Высокие статистические технологии

«Атака на весь наш курс»
Дата: 13/08/2015
Тема: УЛИКИ

Главный редактор газеты «Советская Россия» Валентин ЧИКИН о том, как пытались остановить катастройку


– В 1986 году вы становитесь главным редактором одной из крупнейших газет СССР – «Советской России», а тут еще и перестройка. Какие были тогда мысли, ощущения по поводу новой должности и событий в стране?
– Назначение было для меня неожиданным и радостным – приятно было вернуться в коллектив. Я же газетчик, в журналистике с 1950 года, еще со школьной скамьи, даже трудно посчитать, какой у меня стаж! «Московский комсомолец», «Комсомольская правда», в которой я проработал 15 лет, и с начала 70-х «Советская Россия», где я до сих пор. Отсутствовал только 20 месяцев – был «командирован» в Комитет по печати СССР первым заместителем председателя.
Насчет перестройки. Не было ощущения какого-то момента: вот-де сегодня начинаем перестройку. Журналисты уже жили мотивами перестройки до ее объявления Горбачевым. Пресса, а особенно издания, где я работал, были заточены на анализ явлений, критику недостатков, которые накапливались в общественной и государственной деятельности. Вообще-то это задача прессы. Ленин говорил: газета должна быть впереди всех. Улавливать настроения, формировать их. К перестройке отношение было нормальное – ведь каждая эпоха накапливает социальные токсины и с помощью перестройки их преодолевает.
– Например?
– Первую перестройку провел Ленин вскоре после революции, когда вводился НЭП, он призывал соратников переосмыслить всё общественное устройство. Это проходило небезболезненно – вплоть до расколов на партсъездах. Потом была перестройка конца 20-х, коллективизация, глубинные социальные перемены в деревне. В 30-е годы социалистический проект также основательно обогащался. Потом была война, экономика была вынуждена трансформироваться в милитаризированный социализм. После войны люди грезили перестройкой – вновь предстояли кардинальные перемены. Сталин готовился к ним. Но его кончина развернула страну к иным реалиям.
Перестройка для нас не была чем-то угрожающим – мы восприняли ее с энтузиазмом. На журналистском поприще возникал творческий бум. Надо было формировать новые направления, рубрики, открывать новых людей. В 1986 году развивался конструктивный процесс: от нас требовалось пересмотреть не только форму, но и содержание идеологического арсенала, активизировать все творческие ресурсы. Всё это открывало двери реальной свободе творчества.
Между прочим, с эпохой перестройки у «Советской России» связаны два «лингвистических» эпизода, которые вошли в историю и в обиход.
Первый – «кликуха» «прорабы перестройки». Это же была рубрика в нашей газете – она была очень позитивная. Мы выстраивали звездный ряд новаторов с их перестроечными открытиями – строитель Николай Травкин, офтальмолог Святослав Федоров, экономист Леонид Абалкин, публицист Иван Васильев… Однако с течением времени, когда у народа менялось отношение к перестройке, люди начали произносить это словосочетание иронически, а потом и вовсе «прорабы перестройки» стало клеймом. Им клеймили уже других «героев».
А второй наш «бренд» – «не могу поступиться принципами». Это заголовок письма Нины Андреевой, которое было опубликовано на страницах нашей газеты и тоже вошло в историю.
Главную свою задачу в перестройке мы видели в том, чтобы освежить, встряхнуть, но не партийные ряды, а мозги партийцев. Догматиками в партии Ленин был расписан на цитаты на все случаи жизни, а мы хотели вернуть дух ленинизма. Мы охотно включились в этот процесс, и поначалу было очень легко. Как у ракеты при запуске, когда отпадают удерживающие ее штанги, так и у нас отпала мешающая работе цензура. Я не говорю о классической цензуре, которая была очень скромной и была четко прописана – это госсекреты, военка – мы это всё блюли. Но к этому цензурированию подключались все кому не лень: министерства, обкомы, республиканские центры, цэковские отделы – все со своими «секретами», все хотели оградить себя от прозрачности. Вот эта цензура журналистов очень раздражала, поэтому мы приветствовали мотив гласности. Но те люди, что провозглашали гласность – Александр Яковлев, его подручные, сами не были пророками демократии, а, наоборот, оказались еще большими цензорами, в чем мы вскоре убедились.
– А вы были знакомы с Яковлевым?
– Разумеется. Десятки встреч и телефонных общений, его личные поручения и «цыканья», испытующая беседа при участии М.В. Зимянина перед утверждением главным редактором.
Яковлев всегда был двойственной фигурой – мы его таким видели и знали. Он долго работал в отделе пропаганды, его никак не утверждали руководителем этого отдела – он был «и.о.». Его это ужасно раздражало, он искал опору и находил ее в кругах, нельзя сказать, что диссидентских, скорее в кругах бравирующих либерализмом. И он стал своеобразным магнитом для этой категории людей. Это было до того, как он уехал в Канаду. Я помню по временам работы в «Комсомольской правде» – там подрастала юная пятая колонна. Это были неплохие, способные ребята, у них не замечалось сильных контрастных проявлений антисоветизма, но, тем не менее, сердечко учащенней билось от западных поветрий.
– Среди журналистов?
– Да, среди журналистов, в интеллигентских кругах, в культуре. Эта раздвоенность симпатий, ориентации особенно ощущалась в актерской среде, в кино, ну, и среди писателей, журналистов. Пресса все-таки была более завязана на политику, и каким бы либералом ни был редактор, для него неукоснительны были установки партии. Я замечал: часть коллег «Комсомолки» «выходят» на Яковлева, составляют ему аналитические записки, суть которых он оглашал затем на секретариатах ЦК как свои концептуальные суждения. Его выступления встречались в штыки консерваторами сусловской выкройки. Он, наверное, не был тогда «агентом влияния» – он просто возрос в оранжерее либералов той поры. И в то же время служил официальным пропагандистом. И старательно служил. Между прочим, Яковлев добился издания «Воспоминаний маршала Жукова» сперва во Франции, а потом и в СССР. Верхи хрущевского и постхрущевского времени с опаской смотрели на историю с Жуковым. Они были неспособны объяснить народу, в чем он был виноват, а народ хотел, чтобы герой был возвращен в историю по полной. Я считаю, тут Яковлев сделал благое дело, за что ему спасибо. Но когда он вернулся из Канады, он уже был целенаправленным агентом влияния, скорее так: высокопоставленным агентом влияния Запада.
– Когда люди Яковлева начали вводить цензуру, и как это выглядело?
– Помню, вскоре после начала перестройки на встречах с редакторами, которые еженедельно проводил Яковлев, он давал установки оперативного характера, и чувствовалось, что это уже детерминированные установки: разоблачать, обличать, отвергать… Свобода загонялась в определенные изложницы. Получалось: гласность – для несогласных с советским образом жизни. А кто хочет воспользоваться гласностью для защиты – тот консерватор-ретроград.
Яковлев на этих совещаниях требовал, чтобы мы отправляли своих журналистов «комиссарами» в региональные газеты – в областные, республиканские, чтобы там «разбить лед», «обновить мышление». Причем делалось это в приказном порядке. Инициаторы перестройки не допускали, чтобы жизнь развивалась естественным путем – они стремились ускорять процессы. Началась нездоровая кадровая чехарда. В то время либералы массово получили в свои руки журналы и газеты – они подбирались людьми Яковлева. Это были опекаемые им любимцы. Например, главред «Огонька» Виталий Коротич.
– Так Коротича назначил Лигачев...
– Лигачев был на вершине «вертикали». Он как второе лицо в партии занимался идеологией – он мог принимать окончательные решения. Но отбор кадров, их выдвижение происходили уровнем ниже – в идеологических коридорах Яковлева.
– То есть, Лигачев просто ставил подпись?
– Нет, конечно, он утверждал. Но Коротич был человеком Яковлева.
– «Советская Россия» заняла сторону той части КПСС, которую назвали позже «консервативной», а на другой стороне был яковлевский «Огонек» упомянутого Коротича с его, как бы сейчас сказали, «сенсациями, интригами и расследованиями». Вы ведь были знакомы с Коротичем?
– Знаком был...
– Вам не хотелось подойти и чисто по-мужски сказать: «Ты что творишь?!»
– Вы знаете, нет. Нас уже не объединял профессионализм, а идеология – уже разъединяла. И все покрывалось какой-то маскировочной сетью. Яковлевцы выдавали себя за авангард перестройки. На совещаниях они вели себя шумно, громко о себе заявляли, говорили действительно о сенсационных разоблачениях, пользовались какими-то доверительными источниками. Они заставали нас врасплох. Даже бесстрашный главред «Правды» Виктор Афанасьев бывал эпатирован этими «коротичами». На страницах своих газет мы старались открыто не выступать против них. Считалось, что всё это идет под флагом «очеловечивания социализма». Мы были тоже за то, чтобы сама коммунистическая идея была раскрепощена, носила созидательный и творческий характер, чтобы она не была достоянием и жертвой ограниченных долдонов. Войны с «коротичами» не было, но возникало чувство какой-то опаски.
Это чувство резко обострилось, когда началось избиение кадров. Поначалу убирали засидевшихся стариков. Мы, журналисты, относились к этому с пониманием – думали, что так и надо «бонапартам», надо быть умнее, не быть косными… Но когда Горбачев вдруг заявил: «Нам надо обновить состав ЦК» и без всякого съезда, вне легитимности взял и вывел из ЦК более 100 человек, это для многих стало ударом озаряющей молнии. Позже стало понятно: происходит «импортозамещение». Растоптав проверенные партийные подходы представительно формировать руководящий орган партии, они стали вероломно проталкивать своих единомышленников. И раньше это бывало, но тут интенсивно заработала эдакая «фабрика звезд», падающих с чужого неба.
От этой же группировки исходила и другая, прямо скажем, чудовищная идея – выборы директоров заводов. Со всей очевидностью стало ясно, что процесс перестройки пошел неправильно, что он наполнен разрушительной начинкой. Последовало также образование кооперативов на заводах. Легализовались «цеховики». Возникли проблемы с торговой сетью. Взяли семь фабрик табачных – закрыли на ремонт, оставили три, и курильщики оказались без папирос и сигарет. Такая же ситуация была со стиральным порошком. Раздувалось народное недовольство.
– Это была дурость или провокация?
– Конечно, провокация… А потом еще в невзоровских «Секундах» показывали по ТВ, как колбасу везут на свалку… Ну, вроде уничтожения теперешних «санкционных продуктов».
– Статья Нины Андреевой «Не могу поступиться принципами» была опубликована 13 марта 1988 года. Почему это произошло так поздно, если понимание ситуации, в которой оказалась перестройка, уже возникло раньше?
– Поздно… Но и не так уж! До рокового августа 91-го оставалось еще три с половиной года, 1250 дней – путь почти в целую Отечественную войну. Еще можно было выйти из поражения и добиться победы. Была бы единой партия, была бы политическая воля. Но партию ежечасно осознанно разрушали изнутри, а политическую волю расщепляла горбачевская шизофрения. Народ же, уверовавший в то, что его советское дело под тройной защитой – партии, армии-победительницы и легендарных чекистов, вовсе не помышлял о самоорганизации, рефлексивно реагировал на новые посулы, новых начальников, манипуляции с демократией. А у политически активных уже возникало ощущение, с чем можно столкнуться, если громко произнести: «Стоп, перестройка!» Вся история с письмом Нины Андреевой – тому убедительное свидетельство.
Само письмо возникло из дискуссии вокруг пьесы «Так победим!» Михаила Шатрова про позднего Ленина. Андреева прислала свои материалы в три газеты: в «Правду», «Советскую культуру» и нам. «Советская культура» была под башмаком Яковлева; чем руководствовались в «Правде», не знаю, но печатать не стали. Я разыскал телефон Андреевой и в конце февраля сказал ей: «Нам ваши заметки понравились, но они разрозненные; если хотите, мы их объединим в один текст и пришлем вам на просмотр». Она сказала, что сама все сделает, – и действительно сделала за четыре дня. 9 марта прислала полный текст. Учитывая то, что она так ершисто восприняла мое предложение подредактировать ее текст, я решил послать окончательный вариант ей на согласование с членом нашей редколлегии Владимиром Денисовым, заодно попросил его разузнать, кто она, что собой представляет. Андреева работала преподавателем химии в вузе, Денисову в ректорате дали самую хорошую характеристику.
Был, правда, один подводный камень, который ударил в днище. Ее муж, историк, заведовал кафедрой в Ленинградском государственном университете (ЛГУ), видимо, он участвовал в составлении письма Нины Александровны, обсуждал его с ней, давал советы. Но самое главное – неподалеку от них жил в свое время будущий секретарь ЦК Вадим Медведев, впоследствии – правая рука Яковлева. Кстати, Медведев тоже заведовал кафедрой в ЛГУ. Семьи были знакомы, общались друг с другом. И, скорее всего, Нина Андреева произвела на Медведева такое впечатление, что она не может выступить с «манифестом антиперестроечных сил». Этим, наверное, объясняется, брошенная им Горбачеву фраза: «Да не она это написала!» И Горбачева понесло, он человек легкомысленный – начал искать, кто это мог написать: помощники Лигачева? журналисты Чикина? Он был вынужден провести заседания Политбюро с голосованием. Потому что со всех сторон его спрашивали: «А как относиться к публикации в «Советской России»?»
Я процитирую реакцию Горбачева на письмо Андреевой:
«Такая акция, как статья Нины Андреевой, направленная против нашего февральского пленума, так задуманная и так осуществленная, не могла быть оставлена без нашего внимания, без нашей оценки. «Правда» сейчас готовит развернутую оценку такого выступления, а я вот и к вам обращаюсь, статья вроде появилась в недрах ЦК, так где же она появилась? Ее не было в отделе пропаганды, я спрашивал у Яковлева, он не знает. Спрашивал у Склярова, он не знает. Задаю вопрос Лигачеву, он тоже не знает. Кто и как подготовил эту статью? Что же это у нас происходит, товарищи?.. Против генерального секретаря в подворотнях будут затевать такие провокации! Я несколько раз говорил с Чикиным, он меня убеждал, что этой статьей он выступил за перестройку, так вот ему надо показать, как выглядит его «за». Не могу сказать плохо о газете, он ведет серьезную, хорошую работу, достаточно сослаться на статьи Васильева, но редактор явно заблудился. Вопрос о доверии к нему не стоит, не думаю, что его надо отстранять, он порядочный человек, но просто так то, что произошло, не случается...»
На другом совещании, уже с идеологами, Горбачев вновь возвращается к письму Андреевой:
«Некоторые это письмо перепечатали... Если все достижения были при Сталине, то зачем тогда перестройка и всё то, о чем говорилось на апрельском, январском и февральском пленумах, на XXVII съезде?.. Здесь атака на весь наш курс. Это прошу не забывать. Я дал указание «Правде» выступить, политбюро два дня обсуждало все связанное с этой статьей. В статье вроде бы забота о социализме, но как она подана! Оказывается, всё было хорошо, и никакие демократии и реформы не нужны...»
– Правда, что у вас в редакции был чуть ли не обыск, искали по заданию Горбачева оригинал письма Андреевой, потому что были убеждены, что реальный автор вы, а редактировал письмо Егор Лигачев?
– Это в основном вымыслы яковлевских подручных. Горбачев меня спрашивал: «Это наши писали или ваши?» Яковлев же действительно прислал ко мне в редакционный кабинет двух человек – заведующего сектором центральных газет В. Бакланова и инструктора этого сектора М. Шарова. Они приехали на «рафике» и забрали шесть или восемь мешков с письмами. Потом Виктор Николаевич Бакланов рассказывал мне, как они неделю читали все эти письма и многое усвоили.
«Советская Россия» стала той арбузной коркой, на которой поскользнулось политбюро. Там давно уже вызрело противостояние двух групп, но оно не носило организованного характера. Обе группы считали: как бы себе «не навредить». Группа Яковлева боялась идти в открытую атаку, чтобы не мобилизовать все силы внутри партии и в стране против себя – они ощущали себя меньшинством и боялись потерпеть крах. Они занимались постепенным завоевыванием пространства путем перетаскивания на свою сторону Горбачева. Вторая группа боялась разрушить единство политбюро, но тоже тянула к себе Горбачева. Генсек в силу своего характера и легковесного состояния мыслей метался и успокаивал то Яковлева: «Эти консерваторы, они нам мешают»; то Лигачева: «Конечно, мы не должны поступаться принципами». Кстати, эти слова, вынесенные в заголовок статьи Андреевой, действительно принадлежат Горбачеву. Я долго думал над заголовком и решил взять его слова из выступления на одном из пленумов. Это носило не иронический, а скорее перестраховочный характер, хотя именно в этих словах суть письма.
Свою позицию Лигачев обозначил раньше других – сразу после публикации на встрече с редакторами он похвалил выступление Андреевой: «Вот, мол, какие письма народ пишет». После он, как человек честный, от своих слов не отказывался. Звонил мне и маршал Сергей Ахромеев, первый замминистра обороны СССР. Он не то что хвалил, скорее благодарил газету и, кажется, распорядился, чтобы на армейских политзанятиях знакомились с содержанием выступления Андреевой.
Взрыв общественного мнения, произведенный письмом «Не могу поступиться принципами», всполошил группу Яковлева. Они увидели опасность крушения их замыслов и начали действовать. Два дня заседало политбюро. Известно поименно, кто кого поддержал. Для меня было приятным удивлением узнать, что точку зрения Лигачева, помимо других, принял и бывший многолетний посол СССР в США Анатолий Добрынин. Разделились примерно поровну. Но итогом было всё же поражение группы так называемых «консерваторов» – Горбачев принял сторону Яковлева. Статью в нашей газете решили признать ошибкой и поручили дать ей отповедь в «Правде». В итоге «Правда» дала целую полосу, посвященную письму Андреевой, которая называлась «Манифест антиперестроечных сил». Я знаю поименно, кто ее готовил, и что редактировал Яковлев – каждую страницу после написания возили ему на одобрение.
– С чем связан такой испуг со стороны Горбачева и Яковлева? Это же всего лишь одна статья...
– Перестройка всё сильнее стала обнажать свой негативный характер. А для переформатирования режима еще не наступило время. Возникала возможность разоблачительной критики. Мы же вот получили тысячи писем от людей, рассуждающих в логике Андреевой. Надо было загасить этот очаг.
После публикации в «Правде» была дана команда, чтобы все общественные организации, все СМИ выступили и заявили, что не поддерживают позицию Андреевой. Зомбиаппарат заработал на полную мощность. Включаешь телевизор – там нас осуждают, на радио и в газетах – то же самое... И так несколько месяцев изо дня в день.
Они хотели уберечь целостность мифа о перестройке, потому что знали, что это миф, в рамках которого было выработано лексическое оружие против СССР, вброшены термины, которые трактовались двояко – так называемая нетравмирующая лексика. Никто из них не смел сказать: будет дикий капитализм. Будут олигархи – абрамовичи, березовские, гусинские, вексельберги, дерипаски… И будут миллионы нищих, обездоленных, умирающих… Всё было завуалировано, зашифровано, а тут вдруг – разоблачение.
– Политбюро два дня обсуждает статью Андреевой, газеты изо дня в день разбирают ее по косточкам, ТВ тоже обсуждает вас. Складывается странное впечатление оторванности не только элиты, но и журналистов от процессов, происходящих в стране: события в Казахстане, Карабахе...
– Горбачев не мог уже развязать узлы в Карабахе, Сумгаите, в Казахстане… Как не может ныне Путин развязать узлы в Грузии, на Украине, в Приднестровье…
Для Горбачева и для всей верхушки тогда было решающе важно, что скажет Запад. Запад здесь играл сильно сдерживающую роль.
Я думаю, что было несколько вариантов разрушения СССР – пробовали разные. Например, был вариант с Прибалтикой, вариант в Азербайджане, Армении, Грузии, где разжигался национальный вопрос. Но, кроме вариантов с периферийной попыткой развала Союза, самым главным направлением распада стали республики, создавшие СССР, – Россия, Украина и Белоруссия. Например, выход РСФСР из общей экономики, замысел создания своих денег.
Были проекты разрушения экономики СССР: создание искусственного дефицита, доведение до абсурда благой цели борьбы с алкоголизмом! Проект по переписыванию целого ряда основополагающих законов без четкого плана реформы. Были программы вроде пресловутой «500 дней»
– Вы называете это «проектами разрушения», а я вижу из ваших слов, что просто Горбачев был такой руководитель, при котором всё это было возможно.
– Проекты и планы на Западе тогда только запускались, когда, словно под рентгеном, был изучен Горбачев, когда он поездил по заграницам, прошел «тестирование» у Маргарет Тэтчер, и та сказала: «Вот с этим можно иметь дело». Это была самая важная характеристика. После этого с ним, с его командой начали работать.
– Вы уверены, что за этими проектами стоял Запад?
– Я считаю, что Запад удачно воспользовался процессами, названными «перестройка в СССР», и наполнил их своим содержанием, найдя в нашем обществе силы, которые активно воплотили его политику. Горбачев меня ругал и укорял, что я, мол, не понимаю, что перестройка идет дорогой Ленина. Но дорога-то вела к Ельцину, а от него – к прямой телефонной линии из Беловежской Пущи к президенту США Бушу, которому первым делом доложили об умерщвлении СССР.
– Лигачева позиционировали как лидера «антиперестроечных сил». Но почему он в итоге не стал тем самым лидером, в которые его прочили? Он принял поражение и ушел в тень, хотя в том же Томске, где он долго работал, его характеризовали как сильного руководителя.
– Не соглашусь с ярлыком «антиперестроечник». Как раз Лигачев – один из немногих активных проводников перестройки, и до сих пор выделяет конструктивный характер этого процесса. Сам термин «перестройка», введенный в современный оборот 30 лет назад, трактовался двояко. Советские партийцы видели в нем инструмент совершенствования социализма, а антисоветчики – лом, выворачивающий основы общества. Антиперестройщиком Лигачева называли яковлевы, потому что он мешал им орудовать ломом.
Почему он не стал легитимным лидером партийных сил? По моим представлениям, он – канонический партиец, десятки лет отдавший партработе. Всё то, что мы писали в «заявлениях о приеме», вся уставная суть воплотилась в нем. Вера и верность, доверие и уважение, справедливость и исполнительность… Эта уставная воплощенность всегда возвышала его над нами, рядовыми, и блокировала его каменная стена. Для него вышестоящая партийная инстанция – я имею в виду генсека – это всё. У Лигачева не было даже и мысли покуситься на его пост. Во всяком случае, я никогда не замечал подобных амбиций.
Был один очень активный пленум, на котором с резкой критикой Горбачева и перестройки выступил бывший посол СССР в Польше Владимир Бровиков. Он коснулся и национальных конфликтов, и выборов директоров на заводах, и дефицита, и кооперативов. Следом за ним пошли выступать и другие и тоже критиковали Горбачева. И когда всё это кряду прозвучало, у Горбачева сдали нервы, он испуганно вспылил: «Так что, мне надо уходить?!» Он эту фразу произнес сам. И тут же встал Лигачев и всех присовестил: товарищи, Михаил Сергеевич, ну давайте не будем так эмоционально воспринимать. Товарищи, думать надо… Ответственно критикуем наши недостатки… Михаил Сергеевич, вы не должны говорить таких слов, партия вам доверяет. Давайте объявим перерыв.
– Фактически он выступил огнетушителем...
– Да. Мне казалось, в этот момент он должен был выступить иначе. Например, так: давайте сделаем перерыв, взвесим все эти критические замечания, оценим предложение генерального секретаря, выслушаем его. Лигачев как второй секретарь должен был понимать, что всё подошло к критической точке; он был обязан думать, что на нем лежит ответственность и за страну, и за первое лицо. А не уговаривать себя: «не имею права неуважительно относиться к генсеку».
– Вы высказывали это Лигачеву?
– Говорил.
– А что он ответил?
– Он сказал: «Валентин Васильевич, вы ничего не знаете. В соответствии с партийными нормами, я написал два письма в политбюро, и вас прошу их напечатать». (Кстати, мы напечатали.) Тогда я заметил, что их надо было печатать, когда Егор Кузьмич был секретарем. Он ответил, что тогда он не мог – это было доверительное письмо… Так что был избран самый вялотекущий вариант протеста. А письма положили под сукно.
На 28-м съезде Лигачева уже не было в списках членов ЦК.
Белорусский секретарь Соколов попытался выяснить – почему. Горбачев ответил: «Он в последнее время пишет слишком много писем…»
– Потом заговорил ГКЧП. По вашему мнению, что это было? Попытка государственников спасти СССР, хитрый, но неудачный ход Горбачева или попытка Янаева совершить переворот?
– Это был фактически финал, проигрыш Горбачева. Известно, что он сам создал ГКЧП, этакий своеобразный МЧС. К тому времени он разгромил ту часть политбюро, которая могла его остановить: Лигачева, Воротникова, Никонова... Но посмотрите, что за людей он включил в чрезвычайный комитет! ГКЧП – это паллиатив из людей вроде бы советской ориентации на случай, если придется вводить чрезвычайное положение – например, при неудачном развитии переговоров в Ново-Огареве. Подбор людей в ГКЧП очень сомнительный и нереальный. Сам он в комитет не вошел. Видно, была заложена идея: «главное – без меня». Да и потом, уже в Форосе, как известно, он сказал комитетчикам: «Действуйте без меня». Он хотел быть в стороне, и в глазах Запада остаться союзником. Быть непричастным к происходящему, а ГКЧП, в случае чего, подавить, разогнать, наказать, что, собственно, и было сделано.
– Скажите, а кто придумал запускать «Лебединое озеро» по телевидению?
– Насколько я знаю, идея принадлежала председателю Гостелерадио СССР Леониду Кравченко.
– Вы сказали, что в ГКЧП были «нереальные» фигуры, что вы имеете в виду?
– Там не было «Насера» – стержневой фигуры, комитет не был монолитным. Павлов на такую роль не годился, а если он значился, то это было сделано для формы. Да и Крючков не играл там первую роль. Янаев был не готов к руководству комитетом. Горбачев взял Янаева на должность вице-президента для удобства, потому что был уверен: от него никогда не надо ожидать подвоха. В ГКЧП, чтобы он был действенным, надо было брать людей самодостаточных и деятельных, а такие были – особенно на периферии.
– Выходит, это был не комитет, а пугало, как же тогда получилось, что они решились выступить?
– Они были вынуждены выступить. Горбачев бежал от проблем – уехал на отдых в Крым, когда у него во дворце, в Ново-Огареве, фактически пылал пожар восстания республиканских лидеров. Это чудовищно! Но он уходит в тень и оставляет в Москве этих «птичек». Они дисциплинированные люди. И вот наступает «час икс». Самым азартным из всего комитета был заместитель министра обороны СССР Валентин Варенников. Но он солдат, он не мог взять управление на себя.
– Что им надо было сделать?
– Задержать Ельцина и интернировать на время еще десяток людей. Им надо было убрать Горбачева, поставить новое лицо и начать действовать по-новому. Либо заставить самого Горбачева ввести новый режим правления, отказаться от всяких «шеварднадзе».
– А вы в это время публикуете знаменитое воззвание «Слово к народу» – обращение группы политиков и деятелей культуры к жителям страны, особенно к армии, с критикой политики Ельцина и Горбачева. В «Слове» был призыв предотвратить распад СССР и создавать оппозиционные движения.
– Поздно. Трижды поздно. «Слово к народу» должно было появиться, скажем, вместо письма Нины Андреевой. Если бы группа людей государственного масштаба выступила с таким обращением, развитие ситуации пошло бы по другому руслу. В 1988 году это было возможно – была гласность.
– После ГКЧП последовал запрет КПСС...
– К этому подходили еще раньше. Новые друзья Горбачева требовали, чтобы он ушел с поста генсека и остался только президентом. Был период, когда потребовали внести изменения в Конституцию и убрать знаменитую 6-ю статью. Партия – это скрепа, которая держала страну. Убрать партию – значит, захватить страну. Но были еще скрепы: армия, КГБ, советская власть. Все их постепенно убрали, но первой убрали скрепу КПСС. Для этого сперва поменяли всё руководство, затем хотели переименовать, но из-за ГКЧП вышел другой сюжет. Тут появилась возможность во всем обвинить КПСС, требовать ареста участников и, конечно, запрета партии. Это был мягкий вариант – не последовало репрессий и арестов. У бывшей партийной элиты появилась возможность вписаться в новую жизнь. Это устраивало многих из партноменклатуры. Они стали губернаторами, мэрами, депутатами, предпринимателями и прочими, и прочими. Когда спрашивают: почему партия не сопротивлялась? Так вот поэтому. И, конечно, потому, что не было люстраций.
Коммунистические газеты тогда тоже запретили – среди них нашу «Советскую Россию» и газету «Правда». Смешно вспоминать, но за нас заступился Госдеп! Во время визита в Москву Уоррен Кристофер сказал Ельцину: «Первая поправка к нашей Конституции не позволяет запрещать прессу, пусть эти издания выходят». И тогда Ельцин сказал: «Надо, чтобы они были!» Нас после этого перерегистрировали, но в покое не оставили. «Советскую Россию» разными способами останавливали 8 раз! А потом был 1993 год с его залпами, и нашу газету снова запретили – полтора месяца мы не выходили.
– Подводя итог, кто больше сделал для развала страны, Ельцин или Горбачев?
– Оба – развальщики! Но не только они – виновато и их окружение, подобранные ими люди. Все они виноваты. Их не очень много, но они отняли у народа добрую жизнь! И счастливую перспективу. Как наши внуки будут догонять ушедший вперед мир? Не знаю. Я незлобивый человек, но когда думаю об этом, у меня возникают злые чувства.
– О чем вы жалеете, чем гордитесь в этом периоде нашей истории?
– Я горжусь тем, что сумел прожить в рабочем состоянии две эпохи: советскую и постсоветскую. Я считаю свой земной долг исполненным, я остался самим собой. Как и моя родная газета. Вы можете считать «Советскую Россию» консервативной. А мы считаем ее неизменчивой. Она, как честный солдат, остается верной однажды данной присяге. Меня всегда увлекала боевая труба, которая звучит с ее страниц. Хочу воспользоваться метафорой близкого нам большого русского поэта Леонида Корнилова из его грандиозного посвящения газете.

Живет народной долей
И ходит на войну
За пахотное поле,
За космос, за страну.
За дочь свою, за сына,
За весь честной народ
«Советская Россия»
На строки душу рвет…

Беседовал Алексей СОЧНЕВ


***

Горбачев о письме Андреевой в «Советской России»:

«Здесь атака на весь наш курс. Это прошу не забывать. Я дал указание «Правде» выступить, политбюро два дня обсуждало все связанное с этой статьей. В статье вроде бы забота о социализме, но как она подана! Оказывается, всё было хорошо, и никакие демократии и реформы не нужны...»




Нина АНДРЕЕВА: «13 марта я ехала на занятия в институт. Смотрю, в электричке все уткнулись в газету «Советская Россия». Когда пришла в институт, мне говорят: «Нина Александровна, ваша статья «Не могу поступиться принципами» опубликована...»

В одном из недавних интервью Андреева цитирует Путина по газете «Советская Россия». Как она отметила, это издание для нее до сих пор самое авторитетное. «Потому что они не врут», – объяснила политик.






Это статья Официальный сайт газеты Советская Россия
http://www.sovross.ru

URL этой статьи:
http://www.sovross.ru/modules.php?name= ... sid=600578

Почему ГКЧП потерпел поражение?


Автор: Юрий ЕМЕЛЬЯНОВ.


За почти четверть века после событий в августе 1991 года было написано немало книг и статей, создано множество телематериалов, состоялось большое количество дебатов в радиоэфире, посвящённых недолгой истории существования ГКЧП. С одной стороны, власть имущие с поразительным упорством продолжают повторять фальшивые шаблоны ельцинской пропаганды, рождённые 24 года назад. С другой стороны, несмотря на то, что большинство людей давно осознали лживость этих сочинений, они приходят к выводу: многие обстоятельства тех дней до сих пор покрыты тайной. О стремлении раскрыть правду драматических событий, которые привели к крушению СССР и социализма, свидетельствует обильная литература по истории ГКЧП, которая с каждым годом продолжает пополняться. Книги и статьи, издаваемые типографским способом и распространяемые в Интернете, находят своих многочисленных читателей, которые продолжают недоумевать: «Почему руководители правительства и всех силовых структур не смогли воплотить цели, провозглашённые ими в «Обращении к советскому народу Государственного комитета по чрезвычайному положению в СССР» от 18 августа 1991 года, и остановить процесс распада страны и ликвидации социалистического строя?»

Миф о путче

Подобных мыслей не возникает в головах тех, кто бездумно повторяет официальное объяснение августовских событий 1991 года: «Тогда произошёл путч», то есть имел место мятеж небольшой группы авантюристов, заранее обречённый на неудачу. Те, кто учил новейшую историю в советское время, могли запомнить это короткое немецкое слово в связи с двумя событиями, случившимися в Германии в 20-х годах ХХ века.

Почти сто лет назад путчем была названа попытка государственного переворота в Германии, предпринятая 10 марта 1920 года помещиком В. Каппом, а также генералами Людендорфом, Лютвицем, Сектом и другими. Опираясь на военизированные «добровольческие корпуса» и части рейхсвера, путчисты захватили Берлин. Правительство Германии бежало в Штутгарт. В ответ началась всеобщая забастовка 12 миллионов рабочих Германии. Созданная в эти дни 100-тысячная германская Красная армия дала вооружённый отпор путчистам. Через пять дней «Капповский путч» был разгромлен.

В учебниках истории упоминали также «пивной путч» вождя нацистской партии Гитлера и генерала Людендорфа. 8 ноября 1923 года в пивном зале Мюнхена Гитлер объявил о низложении правительств Баварии и всей Германии, а также о создании временного правительства рейха. Однако мюнхенская полиция стала стрелять по мятежникам, когда те двинулись из пивной к центру баварской столицы, где были расположены государственные учреждения. Некоторые путчисты были убиты, другие, включая Геринга, — ранены, третьи, в том числе Гитлер и Людендорф, — арестованы.

Прежде всего слово «путч» для характеристики событий 19—21 августа 1991 года было использовано для того, чтобы приравнять создание и деятельность ГКЧП к попыткам неудачных фашистских переворотов. Постоянное употребление этого термина помогает закреплять в общественном сознании сфабрикованное на Западе представление о тождестве между коммунизмом и фашизмом. Его вопиющая лживость лишний раз опровергается при сравнении ГКЧП с хунтами, которые создавались в ходе фашистских выступлений.

В отличие от организаторов упомянутых путчей, Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП) в своём обращении, переданном 19 августа 1991 года, не объявлял о свержении существовавшей тогда Советской власти. Напротив, ГКЧП выступил в защиту советского строя и сообщал о намерении ликвидировать учреждения, созданные за последние пару лет вопреки Конституции СССР. Войска, введённые в Москву, не штурмовали правительственные здания, а защищали их от возможных попыток нападений. Члены ГКЧП власть не захватывали, потому что занимали высшие правительственные посты. В состав ГКЧП входили вице-президент СССР Г.И. Янаев, премьер-министр СССР В. С. Павлов, министр обороны Д.Т. Язов, министр внутренних дел Б. К. Пуго, председатель КГБ В.А. Крючков и другие.

ГКЧП стал органом высшей власти в стране наподобие Государственного Комитета Обороны СССР, созданного 30 июня 1941 года. Тогда никому в голову не пришло обвинять членов ГКО в перевороте и обзывать их путчистами. Однако в отличие от событий 1941 года, когда во главе Государственного Комитета Обороны, облечённого чрезвычайными полномочиями, стал Председатель Совнаркома СССР, Генеральный секретарь ЦК Коммунистической партии И.В. Сталин, через полвека президент СССР, генеральный секретарь ЦК М.С. Горбачёв не возглавил Государственный комитет, обладавший схожей по объему властью.

В то же время, как не раз вспоминал бывший Председатель Верховного Совета СССР А.И. Лукьянов, план создания ГКЧП впервые обсуждался на совещании у Горбачёва в марте 1991 года. По его словам, этот комитет создал Горбачёв 8 марта 1991-го, он же определил его состав: «Тогда в ГКЧП под руководством Янаева были включены все те, кого в августе 1991 года мы увидели по телевизору. Уезжая в Крым, Горбачёв оставил вместо себя Янаева исполняющим обязанности».

Это было бы подобно тому, если бы Сталин отказался возглавить ГКО, а назначил его председателем своего первого заместителя В.М. Молотова. Однако в отличие от Горбачёва Сталин не уходил от ответственности, думал о государственных интересах, а не о том, как он будет выглядеть в глазах «мировой общественности». Горбачёв же предпочёл оставаться за кулисами, пока члены ГКЧП наведут порядок в стране, разрушенной вследствие его порочного руководства. Поэтому, когда члены ГКЧП прибыли к нему в Форос 18 августа с предложением объявить чрезвычайное положение, чтобы не допустить принятия Союзного договора, который привёл бы к фактической ликвидации СССР, Горбачёв сказал им: «Действуйте». Но сам отстранился от ведения дел.

Хотя в современных школьных учебниках уверяют, что члены ГКЧП объявили, будто «М.С. Горбачёв временно отстраняется от власти», этих слов не найти ни в одном из документов ГКЧП. Правда, чтобы объяснить отсутствие Горбачёва в составе ГКЧП, его члены объявили о болезни генерального секретаря. Однако уже на пресс-конференции 19 августа Янаев твёрдо сказал, что члены ГКЧП намерены впредь работать вместе с Горбачёвым.

Контрреволюционный мятеж против конституционного строя

Обвинения организаторов ГКЧП в организации путча исходили от членов руководства РСФСР во главе с Б.Н. Ельциным, которые действовали по старому принципу, когда укравший громче всех кричит: «Держи вора!» Ещё до создания ГКЧП правительство Ельцина приняло ряд антиконституционных указов, запрещающих действие союзных законов без согласования с властями РСФСР. Такими же противозаконными были заявления правительства Ельцина после создания ГКЧП. Поскольку правительство РСФСР находилось в прямом подчинении правительству СССР, отказ признать создание ГКЧП и выполнять его распоряжения был мятежом против законной всесоюзной власти. По аналогичной причине южные штаты, объявившие о выходе из США в 1861 году, были объявлены законным правительством Авраама Линкольна мятежными.

Однако если мятеж южных рабовладельческих штатов привёл к расколу США на две части, то мятеж Ельцина спровоцировал развал СССР на несколько государственных образований и привёл к ликвидации великой державы. Но прежде всего мятеж Ельцина представлял собой кульминацию контрреволюционных усилий по реставрации капитализма в нашей стране, нараставших с каждым годом горбачёвской перестройки. Не случайно сторонники Ельцина на демонстрации брокеров во главе с Боровым, представлявшие быстро формировавшуюся буржуазию России, прошлись по московским улицам с гигантским триколором, словно объявляя возобновление гражданской войны против Страны Советов.

Контрреволюционный мятеж Ельцина был поддержан выходившей из подполья теневой буржуазией других республик СССР и руководителями крупнейших западных держав. В Москве же на поддержку мятежа выступили десятки тысяч жителей столицы, которые пришли утром 19 августа к стенам Верховного Совета РСФСР. По оценке тогдашнего министра обороны СССР Д.Т. Язова, там собралось около 70 тысяч москвичей, что составляло менее 1% тогдашнего населения столицы. Нигде больше в Москве или других городах Союза подобных собраний в те дни не проводилось.

Позже я узнал, что среди собравшихся оказались мои знакомые по школе, в которой я учился, и академическому институту, где я работал. Будучи неплохими, а то и превосходными специалистами в своих областях, они, как и некоторые интеллигенты столицы в ту пору, не обладали достаточно глубокими знаниями по многим важнейшим вопросам общественного развития. Однако они в течение многих лет компенсировали своё невежество жадным поглощением сенсационных слухов и лживых материалов зарубежных радиоголосов. В годы же горбачёвской перестройки они стали постоянными потребителями антисоветской пропаганды, распространявшейся в художественных романах, кинофильмах, публицистических статьях и телематериалах, где развёртывалась атака на прошлое и настоящее нашей страны, назойливо навязывалась идея о том, что советское общество зашло в тупик.

Под воздействием этой пропаганды участники сборища у стен Верховного Совета ещё задолго до 19 августа сформировались как враги существующего строя. Не-удивительно, что они встали в ряды мятежников и начали строить баррикады. Люди, которые мнили до сих пор себя интеллигентами, украшали стены близлежащих зданий непристойными надписями с проклятиями в адрес членов ГКЧП. Этому в немалой степени способствовало потребление ими спиртного, которое раздавалось бесплатно владельцами недавно возникших кооперативов.

Некоторые московские интеллигенты пытались изображать участников восстания, как они его представляли по советским историко-революционным спектаклям и фильмам. В книге «Как Горбачёв «прорвался во власть» Валерий Легостаев описал свои впечатления от прогулки по центру Москвы 20 августа: «На углу улицы Горького, у подземного перехода, танк. На нём молодой мужик лет 30, полноватый, машет полосатым флагом… Время от времени выкрикивает: «Горбачёв, Ельцин — да! Военный переворот — нет!» Рядом массовка, человек 10, подхватывает этот лозунг». Запомнил Легостаев и женщину лет 40—45, которая коршуном налетает на усталого солдата и кричит ему в лицо: «Ты будешь стрелять в матерей? Будешь стрелять в матерей?!»

В тот же вечер я находился на Театральной площади и видел подобную же «даму», которая, встав около танка, выкрикивала подобные же реплики из старомодного театрального спектакля. Солдаты на танке, а также остальные люди на площади смотрели на женщину как на сумасшедшую. Тогда никто из невольных зрителей этих любительских мини-спектаклей не мог вообразить, что их исполнители вскоре удостоятся медалей за заслуги в борьбе за демократию и будут именоваться «защитниками Белого дома».

Миф о «народной революции»

В своей книге «Мятеж против Ельцина. Команда по спасению СССР» Владимир Исаков, который в то время был депутатом Верховного Совета РСФСР, запечатлел, как и кем создавалась легенда о всенародном сопротивлении «путчу». Ночь с 19 на 20 августа он провёл в здании Верховного Совета России. В своём дневнике он записал: «Круглосуточно вещает внутреннее радио… Беспрерывным потоком идут комментарии, интервью, сводки последних событий, перед защитниками Белого дома выступают известные артисты. На глазах материализуется, отливается из бронзы с позолотой, тиражируется миллионными тиражами образ ВЕЛИКОГО СОБЫТИЯ».

Для завершения величественной картины не хватало вооруженного столкновения между «героями демократии» и «путчистами». Этот недостаток дополнила происшедшая на следующий день, 21 августа, стычка на Садовом кольце между экипажем бронетранспортёра и тремя молодыми людьми с бутылками, в которых была зажигательная смесь. Стараниями СМИ это событие было превращено в героическое сражение. И хотя бронетранспортёр двигался в обратную сторону от здания Верховного Совета, утверждалось, что погибшие в ходе этой стычки молодые люди остановили штурм российского парламента.

Возвеличивание СОБЫТИЯ И ЕГО ГЕРОЕВ продолжилось в последующие дни. 31 августа 1991 года газета «Россия» захлёбывалась от восторга: «Сегодня мы все, россияне, находимся как бы на одном из пиков горной системы истории. Рушатся тоталитаризм, империя, насильственно насаждённые Идолы. На новом витке осуществляется возврат к пути развития, исключающему насилие над естеством, в лоно цивилизованных государств». Известный публицист А. Бовин, который вскоре стал послом в Израиле, писал в те дни в «Известиях» о «народной революции». Депутат Верховного Совета СССР писатель А. Адамович призывал объявить события 19—22 августа «революцией с улыбкой Ростроповича», поскольку в СМИ была широко растиражирована фотография улыбающегося виолончелиста с автоматом в руках возле здания Верховного Совета РСФСР.

О том, что усилия по созданию героического мифа о победе народного восстания против ГКЧП увенчались успехом, свидетельствует закрепление его в учебных программах российских школ. Школьный учебник истории для 11-го класса, написанный Н.В. Загладиным, С.И. Козленко, С. Т. Минаевым, Ю.А. Петровым, вещает: «Политику ГКЧП общество не поддержало. На защиту правительства и парламента России, не признавших власть путчистов, поднялись тысячи москвичей, окруживших их резиденцию, здание Белого дома, живым кольцом».

Погружение в болото

На самом деле, помимо тех, кто стоял около здания Верховного Совета РСФСР, в те дни было гораздо больше людей, придерживавшихся иных взглядов. Геннадий Янаев вспоминал в своей книге «ГКЧП против Горбачёва. Последний бой за СССР»: «В первый день объявленного в СССР чрезвычайного положения из каждой тысячи телеграмм, полученных мной в Кремле, 700—800 приходились в поддержку ГКЧП». Правда, Янаев признавал, что соотношение между телеграммами одобрения и посланиями с осуждением ГКЧП 20 августа уже составляло «фифти-фифти».

Такие перепады в настроениях объяснялись глубокими противоречиями в общественном сознании советских людей. Данные социологических опросов, которые огласил В. Крючков, а затем привёл в своей книге «Август 1991. Где был КГБ?» Олег Хлобустов, свидетельствовали о расколе советского общества на три группы: «От 5 до 10 процентов населения активно выражали негативное отношение к Союзу, социалистическому общественному строю». Вторая группа (до 15—20 процентов) «твёрдо выступала за сохранение Союза, за социалистический выбор… Основная часть населения — до 70 процентов — вела себя безразлично, пассивно, уповая на то, что отвечающие их интересам решения будут выработаны и приняты кем-то помимо их заинтересованного участия». Хлобустов замечал: «Участники этого «не определившегося» болота были ситуационно ориентированы, то есть могли поддерживать по отдельным вопросам то одну сторону, то другую сторону».

Вопреки ложной информации, распространяемой ныне в школьных учебниках, «защитники «Белого дома» не представляли всё общество, а от силы 5—10 процентов населения страны, являвшихся сознательными врагами социализма и советского строя. В то же время не исключено, что значительная часть телеграмм, которые шли в Кремль Янаеву, направлялась из «болота».

В зыбкое болото погружались и те, кто должен был проявлять твёрдость и решительность. Бывший сотрудник аппарата ЦК Валерий Легостаев вспоминал: утром 19 августа прошёл слух о том, что секретарь ЦК КПСС Олег Шенин направил на места шифровку с указанием поддержать ГКЧП. Позже этот слух подтвердился. Однако «во второй половине дня в ЦК приехал из Барвихи Ивашко, отодвинул Шенина и взял ручку управления на себя. Сразу стало тихо, как в детской игре «замри». Никто ничего толком не мог объяснить». Поскольку В.А. Ивашко был первым заместителем генерального секретаря ЦК КПСС, он должен был следовать указаниям Горбачёва. Однако таких указаний у него не было. Ивашко запретил передавать шифровки, но устно выступал за поддержку ГКЧП.

Позиция невмешательства, занятая Горбачёвым и рядом других ведущих деятелей ЦК партии, парализовала основную политическую силу страны, способную мобилизовать наиболее активную часть советских людей на отпор контрреволюции. Вспоминая обстановку в аппарате ЦК, Легостаев писал: «Кругом роились только слухи. В душе возникло и стало нарастать чувство, что все мы в западне, из которой нет выхода. Во вторник, 20 августа, в коридорах Орготдела не было никого. Все, как мышки, сидели по кабинетам. Иногда заглядывал кто-нибудь из коллег, оставлял слух и исчезал».

Тем временем действия ГКЧП, по словам Янаева, «подчинялись порочной логике демонстративного противостояния с ельцинскими органами власти. Началась бессмысленная борьба указов и постановлений: мы издаём — они отменяют, они издают — мы отменяем. На это «перетягивание одеял и канатов» уходило драгоценное время, которое, как говорится, работало отнюдь не на нас. Почему всё так сложилось? Наверное, прежде всего потому, что мы, члены ГКЧП, в столь «нештатных» условиях оказались впервые и были к ним слишком слабо подготовлены. И эта слабость, половинчатость в принятии решений, которых, несомненно, ждало советское общество, не могли не сказаться на его настроениях в августовские дни 1991 года».

Изменившие присяге

Указами нельзя было разгромить мятеж Ельцина, и ГКЧП заранее разработал решительные меры для его подавления. Однако их осуществление было сорвано теми, кто нанёс удары в спину сторонникам сохранения Союза. Из книги «Леонид Шебаршин», в которой Анатолий Житнухин представил всесторонний портрет этого талантливого разведчика, становится ясно, что ведущие исполнители решений ГКЧП саботировали их с первых часов его существования. Житнухин пишет: «Уже 19 августа на совещании руководящего состава разведки по инициативе Шебаршина было принято решение не принимать мер по выполнению указаний председателя КГБ в связи с введением чрезвычайного положения и решений, принятых ГКЧП, а ограничиться лишь информированием загранаппаратов и сотрудников разведки о происшедших в стране событиях. Было дано указание направлять в Аналитическое управление КГБ и ГКЧП информацию только о негативном реагировании правительственных кругов и общественности зарубежных государств на события в СССР».

Объясняя причины того, что ведущий работник КГБ Шебаршин стал на путь саботажа, Житнухин писал о его давнишних разногласиях с председателем КГБ Крючковым. Эти разногласия были вызваны враждебным отношением Шебаршина к Коммунистической партии, её политике и теории. Житнухин пишет: «В его опубликованных воспоминаниях… трудно найти хотя бы одно более или менее позитивное суждение о КПСС». Кроме того, как отмечает Житнухин, «слишком очевидна была линия Шебаршина на обособление разведки от других управлений и подразделений КГБ, сопровождаемая его частыми рассуждениями об элитарности и корпоративных особенностях разведки. За такой точкой зрения руководство КГБ, многие начальники других управлений усматривали не только некоторый снобизм, но и желание вывести из-под огульной критики «демократов» лишь разведку и заявить о её непричастности к репрессиям 1930-х годов». Получается, что, ослеплённый своим высоким профессионализмом, Шебаршин поставил себя и интересы своих коллег выше государственных соображений и служебного долга.

Взяв курс на саботаж действий ГКЧП, «Шебаршин запретил полковнику Б.П. Бескову — командиру группы «Вымпел» — участвовать в планируемых акциях ГКЧП, предусматривающих, в частности, арест Ельцина». Логика действий Шебаршина, в прошлом смело выполнявшего ответственные и рискованные государственные задания, привела его в стан врагов СССР. Житнухин признаёт: «Шебаршин в те дни принял сторону ельцинского окружения. В критический момент противостояния он был у Г.Э. Бурбулиса, ближайшего соратника Ельцина, и советовался с ним. Именно из кабинета Бурбулиса Шебаршин, как он пишет в своих воспоминаниях, позвонил Крючкову и стал отговаривать его от каких-либо решительных действий. При этом он полагал, что якобы может вспыхнуть гражданская война. Но это выглядело довольно наивно — никаких предпосылок в стране для этого не было».

В своей подрывной деятельности Шебаршин был не одинок. Житнухин пишет: «Вслед за этим такое же решение принял командир группы «Альфа» генерал-майор В.Ф. Карпухин. Оба руководителя спецподразделений перед самым началом спец-операции «Гром» по захвату здания Верховного Совета РСФСР в кабинете первого заместителя председателя КГБ Г.Е. Агеева отказались от участия в ней… Разработчики операции «Гром», назначенной на три часа ночи 21 августа, прекрасно понимали, что для её осуществления не нужны ни танковые полки, ни десантные батальоны — предполагалось, что армейские части и подразделения внутренних войск лишь блокируют Верховный Совет. С основной задачей вполне могли справиться две элитные команды — группы Карпухина и Бескова. Такого мнения накануне придерживались и Карпухин, и многие другие специалисты. Позднее на допросе начальник отделения группы «Альфа» А. Савельев также высказал подобную точку зрения: «Как профессионал скажу, что в техническом плане штурм здания Верховного Совета РСФСР не представлял собой особой сложности, наши люди были хорошо подготовлены и смогли бы выполнить поставленную задачу».

В действиях против ГКЧП приняли участие не только некоторые сотрудники КГБ. Житнухин пишет: «Заместитель министра обороны СССР В.А. Ачалов убедил своего министра Д.Т. Язова отменить участие войсковых частей в операции «Гром». Бывший тогда первым заместителем министра внутренних дел В.В. Громов заявил министру Б.К. Пуго, что внутренние войска не будут выполнять его приказы».

Одновременный отказ ведущих деятелей силовых структур выполнять приказы своего начальства означает, что те мотивы, которые вскрыл Житнухин для объяснения поведения Шебаршина, вряд ли полностью применимы для интерпретации поведения других саботажников. Они вряд ли разделяли мысли Шебаршина об элитарности сотрудников внешней разведки. В то же время возможно, что некоторые причины нежелания Громова, Ачалова, Шебаршина и других исполнять приказы вышестоящего начальства были схожими. Возможно, они были затерроризированы массовой пропагандой, которая постоянно твердила о «сталинизме» и недопустимости его повторения.

В своей книге Олег Хлобустов рассказал, как в 1989 году ему «довелось принять участие в проведении контент-анализа ряда публикаций центральных и региональных изданий — всего около 900 статей — по вопросам освещения деятельности органов госбезопасности на различных этапах их существования». По данным О. Хлобустова, «около 70% анализировавшихся публикаций имели ярко выраженный негативный, «разоблачительный» характер в отношении деятельности органов госбезопасности, причём в основном они касались периода 1930—1950-х годов. Но «выводы» экстраполировались на деятельность органов КГБ СССР. 20% составляли «нейтральные» публикации и около 10% — «позитивные» материалы о современной деятельности органов КГБ». Хлобустов признавал, что «последние, как правило, были подготовлены при участии подразделений общественных связей органов КГБ СССР».

Сотрудники силовых структур осознавали, что, если они будут участвовать в разгоне «народных» выступлений и арестах, их немедленно объявят продолжателями «сталинских репрессий». Из слов Житнухина следует, что этого боялся Шебаршин, старавшийся отделить внешнюю разведку от деятельности советской контрразведки, особенно в 1930-е годы. Возможно, боялись получить ярлыки «неосталинистов» Громов, Ачалов и другие.

О том, что эти страхи не были беспочвенными, свидетельствовали события, последовавшие после арестов членов ГКЧП. Их обвиняли в намерении развязать чудовищные массовые репрессии. По радио и телевидению распространялась ложь о том, что ГКЧП якобы заказал некоему заводу изготовить миллион наручников. Истерические призывы ряда депутатов Верховного Совета СССР к расправам с членами ГКЧП и их «пособниками» (а эти речи транслировались в прямом эфире по радио и телевидению), дикие погромы в помещениях ЦК КПСС, свержение памятника Ф.Э. Дзержинскому и многие другие события в конце августа показали степень антисоветской психопатической эпидемии. Страх стать её жертвами заставлял многих людей забывать, что станет ценой их бездействия. А ведь они уже были свидетелями кровавых событий в Закавказье и Средней Азии, они уже знали о бесконтрольном росте криминального бизнеса, беззакония и преступности. Они могли без труда догадаться, что ждёт страну, если не будут приняты меры, даже суровые, для её спасения.

И всё же очевидно, что далеко не все сотрудники силовых структур оказались запуганными пропагандистским террором. В то же время мы ещё не знаем все способы воздействия, которые были применены по отношению к тем, кто нарушил присягу. Не исключено, что они получили «предложения, от которых не могли отказаться». Ещё не раскрыты все тайны того, как и кем готовилось поражение ГКЧП. Ещё предстоит многое узнать о том, кто из посольств западных держав и их спецслужб направлял разрушительную деятельность против защитников целостности СССР.

Житнухин констатирует: «Страна летела в пропасть, а люди, которые могли её удержать, игнорировали военную присягу… Это был полный провал». Саботаж в руководстве силовых структур СССР, а не вопли экзальтированных дамочек на улицах Москвы и пьяной публики у стен Верховного Совета СССР парализовал деятельность ГКЧП.

Поражение ГКЧП означало победу контрреволюционных сепаратистских мятежников не только в России. Вскоре после ареста членов ГКЧП декларации о независимости приняли многие союзные республики. Путь в Беловежскую пущу к полному демонтажу СССР был открыт в августе 1991 года.

* * *

Несмотря на непрекращающуюся клевету на ГКЧП, за два с лишним десятилетия жизни без СССР и социализма многие из тех, кто прежде завяз в идейном болоте, осознали, каким бедствием обернулось поражение последних защитников СССР. К сожалению, это осознание пришло слишком поздно и за него была заплачена слишком дорогая цена.

Опубликовано в газете "Правда" 21 -24 августа 2015 г.
http://www.gazeta-pravda.ru/index.php/1 ... 0%B8%D0%B5

Не могу поступаться принципами
Дата: 03/09/2015
Тема: УЛИКИ

Читатель – газета


Автор статьи «Не могу поступаться принципами» Нина Андреева (в центре)



Написать это письмо я решила после долгих раздумий. Я химик, преподаватель в Ленинградском технологическом институте имени Ленсовета. Как многие другие, являюсь куратором студенческой группы. В наши дни студенты после периода общественной апатии и интеллектуального иждивенчества постепенно начинают заряжаться энергией революционных перемен. Естественно, возникают дискуссии – о путях перестройки, ее экономических и идеологических аспектах. Гласность, открытость, исчезновение зон, запретных для критики, эмоциональный накал в массовом сознании, особенно в молодежной среде, нередко проявляются и в постановке таких проблем, которые в той или иной мере «подсказаны» западными радиоголосами или теми из наших соотечественников, кто не тверд в своих понятиях о сути социализма. О чем только не заходит разговор! О многопартийной системе, о свободе религиозной пропаганды, о выезде на жительство за рубеж, о праве на широкое обсуждение сексуальных проблем в печати, о необходимости децентрализованного руководства культурой, об отмене воинской обязанности... Особенно много споров среди студентов возникает о прошлом страны.
Конечно, нам, преподавателям, приходится отвечать на самые острые вопросы, что требует, помимо честности, еще и знаний, убежденности, культурного кругозора, серьезных размышлений, взвешенных оценок. Причем эти качества нужны всем воспитателям молодежи, а не одним лишь сотрудникам кафедр общественных наук.
Любимое место наших со студентами прогулок – парк в Петергофе. Ходим по заснеженным аллеям, любуемся знаменитыми дворцами, статуями – и спорим. Спорим! Молодые души жаждут разобраться во всех сложностях, определить свой путь в будущее. Смотрю на своих юных разгоряченных собеседников и думаю: как же важно помочь им найти истину, сформировать правильное понимание проблем общества, в котором они живут и которое им предстоит перестраивать, как определить им верное понимание давней и недавней нашей истории.
В чем опасения? Да вот простой пример: казалось бы, о Великой Отечественной войне, героизме ее участников столько написано и сказано. Но недавно в одном из студенческих общежитии нашей «Техноложки» проходила встреча с Героем Советского Союза полковником в отставке В.Ф. Молозевым. Среди прочих ему был задан и вопрос о политических репрессиях в армии. Ветеран ответил, что с репрессиями не сталкивался, что многие из тех, кто вместе с ним начинал войну, пройдя ее до конца, стали крупными военачальниками... Некоторые были разочарованы ответом. Ставшая дежурной тема репрессий гипертрофирована в восприятии части молодежи, заслоняет объективное осмысление прошлого. Примеры такого рода не единичны.
Конечно, очень радует, что даже «технари» живо интересуются теоретическими обществоведческими проблемами. Но слишком уж много появилось такого, чего я не могу принять, с чем не могу согласиться. Словотолчение о «терроризме», «политическом раболепии народа», «бескрылом социальном прозябании», «нашем духовном рабстве», «всеобщем страхе», «засилии хамов у власти»... Из этих только нитей ткется зачастую история переходного к социализму периода в нашей стране. Потому и не приходится удивляться, что например, у части студентов усиливаются нигилистические настроения, появляется идейная путаница, смещение политических ориентиров, а то и идеологическая всеядность. Иной раз приходится слышать утверждения, что пора привлечь к ответственности коммунистов, якобы «дегуманизировавших» после 1917 года жизнь страны.
На февральском Пленуме ЦК еще раз подчеркнута настоятельная необходимость того, чтобы «молодежь училась классовому видению мира, пониманию связи общечеловеческих и классовых интересов. В том числе и пониманию классовой сущности перемен, происходящих в нашей стране». Это видение истории и современности несовместимо с политическими анекдотами, низкопробными сплетнями, остросюжетными фантазиями, с которыми можно сегодня нередко встретиться.
Читаю и перечитываю нашумевшие статьи. Что, к примеру, могут дать молодежи, кроме дезориентации, откровения «о контрреволюции в СССР на рубеже 30-х годов», о «вине» Сталина за приход к власти в Германии фашизма и Гитлера? Или публичный «подсчет» числа «сталинистов» в разных поколениях и социальных группах?
Мы – ленинградцы, и потому с особым интересом смотрели недавно хороший документальный фильм о С.М. Кирове. Но текст, сопровождавший кадры, в иных местах не только расходился с кинодокументами, но и придавал им какую-то двусмысленность. Скажем, кинокадры демонстрируют взрыв энтузиазма, жизнерадостности, душевный подъем людей, строивших социализм, а дикторский текст – о репрессиях, неинформированности...
Наверное, не одной мне бросилось в глаза, что призывы партийных руководителей повернуть внимание «разоблачителей» еще и к фактам реальных достижений на разных этапах социалистического строительства, словно бы по команде, вызывают новые и новые вспышки «разоблачений». Заметное явление на этой, увы, неплодоносящей ниве – пьесы М. Шатрова. В день открытия XXVI съезда партии мне довелось быть на спектакле «Синие корни на красной траве». Помню взвинченную реакцию молодежи в эпизоде, когда секретарь Ленина пытается поливать из чайника его голову, перепутав с незаконченной глиняной скульптурной моделью. Между прочим какая-то часть молодых людей пришла с заранее подготовленными транспарантами, смысл которых сводится к тому, чтобы смешать с грязью наше прошлое и настоящее... В «Брестском мире» Ленин по воле драматурга и постановщика преклоняет перед Троцким колени. Этакое символическое воплощение авторской концепции. Дальнейшее развитие она получает в пьесе «Дальше... дальше... дальше!» Конечно, пьеса – не исторический трактат. Но ведь и в художественном произведении правда обеспечивается не чем иным, как позицией автора. Особенно, если речь идет о политическом театре.
Позиция драматурга Шатрова обстоятельно и аргументированно проанализирована в рецензиях ученых – историков, опубликованных в газетах «Правда» и «Советская Россия». Хочу высказать и свое мнение. В частности, нельзя не согласиться с тем, что Шатров существенно отходит от принятых принципов социалистического реализма. Освещая ответственнейший период в истории нашей страны, он абсолютизирует субъективный фактор общественного развития, явно игнорирует объективные законы истории, проявляющиеся в деятельности классов и масс. Роль пролетарских масс, партии большевиков низведена здесь до «фона», на котором развертываются действия безответственных политиканов.
Рецензенты, опираясь на марксистско-ленинскую методологию исследования конкретных исторических процессов, убедительно показали, что Шатров искажает историю социализма в нашей стране. Предмет неприятия – государство диктатуры пролетариата, без исторического вклада которого нам сегодня и перестраивать-то было бы нечего. Далее автор обвиняет Сталина в убийствах Троцкого и Кирова, в «блокировании» больного Ленина. Но разве мыслимо бросаться тенденциозными обвинениями по адресу исторических деятелей, не утруждая себя доказательствами...
К сожалению, рецензентам не удалось показать, что при всех своих авторских претензиях драматург не оригинален. Мне показалось, что по логике оценок и аргументов он очень близок к мотивам книги Б. Суварича, изданной в 1935 году в Париже. В пьесе Шатров вложил в уста действующих лиц то, что утверждалось противниками ленинизма относительно хода революции, роли Ленина в ней, взаимоотношений членов ЦК на различных этапах внутрипартийной борьбы... Такова суть «нового прочтения» Ленина Шатровым. Добавлю, что и автор «Детей Арбата» А. Рыбаков откровенно признал, что отдельные сюжеты заимствованы им из эмигрантских публикаций.
Еще не читая пьесы. «Дальше... дальше... дальше!» (она не была опубликована), я уже прочла хвалебные отзывы о ней в некоторых изданиях. Что бы значила такая торопливость? Потом узнаю, что спешно готовится постановка пьесы.
Вскоре после февральского Пленума в «Правде» опубликовано было письмо «По новому кругу?», подписанное восемью нашими ведущими театральными деятелями. Они предостерегают против возможных, по их мнению, задержек в постановке последней пьесы М. Шатрова. Этот вывод делается из появившихся в газетах критических оценок пьесы. Авторы письма почему-то выводят авторов критических рецензий за скобки тех, «кому дорого Отечество». Как же это сочетается с их же желанием «бурно и страстно» обсуждать проблемы нашей давней и недавней истории? Выходит, свое мнение позволительно иметь только им?
В многочисленных дискуссиях, проходящих сегодня буквально по всем вопросам обществознания, меня как преподавателя вуза интересуют прежде всего те вопросы, которые непосредственно влияют на идейно-политическое воспитание молодежи, ее нравственное здоровье, ее социальный оптимизм. Беседуя со студентами, вместе с ними размышляя об острых проблемах, невольно прихожу к выводу, что у нас накопилось немало перекосов и односторонностей, которые явно нуждаются в выправлении. На некоторых из них хочу остановиться особо.
Взять вопрос о месте И.В. Сталина в истории нашей страны. Именно с его именем связана вся одержимость критических атак, которая, по моему мнению, касается не столько самой исторической личности, сколько всей сложнейшей переходной эпохи. Эпохи, связанной с беспримерным подвигом целого поколения советских людей, которые сегодня постепенно отходят от активной трудовой, политической и общественной деятельности. В формулу «культа личности» насильственно втискиваются индустриализация, коллективизация, культурная революция, которые вывели нашу страну в разряд великих мировых держав. Все это ставится под сомнение. Дело дошло до того, что от «сталинистов» (а в их число можно при желании зачислять кого угодно) стали настойчиво требовать «покаяния»... Взахлеб расхваливаются романы и фильмы, где линчуется эпоха бури и натиска, подаваемая как «трагедия народов». Иногда, правда, подобные попытки возвести на пьедестал исторический нигилизм не срабатывают. Так иной, зацелованный критикой фильм, вопреки невиданному рекламному прессингу, бывает весьма прохладно принят большинством населения. Сразу же отмечу, что ни я, ни члены моей семьи не имеем никакого отношения к Сталину, его окружению, приближенным, превозносителям. Мой отец был рабочим Ленинградского порта, мать – слесарем на Кировском заводе. Там же работал мой старший брат. Он, отец и сестра погибли в боях с гитлеровцами. Один из родственников был репрессирован и после XX съезда партии реабилитирован. Вместе со всеми советскими людьми я разделяю гнев и негодование, по поводу массовых репрессий, имевших место в
30–40-х годах по вине тогдашнего партийно-государственного руководства. Но здравый смысл решительно протестует против одноцветной окраски противоречивых событий, начавшей ныне преобладать в некоторых органах печати.
Поддерживаю партийный призыв отстоять честь и достоинство первопроходцев социализма. Думаю, что именно с этих партийно-классовых позиций мы и должны оценивать историческую роль всех руководителей партии и страны, в том числе и Сталина. В этом случае нельзя сводить дело к «придворному» аспекту или к абстрактному морализаторству со стороны лиц, далеких и от того грозового времени, и от людей, которым пришлось тогда жить и работать. Да еще так работать, что и сегодня это является для нас вдохновляющим примером.
Для меня, как и для многих людей, решающую роль в оценке Сталина играют прямые свидетельства непосредственно сталкивающихся с ним современников как по нашу, так и по ту сторону баррикады. Небезынтересны именно эти последние. Возьмем хотя бы Черчилля, который в 1919 году гордился своим личным вкладом в организацию военной интервенции 14 иностранных государств против молодой Советской Республики, а ровно через сорок лет вынужден был такими словами характеризовать Сталина – одного из своих грозных политических оппонентов:
«Он был выдающейся личностью, импонирующей нашему жестокому времени того периода, в которое протекала его жизнь. Сталин был человеком необычайной энергии, эрудиции и несгибаемой силы воли, резким, жестким, беспощадным как в деле, так и в беседе, которому даже я, воспитанный в английском парламенте, не мог ничего противопоставить... В его произведениях звучала исполинская сила. Эта сила настолько велика в Сталине, что казался он неповторимым среди руководителей всех времен и народов... Его влияние на людей неотразимо. Когда он входил в зал Ялтинской конференции, все мы, словно по команде, вставали. И странное дело – держали руки по швам. Сталин обладал глубокой, лишенной всякой паники, логической и осмысленной мудростью. Он был непревзойденным мастером находить в трудную минуту путь выхода из самого безвыходного положения... Это был человек, который своего врага уничтожал руками своих врагов, заставлял и нас, которых открыто называл империалистами, воевать против империалистов... Он принял Россию с сохой, а оставил оснащенной атомным оружием». Притворством или политической конъюнктурой не объяснишь такую оценку-признание со стороны верного стража Британской империи.
Основные моменты этой характеристики можно найти и в мемуарах де Голля, в воспоминаниях и переписке других политических деятелей Европы и Америки, которые имели дело со Сталиным как с военным союзником и классовым противником.
Значительный и серьезный материал .для размышлений по данному вопросу дают отечественные документы, которые к тому же доступны для всех желающих. Взять хотя бы двухтомник «Переписки Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.», выпущенный Политиздатом еще в 1957 году. Эти документы, право же, вызывают гордость за нашу державу, ее место, роль в бурном, изменяющемся мире. Припоминается сборник докладов, речей и приказов Сталина в годы минувшей войны, на которых воспитывалось героическое поколение» победителей фашизма. Он вполне может быть переиздан с включением документов, бывших тогда секретными, вроде драматического приказа № 227, на чем, кстати, настаивают некоторые историки. Все эти документы неизвестны нашей молодежи. Особенно важны для воспитания исторического сознания мемуары полководцев Жукова, Василевского, Голованова, Штеменко, авиаконструктора Яковлева, которые знали Верховного не понаслышке.
Слов нет, время то было весьма суровым. Но и то верно, что личная скромность, доходящая до аскетизма . еще не стыдилась самой себя, что потенциальные советские миллионеры еще опасались проклевываться в тиши заштатных контор и торговых баз. К тому же мы не были столь деловыми « и прагматичными и готовили молодежь не к тонкостям потребления заработанных родителями благ, а к Труду и Обороне, не сокрушая духовны, мир молодых чуждыми шедеврами из-за «бугра» и доморощенными поделками масскультуры.
Из долгих откровенных разговоров с молодыми собеседниками выводим мы такие умозаключения, что атаки на государство диктатуры пролетариата и тогдашних лидеров нашей страны имеют не только политические, идеологические и нравственные причины, но и свою социальную подпочву. Заинтересованных в том, чтобы расширить плацдарм этих атак, немало, и не только по ту сторону наших границ. Наряду с профессиональными антикоммунистами на Западе, давно избравшими якобы демократический лозунг «антисталинизма», живут и здравствуют потомки свергнутых Октябрьской революцией классов, которые далеко не все смогли забыть материальные и социальные утраты своих предков. Сюда же следует отнести духовных наследников Дана и Мартова, других, по ведомству российского социал-демократизма, духовных последователей Троцкого или Ягоды, обиженных социализмом потомков нэпманов, басмачей и кулаков.
Всякий исторический деятель, как известно, формируется конкретными социально-экономическими и идейно-политическими условиями, которые определяюще влияют на субъективно-объективную селекцию претендентов, призванных решать те или иные общественные проблемы. Выдвинувшись на авансцену истории, такой претендент, чтобы «остаться на плаву», должен удовлетворить потребностям эпохи и ведущих социальных и политических структур, реализовать в своей деятельности объективную закономерность, неизбежно оставив «отпечаток» своей личности на исторических событиях. В конечном счете, к примеру, сегодня мало кого смущают личные качества Петра Великого, но все помнят, что в период его правления страна вышла на уровень великой европейской державы. Время конденсировало результат, лежащий ныне в оценке исторической личности императора Петра. И неизменные цветы на его саркофаге в соборе Петропавловской крепости олицетворяют уважение и признательность наших далеких от самодержавия современников.
Думаю, сколь ни была бы противоречива и сложна та или иная фигура советской истории, ее подлинная роль в строительстве и защите социализма рано или поздно получит свою объективную и однозначную оценку. Разумеется, однозначную не в смысле одностороннюю, обеляющую или эклектически суммирующую противоречивые явления, что позволяет с оговорочками творить любой субъективизм, «прощать или не прощать», «выбрасывать или оставлять» в истории. Однозначную – значит, прежде всего конкретно-историческую, внеконъюнктурную оценку, в которой проявится – по историческому результату! – диалектика соответствия деятельности личности основным законам развития общества. В нашей стране эти законы были связаны с решением вопроса «кто – кого?» во внутреннем и международном аспектах. Если следовать марксистско-ленинской методологии исторического исследования, то прежде всего, по словам М.С. Горбачева, надо ярко показать, как жили, как трудились, во что верили миллионы людей, как соединялись победы и неудачи, открытия и ошибки, светлое и трагическое, революционный энтузиазм масс и нарушения социалистической законности, а подчас и преступления.
Недавно одна моя студентка озадачила меня откровением, что-де классовая борьба – устаревшее понятие, как и руководящая роль пролетариата. Ладно бы такое утверждала одна она. Яростный спор, например, вызвало недавнее утверждение уважаемого академика о том, что-де нынешние отношения государств двух различных социально-экономических систем лишены классового содержания. Допускаю, что академик не счел нужным объяснить, почему он несколько десятилетий писал о прямо противоположном – о том, что мирное сосуществование есть не что иное, как форма классовой борьбы на международной арене. Выходит, теперь философ отказался от этого. Что ж, взгляды, бывает, меняются. Однако, как мне представляется, долг ведущего философа все же повелевает ему объяснить хотя бы тем, кто учился и учится по| его книгам: что, разве сегодня международный рабочий класс уже не противостоит мировому капиталу в лице своих государственных и политических органов?
В центре многих нынешних дискуссий, как мне представляется, стоит тот же вопрос – какой класс или слой общества является руководящей и мобилизующей силой перестройки? Об этом, в частности, говорилось в интервью писателя А. Проханова в нашей городской газете «Ленинградский рабочий». Проханов исходит из того, что особенность нынешнего состояния общественного сознания характеризуется наличием двух идеологических потоков, или, как он говорит, «альтернативных башен», которые с разных направлений пытаются преодолеть в нашей стране «построенный в боях социализм». Преувеличивая значение и остроту взаимного противоборства между этими «башнями», писатель тем не менее справедливо подчеркивает, что «сходятся они лишь в избиении социалистических ценностей». Но обе, как уверяют их идеологи, стоят «за перестройку».
Первый, причем наиболее полноводный идеологический поток, уже выявивший себя в ходе перестройки, претендует на модель некоего леволиберального интеллигентского социализма, якобы выразителя самого истинного и «чистого» от классовых наслоений гуманизма. Его сторонники противопоставляют пролетарскому коллективизму «самоценность личности» – с модернистскими исканиями в области культуры, богоискательскими тенденциями, технократическими идолами, проповедью «демократических» прелестей современного капитализма, заискиваниями перед его реальными и мнимыми достижениями. Его представители утверждают, что мы, дескать, построили не тот социализм и что-де только сегодня «впервые в истории сложился союз политического руководства и прогрессивной интеллигенции». В то время, когда миллионы людей на нашей планете гибнут от голода, эпидемий и военных авантюр империализма, они требуют разработки «юридического кодекса защиты прав животных», наделяют необыкновенным, сверхъестественным разумом природу и утверждают, что интеллигентность – не социальное, а биологическое качество, генетически передаваемое от родителей к детям. Объясните мне, что все это значит?
Именно сторонники «леволиберального социализма» формируют тенденцию фальсифицирования истории социализма. Они внушают нам, что в прошлом страны реальны лишь одни ошибки и преступления, замалчивая при этом величайшие достижения прошлого и настоящего. Претендуя на полноту исторической правды, они подменяют социально-политический критерий развития общества схоластикой этических категорий. Очень хочу понять, кому и зачем нужно, чтобы каждый ведущий руководитель ЦК партии и Советского правительства после оставления им своего поста был скомпрометирован, дискредитирован в связи со своими действительными и мнимыми ошибками и просчетами, допущенными при решении сложнейших проблем на историческом бездорожье? Откуда взялась у нас такая страсть к расточительству авторитета и достоинства руководителей первой в мире страны социализма?
Другая особенность воззрений «леволибералов» – явная или замаскированная космополитическая тенденция, некий безнациональный «интернационализм». Я где-то читала, что когда после революции в Петросовет к Троцкому «как к еврею» пришла делегация купцов и фабрикантов с жалобами на притеснения красногвардейцев, тот заявил, что он «не еврей, а интернационалист», чем весьма озадачил просителей.
Понятие «национального» у Троцкого означало некую неполноценность и ограниченность в сравнении с «интернациональным». И потому он подчеркивал «национальную традицию» Октября, писал о «национальном в Ленине», утверждал, что русский народ «никакого культурного наследства не получил», и т п. Мы как-то стесняемся говорить, что именно русский пролетариат, который троцкисты третировали как «отсталый и некультурный», совершил, по словам Ленина, «три русские революции», что в авангарде битв человечества с фашизмом шли славянские народы.
Конечно, сказанное не означает какого-либо умаления исторического вклада других наций и народностей. Это, как говорят сейчас, лишь обеспечивает полноту исторической правды... Когда студенты спрашивают меня, как могло случиться, что опустели тысячи деревушек Нечерноземья и Сибири, я отвечаю, что это тоже дорогая цена за Победу и послевоенное восстановление народного хозяйства, как и безвозвратные утраты массы памятников русской национальной культуры. И еще я убеждена: из умаления значимости исторического сознания проистекает пацифистское размывание оборонного и патриотического сознания, а также стремление малейшие проявления национальной гордости великороссов записывать в графу великодержавного шовинизма.
Тревожит меня и вот что: с воинствующим космополитизмом связана ныне практика «отказничества» от социализма. К сожалению, мы спохватились лишь тогда, когда его неофиты своими бесчинствами мозолят глаза перед Смольным или под стенами Кремля. Более того, нас как-то исподволь приучают видеть в названном явлении некую почти безобидную смену «местожительства», а не классовую и национальную измену лиц, большинство которых на наши же общенародные средства окончили вузы и аспирантуры. Вообще некоторые склонны смотреть на «отказничество» как на некое проявление «демократии» и «прав человека», талантам которого помешал расцвести «застойный социализм». Ну а если и там, в «свободном мире», не оценят кипучую предприимчивость и. «гениальность» и торг совестью не представит интереса для спецслужб, можно возвратиться назад...
Как известно, в зависимости от конкретной исторической роли К. Маркс и Ф. Энгельс называли целые нации на определенном этапе их истории «контрреволюционными» – подчеркиваю, не классы, не сословия, а именно нации. На фундаменте классового подхода они не стеснялись давать резкие характеристики ряду наций, в том числе русским, полякам, а также и тем национальностям, к которым принадлежали сами. Основоположники научно-пролетарского мировоззрения как бы напоминают нам, что в братском содружестве советских народов каждой нации и народности следует «беречь честь смолоду», не позволять провоцировать себя на националистические и шовинистические настроения. Национальная гордость и национальное достоинство каждого народа должны органически сливаться с интернационализмом единого социалистического общества.
Если «неолибералы» ориентируются на Запад, то другая «альтернативная башня», пользуясь выражением Проханова, «охранители и традиционалисты», стремятся «преодолеть социализм за счет движения вспять». Иначе говоря, возвратиться к общественным формам досоциалистической России. Представители этого своеобразного «крестьянского социализма» заворожены этим образом. По их мнению, сто лет назад произошла утрата нравственных ценностей, накопленных в туманной мгле столетий крестьянской общиной. «Традиционалисты» имеют несомненные заслуги в разоблачении коррупции, в справедливом решении экологических проблем, в борьбе против алкоголизма, в защите исторических памятников, в противоборстве с засильем масскультуры, которую справедливо оценивают как психоз потребительства...
Вместе с тем во взглядах идеологов «крестьянского социализма» имеет место непонимание исторического значения Октября для судеб Отчизны, односторонняя оценка коллективизации как «страшного произвола по отношению к крестьянству», некритические воззрения на религиозно-мистическую русскую философию, старые царистские концепции в отечественной исторической науке, нежелание видеть послереволюционное расслоение крестьянства, революционную роль рабочего класса.
В классовой борьбе в деревне, например, здесь нередко выпячиваются «деревенские» комиссары, которые «стреляли в спину середняков». В разбуженной революцией огромной стране были, конечно, всякие комиссары. Но основной фарватер нашей жизни все же определяли те комиссары, в которых стреляли. Именно им вырезали звезды на спинах, сжигали живьем. Расплачиваться «атакующему классу» приходилось не только жизнями комиссаров, чекистов, деревенских большевиков, комбедовцев, «двадцатитысячников», но и первых трактористов, селькоров, девчонок-учительниц, сельских комсомольцев, жизнями десятков тысяч других безвестных борцов за социализм.
Сложности воспитания молодежи усугубляются еще и тем, что в русле идей «неолибералов» и «неославянофилов» создаются неформальные организации и объединения. Случается, что верх в их руководстве берут экстремистские, настроенные на провокации элементы. В последнее время наметилась политизация этих самодеятельных организаций на основе далеко не социалистического плюрализма. Нередко лидеры этих организаций говорят о «разделении власти» на основе «парламентского режима», «свободных профсоюзов», «автономных издательств» и т.п. Все это, по моему мнению, позволяет сделать вывод, что главным и кардинальным вопросом проходящих ныне в стране дискуссий является вопрос – признавать или не признавать руководящую роль партии, рабочего класса в социалистическом строительстве, а значит, и в перестройке. Разумеется, со всеми вытекающими отсюда теоретическими и практическими выводами для политики, экономики и идеологии.
Производным от этой ключевой проблемы социально исторического миросозерцания является вопрос о роли социалистической идеологии в духовном развитии советского общества. К слову сказать, этот вопрос заостри еще в конце 1917 года К. Каутский, заявивший в одной из своих брошюр, посвященных Октябрю, что социализм отличается железной плановостью и дисциплиной в экономике и анархией в идеологии и духовной жизни. Это вы звало ликование меньшевиков, эсеров и других мелкобуржуазных идеологов, но нашло решительный отпор у Ленина и его соратников, последовательно защищавших, как тогда говорили, «командные высоты» научно-пролетарской идеологии.
Вспомним: когда В.И. Ленин столкнулся с манипуляциями популярного тогда социолога Питирима Сорокина со статистикой разводов в петроградском населении и религиозно-охранительными писаниями профессора Виппера (которые, кстати, выглядели по сравнению с ныне печатающимися у нас абсолютно невинно), то он, объясняя появление их публикаций неопытностью тогдашних работинков средств массовой информации, констатировали что «рабочий класс в России сумел завоевать власть, пользоваться ею еще не научился». В противном случае указывал Владимир Ильич, этих профессоров и писателей, которые для воспитания масс «годятся не больше чем заведомые растлители годились бы для роли надзирателей в учебных заведениях для младшего возраста», революционный пролетариат «вежливо выпроводил» бы из страны. Кстати сказать, из 164 высланных в конце 1922 года по списку ВЦИК многие потом вернулись назад и честно служили своему народу, в том числе и профессор Виппер.
Как представляется, сегодня вопрос о роли и месте социалистической идеологии принял весьма острую форму. Авторы конъюнктурных поделок под эгидой нравственного и духовного «очищения» размывают грани и критерии научной идеологии, манипулируя гласностью, насаждают внесоциалистический плюрализм, что объективно тормозит перестройку в общественном сознании. Особенно болезненно это отражается на молодежи, что, повторюсь, отчетливо ощущаем мы, преподаватели вузов, учителя школ и все те, кто занимается молодежными проблемами. Как говорил М.С. Горбачев на февральском Пленуме ЦК КПСС, «мы должны и в духовной сфере, а может быть, именно здесь в первую очередь, действовать, руководствуясь нашими, марксистско-ленинскими принципами. Принципами, товарищи, мы не должны поступаться ни под какими предлогами».
На этом стоим и будем стоять. Принципы не подарены нам, а выстраданы нами на крутых поворотах истории отечества.

Нина АНДРЕЕВА

«Советская Россия» 13 марта 1988 г.






Это статья Официальный сайт газеты Советская Россия
http://www.sovross.ru

URL этой статьи:
http://www.sovross.ru/modules.php?name= ... sid=600758