О конфликтном поле национальных отношений в современной России
16.04.2014 г.
Доклад Изборскому клубу группы экспертов под рук. Сергея Черняховского
Получившие широкую известность через массмедиа события последних лет во многих российских городах: Кондопоге, Сагре, Пугачёве, Арзамасе и, главное, в Москве: от Манежной площади до Бирюлёво, — являются всего лишь «верхушкой айсберга» конфликтного поля национальных отношений в Российской Федерации.
Которое, в свою очередь, является частью конфликтного поля этноконфессиональных и социальных отношений современного российского общества.
За последние годы эти конфликтные поля стремительно, синергетически расширялись, что, в случае продолжения данной тенденции, ставит под вопрос дальнейшее существование российского государства и русской цивилизации в целом.
Несмотря на уничтожение и исчезновение с политической карты мира Советского Союза, Российская Федерация с населением в 140 млн человек (примерно 2% населения мира) продолжает осуществлять суверенитет над более чем 17 млн кв. км (примерно 11,4%) территории планеты и — после присоединения в 1997 году к Конвенции ООН по морскому праву 1982 года — над 7,6 млн кв. км (примерно 5,8%) территориальных вод, где расположено, по разным оценкам, от 25% до 30% мировых ресурсных запасов (включая пресную воду).
Не случайно представления о том, что «ресурсы России должны принадлежать всему человечеству и находиться под международным управлением», получают всё большее распространение в глобальном информационном пространстве, которое контролируется транснациональными корпорациями.
И эти представления уже реализуются на практике — как через интернационализацию, порой принудительную, экономических субъектов, получающих лицензию на разработку российских сырьевых месторождений, так и через деятельность международных «природозащитных» организаций, типа Всемирного фонда дикой природы (World Wide Fund, WWF), который долгое время патронировался принцем Филиппом, супругом королевы Великобритании Елизаветы II. Благодаря усилиям WWF российская юрисдикция была де-факто ограничена в 14 «экорегионах» нашей страны. Значительную роль играет также осуществляемый по различным каналам «вывоз капитала» из России, который представляет собой форму передачи государственных и частных доходов, полученных в основном от экспорта российского сырья, под иностранную юрисдикцию.
Однако все эти и многие другие формы «международного управления», под которым скрывается управление транснационального капитала, не решают окончательно задачи ослабления, вплоть до упразднения, национального государственного суверенитета над ресурсами России. Поэтому сценарии использования внутрироссийских конфликтных полей для нового «передела собственности» на территории нашей страны, включая конфликтное поле национальных отношений, в пользу иностранных акторов, — становятся всё более востребованными. Тем более — в условиях взятого действующим политическим руководством РФ после кризиса 2008-2009 гг. курса на евразийскую интеграцию, восстановление социально-экономического и геостратегического потенциала российского общества.
Согласно данным последнего по времени масштабного социологического опроса, проведённого Левада-центром в октябре 2013 года, лозунг «Россия для русских» полностью поддерживают сегодня 23% против 15% в 2008-м и даже ещё в 2012 году. О том, что данный лозунг неплохо осуществить «в разумных пределах», говорят еще 43% против 42% в 2008-м и 41% в 2012-м. Отвергают и говорят, что это настоящий фашизм, лишь 19%, хотя в 2008 году опрошенных, разделяющих этот тезис, было 25%, а в 2012 году — 23%.
Лозунг «Хватит кормить Кавказ!» поддерживает сегодня 71% опрошенных — ещё год назад таковых было 65%. Хотя в данном случае речь идёт, по сути, о новом этапе расчленения страны.
Нелегальных мигрантов считают нужным выдворять за пределы России сегодня 73%, а помогать им легализоваться и ассимилироваться в России – 15%, хотя в 2008 году соотношение этих показателей было 54% и 25%.
Хотели бы, чтобы власть ограничила число приезжих в Россию 78%, а предлагают «не ставить на пути притока приезжих административных барьеров и пытаться использовать его на благо России» — 14%. В 2008 году их было соответственно 52% и 35%.
Понятно, что Левада-центр, как типичный представитель «формирующей социологии», действующий в прозападных интересах, ставит некорректные и даже провокационные вопросы.
Для тех, кого в России условно называют либералами, эти данные — иллюстрация «нецивилизованности России», её «скатывания к фашизму», лишний довод в призывах к Западу не иметь с ней дела и по возможности ввести на её территории внешнее правление.
Для тех, кого в России условно называют «русскими националистами», эти данные — подтверждение их претензий «выражать волю народа», лишний довод в требованиях к власти либо вести политику в соответствии с их интересами, либо передать власть их представителям.
Для тех, кто представляет в России и за её пределами «альтернативные» российскому национальные проекты, эти данные — основание для восприятия России как «образа врага» и объединения своих усилий против неё.
Подобная ситуация делает конфликтное поле национальных отношений в РФ полем «встречного боя» сразу нескольких геостратегических проектов, главными из которых являются глобалистский «западный» проект и находящийся в стадии трансформации (трансмутации) российский проект.
Не вдаваясь в подробную характеристику данных проектов (это тема отдельного специального исследования), отметим, что, судя по всему, это «поле боя» в ближайшей перспективе может стать определяющим для дальнейших судеб России, поскольку, после провала «болотной оппозиции» 2011/2012 годов, теперь именно через него проходит «направление главного удара» Запада по нашей стране.
Отсюда совершенно необходимой является системно-динамическая оценка конфликтного поля национальных отношений в современной России. Предлагаемый ниже вариант такой оценки не претендует быть «руководством к действию», или, тем более, «истиной в последней инстанции», но способен, на наш взгляд, обозначить некоторые «окна возможностей» для дальнейших действий на этом поле.
«НАЦИОНАЛИЗМ» КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН СОВРЕМЕННОСТИ
«Национализм» сегодня продолжает оставаться актуальным политическим феноменом как на глобальном, так и на микрорегиональном уровне. В целом можно сказать, что начало XXI века отличается двумя наиболее ярко выраженными проявлениями энергий национального уровня. Это направление «национально-традиционалистского общественного движения», которое ведёт целенаправленную борьбу с мировым идеологическим наступлением «глобализации», осуществляемым под эгидой флагмана капиталистического мира США. Проявление этого вектора «борьбы» мы видим как в самих развитых капиталистических странах, так и в развивающихся постколониальных государствах.
Второе важнейшее направление «национализма» — специфическое продолжение деятельности именно «глобалистских сил», которые, используя чаще всего этнонационализм, создают и спонсируют националистические движения в своих целях: а именно — для слома крупных и устоявшихся государственных образований, что позволяет эффективнее осуществлять диктат глобалистских ТНК (транснациональных корпораций), которые, как планируется, должны в конечном итоге заменить национальные государства.
Довольно парадоксальным выглядит тот факт, что национализм прорывается в ряде регионов, где нет чёткого понятия нации. Казалось бы, в Западной Европе, где феномены «нации» и «национализма» сформировались, они сегодня должны уходить в прошлое. Но нет, именно сейчас правые и консервативные партии, базируясь на патриотизме и порой на прямом национализме, берут реванш на разного вида выборных кампаниях внутри Евросоюза, что отражает приверженность общества к постулатам и категориям национальной самобытности.
Между тем националистические партии в Восточной Европе, напротив, используются в основном как инструмент проамериканских глобалистских действий, направленных, прежде всего, против России и евразийской интеграции.
Для современной России после её расчленения в 1991 году «национальные отношения» и «местный национализм» становятся крупнейшей проблемой, которую пытаются использовать глобалистские центры, прежде всего — США, в деле дальнейшего расчленения нашей страны и уничтожения русской цивилизации.
НАЦИЯ КАК БОЛЬШАЯ КОММУНИКАТИВНАЯ СИСТЕМА
Как известно, в настоящее время существуют две основные концепции феномена «нация»: примордиальная и конструктивистская, «этнонация» и «гражданская нация». Согласно первой, нация есть переход этнической, кровной и/или языковой общности на особую ступень развития. Согласно второй, нации есть результат направленного «нациестроительства»: индустриализации, распространения всеобщего стандартизированного образования, развития науки и техники (в частности, книгопечатания, средств массовых коммуникаций и информации), а также особого правового режима — национального гражданства. После Второй мировой войны концепция «гражданской нации» приобрела безусловное доминирование: через создание Организации Объединённых Наций (ООН) и её расширение за счёт распада колониальных империй и образования новых «национальных государств».
Следует отметить, что одним из создателей концепции «национального конструктивизма» — сначала в теории, а затем и на практике создания Советского Союза — следует считать И.В. Сталина, давшего в своей работе «Марксизм и национальный вопрос» (1913) следующее определение нации: «Нация есть исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры». В советском обществоведении феномен нации трактовался как историческая общность людей, включавшая в себя общность территориально-географическую, общность историко-культурно-языковую, общность государственно-политическую и общность экономическую. С этой точки зрения феномен нации представляет собой относительно позднее историческое образование, которому в общем-то не более пятисот лет. То есть «нации» появляются тогда, когда через рыночные отношения устанавливается особый, национальный режим социально-экономической и культурно-идеологической общности.
В данной связи следует отметить, что обе эти концепции — «этнонации» и «гражданской нации» — построены на эмпирических принципах, «снизу», через перечисление и объединение неких характеристик феномена нации, ни одна из них не объясняет его «сверху», через более общие понятия. Именно поэтому возникают дополнительные, комплементарные характеристики нации. Например, «Жизнь нации — это ежедневный плебисцит» (Х. Ортега-и-Гассет), в сжатой форме повторяющий рассуждения Э. Ренана: «Нация — это душа, духовный принцип. Только две составляющие присущи этой душе, этому духовному принципу. Один из них — в прошлом, другой — в настоящем. Один из них — это совместное обладание богатым наследием воспоминаний; другой — фактическое согласие, желание жить вместе, воля продолжать ценить общее наследие... Существование нации (простите за эту метафору!) — повседневный плебисцит». В близкой традициям Юма и Беркли трактовке Бенедикта Андерсона нация — «это воображенное политическое сообщество», то есть реально существуют рационально мыслящие индивиды, а нация — всего лишь продукт их сознания, их «воображения», в силу того, что они себя идентифицируют именно этим, а не каким-либо иным образом. Отсюда возникает представление о том, что «не нация создает национализм, а национализм — нацию», то есть ведущая роль в создании наций отводится «субъективным» идеологическим процессам, взятым в отрыве от какой-либо объективной основы.
Насколько это соответствует действительности, можно судить, например, по результатам Всероссийской переписи населения 2010 года. Как сообщил 30 апреля 2010 года глава Росстата Александр Суринов, в России заявили о своей национальной самоидентификации 2 гнома, 6 гоблинов, 45 эльфов и около 100 джедаев, а официально «указавших иные ответы о национальной принадлежности», то есть не входящих в число официально признанных национальных деноминаций, насчитывалось 66 648 человек. При этом в Австралии, согласно переписи населения, джедаев (персонажи голливудского киноцикла «Звёздные войны») насчитывается несколько десятков тысяч, а по всему миру таковых, возможно, наберётся несколько сотен тысяч. Могут ли эти «эльфы» и «джедаи» считаться нациями?
Распространение социальных сетей, включая сетевые компьютерные игры, привело к тому, что твиттерами, фэйсбуками или ворлдкрафтами де-факто являются миллионы людей, проводящих значительную часть жизни в соответствующих виртуальных пространствах. Там возникают и свой жаргон, и свои экономические отношения. Но будет ли всё это — хотя бы в отдалённой перспективе — способствовать созданию «виртуальных наций» и их признанию в качестве таковых международным сообществом? Появятся ли некие обязательные или приоритетные «электронные надстройки» у существующих национальных государств — в виде «электронного правительства», «электронного паспорта», «электронного гражданства» и т.п.? Или же мы будем иметь дело с формированием неких «постнаций» — уже на основе не столько этносов, сколько «нетосов», сетевых сообществ?
Эти вопросы могут сегодня показаться неактуальными и абстрактными, но вероятный спектр ответов на них имеет самое прямое отношение к интересующей нас проблематике, связанной с системно-динамической оценкой национальных отношений.
То, что национальные отношения есть отношения системные, никаких сомнений не вызывает: нет и не было наций, состоящих из одного человека. Более того, нет и не было наций, состоящих из двух, десяти, ста или даже тысячи людей, — то есть национальные отношения есть отношения не только системные, но и относящиеся к классу больших систем. Насколько больших — сказать трудно. Судя по историческому опыту, национальные отношения как система (но еще не нация) возникают на уровне около миллиона человек. Конечно, при желании можно отнести к нациям общности монегасков (7 тысяч человек), лихтенштейнцев (34 тысячи человек) или люксембуржцев (473 тысячи человек), каждая из которых обладает не только собственным языком, но и собственным государством, однако степень их вовлечённости в экономические, правовые и культурные отношения соседних наций настолько велика, что эти «малые нации», по сути, являются исторически и политически обособленными частями соответственно французской (монегаски) и немецкой (лихтенштейнцы, люксембуржцы) наций. То же самое касается и сан-маринцев, которые даже говорят на итальянском языке.
То есть нация — это, прежде всего, «большая система». И в этом отношении для неё справедливы все закономерности теории больших систем. В том числе нация как большая система представляет собой некую целостность, противопоставленную другим целостным большим системам. Принципиально такая системная целостность может быть реализована на трёх взаимосвязанных уровнях.
Низший, общецелое — когда элементы системы объектно связаны друг с другом более сильно, чем с внешним миром, с элементами других систем, собственно, и создавая систему как таковую.
Единоцелое — когда элементы системы субъектно связаны друг с другом более сильно, чем с внешним миром, с элементами других систем.
Самоцелое — когда элементы системы проектно связаны друг с другом более сильно, чем с внешним миром, с элементами других систем.
Что такое объектные связи — более-менее понятно: это коммуникации по поводу объектных, материальных ценностей.
Что такое субъектные связи — тоже более-менее понятно: это коммуникации по поводу субъектных, душевных ценностей.
А что такое проектные связи? Следуя данной логике, это должны быть связи по поводу проектных, духовных ценностей.
То есть нация — не просто «большая система», а большая коммуникативная система.
Какие уровни системной целостности и, соответственно, системных коммуникаций задействованы в национальных отношениях? Прежде всего, это субъектный уровень, уровень единоцелого. Термины «национальное единство», «национальные интересы», «национальный характер» используются очень широко и очень давно. Точно так же именно нации в форме государств признаны через ООН субъектами современного международного права: как экономического, так и политического.
Всё это прямо указывает на то, что национальная общность — это некий коллективный субъект, обладающий не только качеством целостности, но и качеством единства с различением «свой — чужой».
Такова базовая, фундаментальная системно-динамическая характеристика национальных отношений. Которые, разумеется, могут распространяться и на более низкий уровень, общецелого, и на более высокий уровень, самоцелого, близкий к цивилизационному и конфессиональному уровням. Что можно проиллюстрировать следующей достаточно простой схемой:
«национальная самость»
↑
«национальное единство»
↓
«национальная общность»
При этом любые национальные отношения требуют целостной самоидентификации: «да или нет». Поэтому нация — не этнос. Можно быть, например, генетически, этнически «наполовину поляком, наполовину русским», но нельзя быть «полуполяком, полурусским» по своей национальной идентичности. То есть национальные отношения требуют целостного соотнесения себя с некими «образцами» той или иной национальной системы, их принятия и стремления к соответствию этим «образцам». Если такие образцы отсутствуют, национальная самоидентификация является принципиально невозможной. А что может быть таким образцом?
Образцом служит, прежде всего, система межсубъектных (поведенческих) ценностей, как правило, воплощённая через образы тех или иных субъектов. Нация, как большая коммуникативная система, обязана обеспечивать, согласно концепции отечественного культуролога Михаила Петрова, два взаимосвязанных типа коммуникаций: трансляцию (передачу) и трансмутацию (изменение), в данном случае — национальной системы ценностей. Соответственно, для нации характерен специфический набор социальных институтов «индустриального» и «постиндустриального» общества, которые обеспечивают функционирование данной коммуникативной системы. Трансляция: система всеобщего образования, библиотек и музеев, призывной армии, общенациональных средств массовой информации (газет, журналов, радио, телевидения). Трансмутация: системы отбора научно-технического, политического и художественного творчества (академии наук, институты представительской демократии, системы «соцзаказа» в разных сферах искусства, от архитектуры и литературы до музыки и кино, и т. д.). На ранних этапах нациестроительства существенную роль играли конфессиональные каналы коммуникации (протестантизм в Европе, «никонианская» реформа православной церкви в России и т.д.)
Само название формально правящей в современной России партии — «Единая Россия» — с данных позиций является не произвольной случайностью, а заявленной целью возвращения нынешней «национальной общности» как общецелого на уровень «национального единства» как единоцелого. Как только и если эта политическая задача будет выполнена — неизбежной станет смена приоритетов с переходом на уровень самоцелого, «национальной самости», «большого проекта». То есть нынешние национальные отношения в России описываются еще более простой, по сравнению с «нормативной», схемой:
«национальное единство»
↑
«национальная общность»
Как идёт этот процесс? В каких условиях? Каковы его результаты и перспективы?
ПРИЧИНЫ И СЛЕДСТВИЯ РАЗРУШЕНИЯ
СОВЕТСКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ПРОЕКТА
В 2004 году, выступая с президентским посланием Федеральному собранию РФ, Владимир Путин назвал уничтожение Советского Союза «крупнейшей геополитической катастрофой ХХ века». И это действительно так. Однако крах СССР был не только крупнейшей геополитической катастрофой ХХ века, но и крупнейшей цивилизационной катастрофой человечества, а заодно — и крупнейшей национальной катастрофой.
Эту катастрофу можно охарактеризовать как катастрофу советского национального проекта.
Конечно, если исходить из «позднесоветской» официальной версии, согласно которой в СССР было 15 наций, оформленных в союзные республики и, соответственно, имеющих право на самоопределение вплоть до отделения, а также энное количество национальностей и народностей, оформленных в автономные республики, автономные области, национальные округа и т.д., такими правами не обладающих, то трансформация союзных республик СССР в «новые независимые государства» выглядит хотя и печально, но тем не менее относительно обоснованно.
Но если применять к данной ситуации не формально-правовой, а системно-динамический подход, то мы должны будем признать, что в СССР союзные республики не представляли собой «особые общности людей, объединенных территориально-географически, историко-культурно, государственно-политически и экономически». При всех социокультурных, этноконфессиональных и исторических различиях в СССР существовала единая общенациональная большая коммуникативная система, традиционная для «Большой России», для русского цивилизационного проекта. В формате советского национального проекта. Именно в этом формате, а не в формате «отдельных» союзных республик шла идентификация подавляющего большинства населения СССР, что было подтверждено и его «лебединой песней» в виде Всесоюзного референдума 17 марта 1991 года.
Напомним, что тогда на вопрос: «Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновлённой федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?» — из 185,6 миллиона граждан СССР с правом голоса ответили 148,5 миллиона (79,5%); из них 113,5 миллиона (76,43% голосовавших, или 60,7% граждан) ответили «Да». Случилось это на шестом году горбачёвской «перестройки», когда центральная власть уже сделала всё от неё зависящее, чтобы дискредитировать в глазах населения весь советский проект. Тем не менее большинство, и даже подавляющее большинство населения Советского Союза, как участием в референдуме, так и своим ответом «Да», подтвердило свою национальную самоидентификацию именно как советских людей.
Дальнейшее образование «новых независимых государств» на территории СССР, включая Российскую Федерацию, являлось незаконным, и эта незаконность, нелегитимность всегда была очевидна для любого, кто смотрел на вопрос не с точки зрения пропагандистских штампов тех лет, а с точки зрения юридической. Разница между Новоогарёвскими проектами и Беловежскими соглашениями заключалась только в том, что первые пытались оправдать уничтожение Советского Союза неким правовым механизмом, а вторые открыто ему противоречили. Хотя бы потому, что подписавшие Беловежские соглашения президенты Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (Б.Н. Ельцин), Украинской Советской Социалистической Республики (Л.М. Кравчук) и Белорусской Советской Социалистической Республики (С.С. Шушкевич), во-первых, не имели на то никаких законных полномочий, а во-вторых, полностью был проигнорирован тот факт, что среди государств — основателей СССР значилась и Закавказская Советская Федеративная Социалистическая Республика, правопродолжателями которой являлись совместно Азербайджанская Советская Социалистическая Республика, Армянская Советская Социалистическая Республика и Грузинская Советская Социалистическая Республика, без подписи представителей которых участники Беловежских соглашений могли — даже при наличии соответствующих полномочий, которые, повторимся, отсутствовали, — заявить только о том, что их союзные республики выходят из состава СССР, но никак не о том, что «Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает своё существование».
Признание Беловежских соглашений международным сообществом является признанием де-факто юридически ничтожного документа, которое породило множество не только внутриполитических проблем во всех бывших союзных республиках СССР, ставших «новыми независимыми государствами», включая Россию, но и проблем международной политики. Главной из них стало признание единственной правопродолжательницей СССР Российской Федерации. Которая приняла на себя все права и обязательства Советского Союза на международной арене, включая место в Совете Безопасности ООН, зарубежные долги и активы СССР, статус ядерной державы и т.д. — вплоть до негласной ответственности за территориальную целостность бывших союзных республик, получивших ряд земель в составе Советского Союза (например, Украина — Крым, Северную Буковину, Закарпатскую область; Литва — Клайпеду (Мемель) и Виленский край) или вообще образованных решением органов советской власти (как, например, Молдавская СССР или бывшие союзные республики Средней Азии).
Поэтому раздел Советского Союза по границам союзных республик был вовсе не осуществлением заявленного Конституцией СССР 1977 года принципа признания права наций на самоопределение вплоть до отделения, а его полным игнорированием, поскольку игнорировалось право советской нации на существование в рамках своего государства. Интересы этой реальной нации были ущемлены в пользу интересов этнических общностей, за которыми никто, собственно, такого права не признавал по причине, если можно так выразиться, отсутствия или прерывности их государственно-исторической традиции (краткий период существования балтийских республик-лимитрофов в 1918-1939 годах можно рассматривать и как исключение, и как подтверждение этого правила). Тем не менее «национальные отряды» партийно-советской номенклатуры с радостью узурпировали власть в «новых независимых государствах», объявив бывшие союзные республики национальными и приступив к процессу «нациестроительства». Что привело к целой череде политических и военных конфликтов на «национальной» почве. Россия также не избежала этой участи — достаточно вспомнить хотя бы длящиеся конфликты на Северном Кавказе, включая две чеченские войны и принуждение к миру грузинских войск в Южной Осетии в августе 2008 года.
Беловежские соглашения проливают ясный и беспощадный свет на причины разрушения Советского Союза — конвертацию власти в собственность правящим слоем партийно-государственной номенклатуры. Причём этот процесс начался задолго до прихода к власти М.С. Горбачева, более того — именно этот процесс и привёл его к власти во главе мощной группировки «перестройщиков», костяк которой сформировался ещё при Хрущёве («оттепель») на базе бывшей «коминтерновской», то есть проанглосаксонской группы в руководстве СССР.
Разрушение Советского Союза было, прежде всего, разрушением большой коммуникативной системы советского национального проекта — через замещение и захват институтов и каналов коммуникации для трансляции альтернативной системы ценностей.
Причем если для населения бывших союзных республик был предложен некий суррогатный заменитель в виде идей «национальной независимости» и «нациестроительства», реализация которых сводилась опять-таки к разрушению советского проекта, основанного на традиционных ценностях русской цивилизации, то для населения Российской Федерации такое «нациестроительство» было табуировано, поскольку в общегосударственном масштабе могло осуществляться лишь на традиционных ценностях русской цивилизации. Повторим, что границы практически всех «новых независимых государств», то есть бывших союзных республик, не были обоснованы ничем, кроме соответствующих решений органов советской власти, которая теперь объявлялась чуть ли не преступной. В соответствии с этими решениями наша страна отказалась от огромных территорий, чья принадлежность России никогда и ни у кого не вызывала сомнений. Это юг и восток современной Украины, часть Узбекистана, значительная часть Прибалтики, с историческими городами, входившими в состав российских земель ещё восемьсот лет назад, север Казахстана и так далее. После объединения Германии и уничтожения СССР русские стали самым крупным в мире разделённым народом, десятки миллионов представителей которого оказались за пределами Российской Федерации.
Но внутри РФ наличие и тем более укрепление этих границ Конституцией 1993 года, а также реальной практикой государственной власти (о чём речь пойдёт ниже) было оправдано в ещё меньшей степени. Отсюда — конституционный запрет на общегосударственную идеологию, отсюда — требование Ельцина к «национальным» автономиям в составе Российской Федерации — «берите суверенитета столько, сколько сможете унести» (куда унести? Не важно — важно, что ИЗ России), отсюда — бессрочное и многообразное ущемление русского населения РФ в правах и свободах по сравнению с «национальными меньшинствами».
Русскому народу как государствообразующему народу России предлагалось изменить свою самоидентификацию не только в привязке к тем или иным территориям Советского Союза как «Большой России» — но изменить самоидентификацию, манифестируя себя не в качестве народа-просветителя и народа-созидателя, а народа-оккупанта, народа-колонизатора, народа-поработителя.
Отрицанию подвергалось само значение многовекового собирания земель российским государством и защиты населяющих их народов. Разрушение союзного государства означало постановку огромного вопроса над всей героикой и позитивной оценкой этого процесса и всех этих событий.
Вопрос нависал даже над ролью СССР и советского народа в качестве народа — победителя фашизма, спасшего мир от порабощения.
Раздел СССР означал пересмотр всех оценочно-ценностных составляющих национального самосознания его народов. На место исторической и национальной гордости, даже в тех случаях, когда это открыто не артикулировалось, — по умолчанию ставилось требование открытого или молчаливого признания вины за собственное существование, своей отрицательной роли в мировой истории и к тому же — своей никчемности. Миллионы людей объявлялись либо преступниками, либо участниками исторических преступлений, народом, шедшим по принципиально неверному пути, народом, обречённым на лишение прав и свобод, присущих другим народам мира и «национальным меньшинствам» собственной страны.
Утрата Прибалтики означала демонтаж и разрушение практически всего Петровского вектора, имевшего следующие составные: возвращение России территорий, отнятых у неё в условиях немецко-шведской агрессии XII—XIII веков, соответственно — отказ от зоны исторического возникновения российской государственности.
Утрата Украины означала не только утрату понятных геостратегических границ «Большой России», с таким трудом восстановленных к концу XVII века, но и разрушение смысловой оси единства восточнославянских народов.
Утрата Закавказья не только открывала вопрос об удержании Кавказа и единства по потенциальной «волжской линии», ставшей русской только к концу XVI века, но и перечёркивала смысловую ось образования и развития страны как объединения исторически православных народов.
Потеря среднеазиатских республик разрушала евразийскую статусность России. Не говоря о том, что постсоветская Центральная Азия становилась зоной экспансии Китая, Ирана, Турции и всего «исламского мира», а также зоной международного наркотрафика.
Если русский народ становился из народа-защитника, спасителя, просветителя и строителя народом-оккупантом, поработителем и изгоем — носителем исторической вины, то Россия из страны славянского, православного, евразийского единства, европейской и морской державы, восходящей в своей исторической преемственности к эпохе и цивилизации эллинизма через эллинистические оазисы Средней Азии, Причерноморья и Кавказа, — обращалась в нечто невнятное по своей идентификации.
Она обрушивалась в свои «новые старые границы» — возвращая себя в состояние чуть ли не Московского княжества — источника «ясыря» для «набеговой экономики» и данника Золотой Орды, правопреемниками которой могли считать себя все исламские этносы Евразии.
Демонтаж СССР, таким образом, оказался не только социальной контрреволюцией, но и катастрофой всего проекта русской цивилизации. Как писал в 1992 году советник Б.Н. Ельцина Анатолий Ракитов, целью «рыночных реформ» в Российской Федерации является трансформация всего «цивилизационного ядра русского народа», его модернизация через катастрофу, поскольку иного эффективного механизма модернизации для России не существует.
В результате многолетней реализации этой политики сегодня мы имеем:
— вслед за расчленением единой политической советской нации — разрушение самоидентификации претендента на роль ее преемника «российской протонации»;
— на фоне общего кризиса и запуска механизма исторического регресса — обращение самоидентификационных процессов до уровня наиболее примитивных, «варваризованных» общностей-этносов.
Хорошо известно, что львиная доля трансфертов федерального бюджета регионам России приходится на долю «национально-государственных субъектов РФ», то есть бывших автономных республик, областей и округов. Вот, например, график, который иллюстрирует соответствующие данные за 2007 год.
Как можно видеть, в дюжине «лидеров» по дотациям из федерального бюджета не было ни одной из 70 «обычных» областей или краёв РФ, а в «топ-20» их оказалось всего две, причём это области Крайнего Севера, лишённые богатых природных ресурсов: Камчатская (15-е место) и Магаданская (18-е место). В то же время там находятся 18 из 23 «национально-государственных» субъектов РФ.
Поясним, что это — не инвестиции для развития социально-экономического потенциала соответствующих территорий, а «кормовые» деньги, которые передаются из федерального бюджета региональным на выполнение социальных обязательств и социальных программ. Стоит ли удивляться тому, что между уровнем федеральных дотаций и уровнем рождаемости в этих регионах наблюдается почти прямая корреляция? Или тому, что настроения «национального» иждивенчества и «национального» превосходства над этническими русскими, которые обеспечивают выплату «дани» «новым национальным сообществам», всё шире распространяются среди «титульных наций» данных субъектов РФ?
Добавим к этому гигантские явные и скрытые дотации из России бывшим союзным республикам, начиная с 1992 года и вплоть до нынешнего дня, общий объём которых оценивается в астрономическую сумму около триллиона долларов США. Добавим к этому «демпинговый» вывоз сырья и капиталов на Запад, прямые и косвенные потери от которого исчисляются примерно в пять триллионов долларов. Сопоставим эти цифры с текущей капитализацией российской экономики (не фондового рынка, с абрамовичами и «газпромами», а всей экономики!) на уровне примерно 600 млрд долларов при ВВП (по паритету покупательной способности) в 3 трлн долларов. Не забудем про совершенно дикую для современного мира неравномерность распределения национального дохода (по официальным данным, индекс Джини в РФ достигает 45%, по неофициальным — зашкаливает за 65%, тогда как в 1991 году для СССР он составлял менее 26%) — в свете этих данных причины и следствия разрушения советского национального (и цивилизационного) проекта, а также возникновения конфликтного поля национальных отношений в современной Российской Федерации станут совершенно прозрачными.
Весьма показательно, что именно Путин, назвавший крах советского проекта «крупнейшей геополитической катастрофой ХХ века», дал и первое внятное определение самоидентификации Российской Федерации, охарактеризовав её как «сохранённую территорию СССР». Но сохранённые территории на то и являются сохранёнными, что решают задачу не только дальнейшего удержания «остатков былой роскоши» — но также задачу возврата утраченного и отнятого.
МАСШТАБЫ КОНФЛИКТНОГО ПОЛЯ
НАЦИОНАЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙ В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
Расчленение СССР привело к возникновению 168 этнотерриториальных притязаний с общей площадью в 18 млн кв. км — 4/5 территории СССР. При исключении повторного учёта это даёт 15,8 млн кв. км — 70,7% территории Союза.
Три притязания наиболее глобальны (больше 1 млн кв. км каждое) требования создания Республики Русь (около 8 млн кв. км), Енисейской республики, а также проблема Северного Казахстана. Их исключение как малореальных даёт 165 конфликтов с площадью 6,8 млн кв. км.
Можно выделить четыре основных района таких притязаний:
— Запад, с территорией в 1547,9 тыс. кв. км и населением в 84,4 млн чел.,
— Кавказ и Закавказье — 440,4 тыс. кв. км, 28,2 млн чел.,
— Средняя Азия и Казахстан — 3994,4 тыс. кв. км, 49,4 млн чел.,
— Поволжье — 864,2 тыс. кв. км, 28,7 млн чел.
Лишь две из 24 пар граничащих республик не имеют конфликтов: Россия/Белоруссия и Литва/Латвия. Налицо несколько безграничных анклавных притязаний — Каракалпакия (от Узбекистана, Россия), Крым (от Украины, Россия), Приднестровье (от Молдовы, Россия) Калининградская область (от России, Германия).
Притязания разнятся по степени заявленности. На республиканском уровне в 15,2% случаев. На высшем уровне местной власти - 25% случаев (при межреспубликанских конфликтах — 13,6%). Партиями и общественными движениями заявлены 43% (при межреспубликанских конфликтах — 40%), средствами массовой информации — 18% (30,3%).
Следует отметить, что высокая степень заявленности на Западе и низкая на Востоке дают обратное соотношение степени остроты конфликта.
Конфликты абсолютно симметричны на 12 границах из 22, на 4 — неполная симметрия, на 6 — имеют место притязания одной стороны.
Базой конфликтов являются: компактное проживание этносов в настоящее время — в 36% случаев, в прошлом — 12%, консолидация этносов — 7%, разъединение — 1%, изменение границ — 34%, из них с апелляцией к границам до 1945 г. — 26%, до 1939 г. — 4%, до 1924 г. — 11%, до 1917 г. — 5,5%. В оставшихся случаях проблема этносов и границ действует совместно. Выдвинуты внешние притязания практически по всему кольцу границ СССР.
Тенденцией является эскалация ответных требований и развитие их по принципу "матрёшки": с учётом того, что сельским районам соответствует сравнительно однородное этническое заселение, а крупным городам — полиэтнично-интернациональное.
Объективной причиной конфликтов являются:
— этническая пестрота;
— множество эмбрионов национальной государственности;
— низкая структурированность и слабый регионализм;
— абсолютность административных границ.
Субъективными причинами конфликтов можно признать:
— разыгрывание национальной карты после 1985 г.;
— борьба местных элит за сохранение своей власти;
— исчезновение Центра как арбитра межнациональных противоречий, споров и конфликтов;
— игра на национальных чувствах для консолидации общества в целях решения узкосоциальных задач меньшинства.
С известной степенью остроты стоит и «русский вопрос», который связан с формальным отсутствием у русского этноса национально-государственного образования и ущемлением прав русскоязычного населения в республиках СССР. Однако следует отметить, что, по данным опросов, хотя около 83% формально считают себя русскими (в РФ), лишь 17% готовы себя идентифицировать как «чисто русские» в этническом смысле.
Подавляющее большинство этих конфликтов связаны с крахом советских национального и цивилизационного проектов, в результате которых был изменён социально-экономический строй, а вместе с ним изменилось социально-экономическое обеспечение разных социально-этнических групп и регионов, были разрушены соответствующие хозяйственные структуры, обеспеченность трудом и соразмерным уровнем доходов, что привело к потере коммуникативного единства. Быстрее и острее всего эти процессы сказались на «национальных окраинах» СССР, что привело к погромам турок-месхетинцев в Узбекистане, армяно-азербайджанскому конфликту вокруг Нагорного Карабаха, резне в Приднестровье, абхазско-грузинскому конфликту и так далее.
Особое место в конфликтном поле национальных отношений современной России занимают проблемы мигрантов из бывших республик СССР и дальнего зарубежья. Как отмечалось выше, к уничтожению Советского Союза привели, прежде всего, процессы деградации союзной элиты, отражением которых стали «национально-демократические» движения в союзных республиках. Всё это делалось именно под проект «русского национального буржуазного государства». Предполагалось, что в новых геостратегических рамках остальные постсоветские республики превратятся в неоколонии, перед которыми Российская Федерация не имеет никаких социальных обязательств, но которые будут поставлять в Россию дешёвую рабочую силу. На деле это обернулось не образованием сателлитов нового типа, «жадною толпой» стоящих у подножия «российского трона», а массовым переходом последних под покровительство других мировых «центров силы». Хотя бы потому, что продаться последним казалось выгоднее, нежели слабой и дезорганизованной Российской Федерации. Последний пример подобной политики мы могли наблюдать во время недавнего украинского «евромайдана», на нейтрализацию которого пришлось бросить 15 млрд долларов.
Но частично этот сценарий реализовался — по разным данным, в настоящее время на территории РФ находится до 15 млн инокультурных и иноязычных гастарбайтеров, что превышает 10% собственного населения России, также не являющегося национальным единством. Согласно переписи 2010 года, численность русского этноса в РФ сократилась до 110 млн человек, составив уже менее 78% населения страны.
Между тем миграционные потоки из управляемых превратились в стихийные. Стал заметно меняться этнический состав тех мест, где наблюдался относительный избыток рабочих мест. В результате люди, живущие в одном городе и районе и так или иначе постоянно общающиеся между собой, в своей практике уже не объединялись общим участием в однотипном трудовом процессе, а разъединялась разным типом трудовой деятельности и разными доходами, как вытекающими из разного отношения к собственности, так и из того, что мигрирующие представители иного этноса, как правило, с одной стороны, были заняты менее престижными и менее оплачиваемыми видами труда, с другой — в результате ещё и составляли конкуренцию местным группам, ранее занимавшим подобные рабочие места, но не согласным работать за те деньги, на которые соглашались мигранты.
А при отсутствии единого интегрирующего идейно-смыслового и культурного поля получалось, что этих людей разъединяет тип занятости, работа, уровень материального благосостояния, разные культуры и разные бытовые привычки. Плюс к этому эмпирическим путём выявлено, что если в некоей зоне проживания имеющейся общности (в том числе — этнической или профессиональной) доля инокультурного элемента доходит до 10% — уже ощущается элемент дискомфортности, если она превышает 20% — появляется напряжённость и конфликтность. В некоторых регионах России, включая Москву, данный показатель сегодня уже явно зашкаливает за 30%, превращая эти регионы в зону потенциальных конфликтов.
Решает ли этот спектр вопросов национальная политика российского государства? Или хотя бы формулирует их как вопросы государственной важности?
От концепции многонациональности —
к концепции миростроительства
Оставшаяся после раздела «большой империи» Российская Федерация, конечно, стала не национальным государством, а «малой империей», которую Путин вполне точно определил как «сохранённое ядро территории Советского Союза».
Собственно, для многих представителей смешанных этносов сегодня в России их самоидентификация как русских принималась именно в смысле действительных наследников той новой нации, которая образовывалась в СССР, то есть в том же смысле, в каком за границей во времена Союза «русским» называли и грузина, и туркмена, — в том смысле, в котором в нынешнем Израиле еврея из любой республики СССР по прежнему считают «русским».
Строго говоря, русский народ всегда был имперским гиперэтносом, народом, который скреплял империю, был носителем некой идеи «единства народов в открытой истине». Лишить его этого имперского начала — значит лишить строящей его самосознание претензии на поиск и обладание «высшей истиной».
Вообще, что значит «переделать империю в национальное государство»? Это добиться интеграции всех народов империи в единой «союзной, имперской» нации, как носителе смыслового объединяющего начала, «сверхрусскости», «наднациональной идеи», которой сегодня лишена Россия, то есть — собственный миропроект, который она могла бы предъявить миру, как предъявляют его остальные ведущие страны.
Трудно придумать более издевательский парадокс, нежели призыв к созданию «национального государства исторических имперцев». В лучшем случае — это нечто вроде существующего ныне государства Мальтийского Ордена, не имеющего собственной территории, в худшем — Византийской империи в канун османского завоевания, когда она практически ограничивалась окрестностями Константинополя.
И те, кто хочет избавить Россию от «имперского бремени», от проектной составляющей национального бытия, лишь передадут это право другим. И на деле получат не «национальное русское государство», а, к примеру, «Великую туранскую империю». В которой уже русским придётся просить для себя равноправия, и либо они, в лучшем случае, станут младшим братом в новой империи, либо им вообще не найдётся в ней места, как не нашлось его для русского населения в «Независимой Ичкерии».
Поэтому вопрос не в том, плох ныне принятый правительством проект Концепции национальной политики Российской Федерации или хорош. То, что в нём написано, – по существу в основном верно.
Проблема в том, что он большей частью охватывает как бы «горизонтальный срез» проблемы: регулирование отношения между представителями разных народов России. Это и нужно, и необходимо, от этой необходимости деться никуда нельзя. Потому что такие проблемы есть — это совершенно очевидно. Но реальной политики, направленной на решение этих проблем, — нет, что также совершенно очевидно.
Поскольку межнациональные отношения, как мы отметили выше, — не только сумма межэтнических, межкультурных и межконфессиональных отношений. Кстати – межконфессиональные в последнюю очередь: как правило, вообще конфессиональная идентификация противостоит национальной самоидентификации. Она может быть и шире: в рамках концепта «ни эллина, ни иудея», а может быть и уже — есть масса этносов и даже наций, разорванных принадлежностью к разным конфессиям.
В классическом, не системно-динамическом, понимании национальной проблемы она сводится к нескольким более частным вопросам.
Это, во-первых, вопрос о национально-государственном самоопределении тех или иных национальных образований.
Во-вторых, это вопрос признания правового равенства представителей разных этнических групп.
В-третьих, это вопрос обеспечения равных социально-экономических прав в том государстве, в котором они живут.
В-четвёртых, это вопрос обеспечения для каждого народа возможностей его культурного развития.
И, в-пятых, обеспечение бесконфликтного общения в местах совместного проживания.
Строго говоря, все эти вопросы в СССР были решены: все более или менее многочисленные «нации и народности» имели свои национально-государственные образования, все имели равные политические и социально-экономические права («еврейский вопрос» с пресловутым «пятым пунктом» касался в основном права на свободную эмиграцию и свободную смену гражданства). Проводилась официальная политика как сохранения национальных культур, так и их взаимопроникновения и обогащения. В основном существовало относительно бесконфликтное бытовое общение. При этом власть и стремилась форсированно развивать экономически отсталые регионы, обеспечивать в них рабочие места и регулировала миграционные потоки.
Причём отношения на межнациональных стройках, в местах полиэтнического проживания были предметом постоянной политической деятельности и контроля политических структур советского гражданского общества.
В условиях создания иного социально-экономического строя, где исчезло понятие совместной деятельности в общих целях, с одной стороны, как бы исчезло то начало, которое покрывало все различия, с другой — на первый план вышли чисто материальные отношения. Не только между представителей разных классов, но и у представителей разных этносов и регионов оказались разные экономические условия существования: и разный уровень зарплат и доходов, и разный уровень обеспеченности работой.
Если же национальная политика, как это следует из «Концепции...» рассматривается через призму собственно культурно-просветительского блока, то в лучшем случае будут решаться лишь некоторые из последних по значимости составляющих общей проблемы. Например, можно создавать систему удовлетворения культурных потребностей проживающих совместно этнических групп, пропагандировать (не исключено, что успешно) нормы терпимости, обеспечивать устранение прямых дискриминационных моментов в отношении мигрантов. Без решения интеграционно-смысловых задач и проблем экономического толка: обеспечения занятости в регионах, поставляющих миграционные потоки, и равных возможностей занятости в принимающих районах, — работа культурного типа будет лишь до поры до времени смягчать и затушёвывать накапливающиеся различия и раздражение.
Хотя бы потому, что, удовлетворяя культурные потребности разных групп без покрытия их общим смысловым интегрирующим полем, она будет воспроизводить различия культурных традиций. Ликвидируя элементы повседневной дискриминации — развивать раздражение у коренных групп, развивая терпимость — приучать терпеть, то есть копить собственное раздражение.
То есть в рамках собственно культурной работы, предусмотренной в «Концепции...», решить проблему сокращения конфликтного поля национальных отношений в современной России невозможно. Чтобы решать вопросы не только регулирования существующих, но и создания новых межнациональных отношений, конструирования межнационального мира и межнационального единства, такая политика должна:
— формировать и формулировать идейно-политическую концепцию, осуществляемую властью в целом, иметь возможность уточнения формулировок общих задач, стоящих перед страной, – поскольку без них нельзя обеспечить общего интеграционно-смыслового пространства, способного перекрыть разность культур и бытовых привычек различных групп;
— осуществлять постановку задач промышленно-экономического развития тех или иных регионов перед ведомствами экономического блока, причём при наличии рычагов для воздействия на практическое осуществление этих задач;
— обладать возможностью контролировать и регулировать миграционные потоки, вплоть до выделения зон разрешённой миграции и обеспечения условий проживания в них (в частности – строительства жилья и культурных объектов для мигрантов);
— контролировать распределение рабочих мест в том или ином регионе, обеспечивать в нем этническую структуру занятости;
— Пятое: определять и корректировать обеспечение культурной интеграции на местах, включая строительство школ для мигрантов, выделение мест для их обучения в общих школах, контроль этнической структуры классов, не допускающей конфликтность и обеспечивающей интеграцию инокультурных учащихся в общее культурно-бытовое поле, обучение их языку, доминирующему в данной местности.
Таким образом, для проведения последовательной и эффективной политики регулирования межнациональных отношений нужна куда более многопрофильная и многополномочная деятельность, чем деятельность только воспитательно-просветительского характера. И решение всех этих вопросов, обеспечение вопросов межнационального и межнационально-интеграционного согласия и развития — много больше, чем вопрос воспитания и юридического равноправия. Это вопрос экономической, социальной и смысловой политической стратегии.
И, возможно, самое важное, что должна решить политика в этой сфере, — это дать ответ на вопрос, почему все эти разные нации должны жить вместе. Причём не получится свести к ответу: «Потому что мы всегда жили вместе», на это можно возразить, что если так было до сих пор — еще не значит, что так должно быть всегда.
Ответ должен быть дан на уровне не в формате «потому что», а в формате «для того, чтобы». Концепция национальной политики должна, опираясь на прошлое, апеллировать к будущему.
Сохранять память — да, но прежде всего, ставить и формулировать новые цели.
Разность и многообразие преодолеваются не навязыванием единообразия — они преодолеваются решением общих проблем и задач. Общими действиями и общими целями в рамках общего проекта, открытого для других общностей, — так, как был открыт в нашей истории советский проект.
Восстановление общей национальной самоидентификации возможно, но оно требует признания реальности общих проблем и общих целей.
Перед Россией сегодня стоят следующие задачи:
— вернуть утраченное в результате катастрофы последнего тридцатилетия;
— стать лучшими в мире: создать лучшее производство, лучшее искусство, лучшие социальные отношения, лучшую науку, лучшее образование, лучшую медицину. Утвердить в качестве ментальной задачи – быть лучшими во всех сферах жизни;
— дать идеологический и силовой отпор тем силам и группам в мире, которые по-прежнему стремятся к расчленению государства и несут вину за постигшую Россию и мир катастрофу.
А в результате этих усилий — принять вызов глобализма и победить, предложив всему человечеству новое справедливое устройство мира.
http://www.dynacon.ru/content/articles/2584/ Последнее обновление ( 16.04.2014 г. )
http://www.za-nauku.ru//index.php?optio ... &Itemid=39
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
Пользователи
