несколько лет он будет объявлен «оппортунистом» за несогласие с действиями по расколу Интернационала). Вопреки более поздней марксистской мифологии Маркс не был основателем Интернационала, но он быстро стал одним из его лидеров, заняв две важные функциональные ниши – написание проектов идеологических документов и переписка с кадрами в разных странах. Для этого Маркс обладал хорошей квалификацией как публицист и полиглот. К тому же, как раз в середине 60-х гг. улучшилось материальное положение Маркса и Энгельса, что позволило им больше времени уделять общественной работе. До конца 60-х гг. Маркс и Энгельс были для Интернационала незаменимы. А для них на несколько лет он стал сферой практической социально-политической деятельности и каналом продвижения идей.
Маркс принял активное участие в работе Генерального секретариата организации, пытаясь превратить её в международную рабочую партию. Однако шаг за шагом Маркс и Энгельс укрепляли позиции сторонников рабочего государства против идеологов рабочего самоуправления. Это вызвало острый идеологический конфликт между «авторитарным» (государственническим) и «антиавторитарным» (анархистским, федералистским) крыльями Интернационала, а затем и раскол в 1872-1873 гг. При этом Маркс и Энгельс распространяли компромат на своего главного оппонента Бакунина.
Но Интернационал успел сделать главное – рабочие и левые движения Европы осознали силу международной солидарности. В 1870-1873 гг. в Европе произошел новый революционный подъем, в 1871 г. Парижская коммуна показала, каким может быть правительство социалистов. Европейские элиты осознали, что рабочий класс стал силой.
Под влиянием Коммуны и критики анархистов Маркс и Энгельс скорректировали свою политическую программу. Начав после Коммуны решительное нападение на Бакунина, Маркс во многом учел опыт Коммуны, сделав ряд важных уступок федерализму, то есть сблизил свой конструктивный идеал с прудоновско-бакунинским. В 1871 г. под действием Коммуны и поддержанных ею прудоновских идей Маркс окончательно переходит на позиции политического федерализма. Прежде абстрактные положения о «сломе государственного аппарата» и создании на его месте «диктатуры пролетариата» обрели конкретное наполнение. Диктатура пролетариата – это Коммуна, слом старого государственного аппарата – это переход к федерализму (коммунализму). То есть реализация политической программы конструктивного анархизма – по-прежнему проклинаемого марксистами Прудона.
Ссылаясь на декларацию Коммуны, Маркс в работе «Гражданская война во Франции» писал, что Париж стремится заменить прежнее государство и господствующие классы «политическим объединением самого французского общества при помощи коммунальной организации»[33]. Федерация коммун – идеальное условие для начала социалистических преобразований, «социальная республика», которая «обеспечивает это социальное преобразование коммунальной организацией»[34].
«Если бы коммунальный строй установился в Париже и второстепенных центрах, старое централизованное правительство сменилось бы самоуправлением производителей и в провинции»[35]. Маркс конкретизирует эту программу: «Собрание делегатов, заседающих в главном городе округа, должно было заведовать общими делами всех сельских коммун каждого округа, а эти окружные собрания в свою очередь должны посылать депутатов в национальную делегацию, заседающую в Париже; делегаты должны были точно придерживаться mandat imperatif (точной инструкции) своих избирателей и могли быть сменяемы во всякое время»[36]. Это полное воспроизведение системы делегирования, которую проповедовал Прудон, а за ним и Бакунин. Маркс пишет, что в центре сохранятся только немногие, хотя и важные функции. Словно «заразившись» от своих противников, Маркс называет «государство» «паразитическим наростом»[37]. Но все же ставит государство в кавычки.
В работе «Гражданская война во Франции» Маркс нарисовал несколько идеализированный образ Коммуны, указывая, например, на сменяемость депутатов в любое время, которой на самом деле не было. Для Маркса Коммуна – модель, ожившая программа грядущих революций. «Приукрашивание» Коммуны Марксом в ходе такого формулирования программы будущей «диктатуры пролетариата» идет в пользу федералистских положений.
Но, перейдя на позиции политического федерализма, Маркс остался централистом – но только в социально-экономической части своей концепции. Планирующий центр должен был оказаться сильнее политической надстройки, которая, по Марксу, должна была приобрести коммунальную, федеративную форму.
Все-таки Маркс был революционером, и романтические отблески революционного пожара могли заставить его признать правильность даже прудоновско-бакунинской системы федерализма. Но только в качестве политической надстройки. Это порождает противоречие между федерализмом и централизмом в программе марксизма, которое в ХХ веке способствовало распадению этого течения на множество направлений от почти анархических до тоталитарных.

Секрет успеха школы Маркса

На момент кончины Маркса в 1883 г. он мог претендовать на лавры одного из теоретиков политэкономии, то есть своего рода философии экономики (на основании его главной книги – «Капитала» нельзя было осуществлять конкретного экономического прогнозирования и планирования экономических преобразований). Социально-политические взгляды Маркса были разбросаны по разным статьям, нескольким брошюрам, неизданным фрагментам и письмам.
Но уже к концу века стало очевидно преобладание марксизма в рабочем движении и его заметное влияние в мировой социальной науке. Одно связано с другим — сильная теория привлекала кадры социал-демократии.
В этом быстром возрождении организационной структуры марксизма после смерти его основателя есть некоторая загадочность, не осознававшаяся самими марксистами, для которых триумф «единственно верного учения» был предопределен.
Между тем еще в 70-е гг. шансы лассальянства и анархизма могли казаться предпочтительными. Готская программа германской социал-демократии содержала лассальянские положения, за что была раскритикована Марксом в «Критике Готской программы» в 1875 г. Интернационал федералистов, в отличие от распавшегося марксистского, еще продолжал существовать. Во Франции начался ренессанс прудонизма.
Не блестящи были и успехи марксизма на ниве науки. «Капитал» Маркса так и остался незаконченным — его автор за многие годы работы не смог объяснить ряда противоречий своей теории[38]. Другие опубликованные работы Маркса носили публицистический или идеологический характер, и его репутация как ученого висела на волоске. После смерти Маркса его учение могло повторить судьбу идей Фурье и Сен-Симона. Но этого не случилось, и значение такого поворота судьбы для развития мировой социальной мысли очень велико.
Впервые со времен Лютера и Кальвина судьбы мира зависели не от королей, полководцев и изобретателей, а от идеологической школы численностью в несколько десятков человек.
Главой этой школы стал друг, спонсор и тень Маркса Фридрих Энгельс. Его научные и публицистические способности вполне сопоставимы с марксовыми, но по части амбиций он был значительно скромнее, уступая Марксу первые роли. Уже в последние годы жизни Маркса Энгельс принялся за обработку идей своего друга, превращение их в стройное учение и создание школы марксизма – сообщества социальных исследователей и общественных деятелей, мыслящих в соответствии с общей методологией. Общность методологии, притягательная сила совместной общественной цели, взаимоподдержка в полемике с внешними силами, «раскрутка» друг друга позволили сделать учение Маркса постоянным и влиятельным участником идейной жизни всего мира. Именно школа превратила марксизм в исторический фактор, превосходящий по мощи целые государства.
В «Антидюринге», «Диалектике природы» и «Происхождении семьи, частной собственности и государства» Энгельс достраивал здание там, где Маркс не продвинулся дальше стройплощадки. Второпях Энгельс заполнял бреши учения фрагментами чужих исследований, что позволило «марксоедам» выдвигать обвинения в плагиате. Но и Энгельсу было не по силам завершить всю систему, аргументированно ответить на множество актуальных вопросов социальной мысли с позиций марксистского метода. Здесь в работу включились Карл Каутский, Франц Меринг, Эдуард Бернштейн, Антонио Лабриола, Жюль Гед и Георгий Плеханов. В каждом из них интерес к марксизму пробудился по-разному, но Энгельс сумел организовать эти интернациональные силы. Именно им и предстояло сформировать ортодоксию марксизма и как интеллектуальной школы, и как политической идеологии. Вторая задача вскоре вышла на первый план, и марксизм пошел по пути упрощения Маркса. «Основное направление их деятельности можно рассматривать фактически как продолжение деятельности самого Энгельса. Они стремились различными путями систематизировать исторический материализм как всеобъемлющее учение… способное… дать рабочему движению широкое и ясное представление о мире, которое сразу смогли бы усвоить наиболее активные его сторонники»[39].
Культ Маркса, укреплявшийся его последователями, позволял камуфлировать недостатки теории по крайней мере внутри марксистской субкультуры. Как писал В. Чернов, уважительно относившийся к марксистскому наследию, «его почитатели, с самим Энгельсом во главе, в особенности непосредственно после смерти своего вождя, учителя и друга, настолько были увлечены естественным пиететом к его имени, что, бесспорно превзошли меру в превознесении его исторических заслуг и тем самым умалили значение всех его предшественников»[40].
Но в этом культе, безусловно, сковывавшем свободное научное творчество, была и конструктивная сторона – научная дисциплина, приверженность согласованной терминологии и методологии, слаженное распространение идей вовне. Где свободные ученые провели бы вечность в дискуссиях, марксистская школа действовала как мощная агитационная машина, предвосхищая достижения современного пиара, гипнотизируя неофитов авторитетами, научное сообщество – объемами коллективно переработанного эмпирического материала, стройностью методологии и политической актуальностью. Ни одна другая научная школа не имела такой связи с социальным движением, с общественной практикой. Ни одно социальное движение, социалистическое течение не имело в этот момент такой научной школы. Это стало главным козырем марксистов в борьбе за кадры. Марксизм впервые оправдал свое самоназвание «научный социализм», над которым издевался Бакунин. Марксизм стал социалистическим течением, ядром которого была научная школа, и благодаря этому на некоторое время его теория действительно приблизилась к достижимому на тот момент уровню научной истины. Марксистская социал-демократия стала эмпиричной, сосредоточенной на актуальной реальности и потому более далекой от идеалов, от утопии посткапиталистического общества. Эта оборотная сторона научности не была осознана как опасность, но плоды ее будут зреть очень быстро в ревизионизме, желающем порвать с утопией.
Марксизм, несмотря на все способности авторов его нового поколения, так и остался бы сектой, если бы не два обстоятельства: учение сумело хорошо адаптироваться к новым тенденциям времени, в то время как конкуренты либо не выдвинули сильных теоретиков, либо «ушли в отрыв» от реальности конца XIX века. Марксизм занял нишу на правом фланге социалистического учения, постепенно поглощая и этатистские (прежде всего лассальянство и бланкизм), и умеренные (прежде всего социал-либерализм и прудонизм) течения. Субъективные успехи школы удачно «вписались» в тенденцию к складыванию государственно-монополистического индустриального (индустриально-этакратического) общества, которая возобладала в ХХ веке. Марксизм предложил инструментарий, который позволит проложить короткие, хотя и болезненные пути форсированной модернизации.
Смешав в единой системе социалистические ценности и индустриально-технократический проект, Маркс привил социальной политике режимов ХХ века ряд социалистических идей, которые должны были стать достоянием протестной, а не правящей среды. Прививка марксизма помешала господству в умах технократической элиты ХХ в. нацистских и полу-нацистских идей, наиболее полно выражающих элитаризм индустриальной олигархии. Благодаря идейному синтезу, осуществленному марксизмом, индустриальные государства стали более устойчивыми, элитарная социальная наука и производные от нее официальная мысль и массовое сознание – в гораздо большей степени пропитанными социалистическими ценностями, чем в случае последовательной реализации технократического проекта олигархической элитой и одновременного столь же последовательного отстаивания принципов бесклассового общества социалистами.
Но в индустриальной модернизации и социальном государстве содержится важный рубеж применимости марксизма. Централизованная социальная машина, предложенная Марксом, оказалась адекватна задачам форсированной модернизации и социального государства, но не более высоким целям создания гуманистического общества, о котором абстрактно рассуждал молодой Маркс. К этим целям человечеству предстоит найти новые пути.




[1] Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 4. С. 133.
[2] Там же. Т. 3. С. 4.
[3] Там же. Т. 3. С. 32.
[4] Там же. С. 70.
[5] Там же. Т. 13. С. 6-7.
[6] Там же. Т. 1. С. 380.
[7] Там же. Т. 2. С. 38.
[8] Proudhon P-J. Systeme des Contradictions economiques ou Philosophie de la Misere. / Marx K. Misere de la Philosophie. Paris, 1983. T. 1. P. IX.
[9] Op. cit. Т.3. Р. 326-327.
[10] Op. cit. Р. 327.
[11] Маркс К. О Прудоне (письмо И.Б. Швейцеру). // Прудон П.Ж. Что такое собственность? М., 1998. C. 319.
[12] Туган-Барановский М.И. Прудон. // Прудон П.Ж. Что такое собственность? С. 332.
[13] Proudhon P-J. Systeme des Contradictions economiques…Т.1. Р. XV.
[14] Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 4. С. 424-425.
[15] Там же. С. 446-447.
[16] Там же. Т. 7. С. 261.
[17] Там же. Т. 28. С. 427.
[18] Энгельс Ф. Анти-Дюринг. М., 1988. С. 264.
[19] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. 1 С. 462-465.
[20] См., например: От доклассовых обществ к раннеклассовым. М. 1987. С. 58.
[21] Подробнее см.: Общее и особенное в историческом развитии стран Востока. М., 1966.
[22] Бакунин М.А. Философия, социология, политика. М., 1989. С. 483.
[23] Там же. С. 483-484.
[24] Там же. С. 484.
[25] Там же. С. 615.
[26] Там же. С. 615-616.
[27] Там же. С. 616.
[28] Бакунин М.А. Философия, социология, политика. С.483.
[29] Там же. С.314. Маркс не разделял идеи народного государства, и эта фраза может быть отнесена полностью только к Лассалю. Но в общем контексте она направлена против марксистов не менее, чем против лассальянцев. Тем более что Бакунин ясно выступает и против идей «нового рабочего, народного государства» (то есть против и Маркса, и Лассаля).
[30] Бакунин М.А. Философия, социология, политика. С.483.
[31] Бакунин М.А. Избр. соч. Пг., М., 1919-1926. Т. 4. С. 176.
[32] Справочная книга социалиста Гуго и Штегмана. СПб., 1906. С. 277.
[33] Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 18. Т. 17. С. 567.
[34] Там же. С. 559.
[35] Там же. С. 343.
[36] Там же. С. 343.
[37] Там же. С. 345.
[38] См., например: Бем-Баверк О. Критика теории Маркса. М., 2002.
[39] Андерсон П. Размышления о западном марксизме. На путях исторического материализма. М., 1991. С. 16.
[40] Чернов В.М. Конструктивный социализм. М., 1997. С. 4.


https://web.archive.org/web/20210414222 ... z_xxi_veka


Вернуться наверх
 Профиль  
 
Показать сообщения за:  Сортировать по:  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 8 ] 

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Кто сейчас на форуме

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 19


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Найти:
Перейти:  
cron
Powered by phpBB © 2000, 2002, 2005, 2007 phpBB Group
Русская поддержка phpBB